Колокольца любви
Голуби - нам
Нам голуби желудками урчали,
Но чем могли мы сизых накормить?
Любовью только, только что печалью,
Которую ничем не объяснить.
Пейзаж урбанистично-независим
Охраны плотным строем окружал.
И между нами пауза повисла,
Ты хорошо ту паузу держал…
И я держала… Уходили в город,
Как в горы, как в бессмертие почти…
А в сердце плакал голубиный голод,
Но кто-то нас удерживал: постись!
И мы паслись на городских ладонях
С опаскою, как диких птицы две…
Сгущался воздух от дневных агоний…
В агонии я бросилась к тебе!
И поцелуя голубь – первый, пятый…
Еще! Еще! Нам пост не соблюсти!
Курлыканьем и трепетом объяты
До самой в теле крошечной кости!!!
….И город тихо разогнал охрану,
И сам исчез, и солнце отвернул…
Но голубей оставил петь осанну...
Литературно
Однажды ты исчезнешь как пришел -
Втирая мне, что я литературна,
Лирически больна, слегка культурна,
Но все во мне - уместно, хорошо...
Уйдешь, меня оставив на котурнах
Своей любви... Я сладкий порошок
Той лести ночь просеивала тщетно,
И счастье собирала по крупинкам...
Подумаешь! Пускай и невидимка,
Но человек! Люблю его стоцветно...
Люблю его! Люблю! Необходимо
Его вернуть!! Хоть голоси фальцетом...
Вернись, чтоб снять меня с котурн, любимый...
Мне на котурнах страшно...
Ну, вернись...
Смерч
Неряшливой речью души захлебнуться и слечь.
Кровать по-больничному утром заправить случайно.
О, Боже, похоже, в тебе собирается смерч,
И ты задыхаешься в танце его обручальном…
Всё падает. После вздымается яростно вверх…
И вертится стол, словно блюдечко в медиум-клубе.
Бумаги кружат, словно в стаи сбивается стерх.
И прячутся ужасы ночи в танцующей тумбе
Уже от тебя. Ты сражаешься… Больно еще…
Всё выглядит зыбким и пыльным, картонным макетом…
Твой смерч – это смерть натощак для души твоих строк –
Неряшливых, полных любви неустанного света.
Когда все затихнет… Останется только кровать,
Как в общей палате, потеряна в мире огромном…
Ты будешь сидеть… поправляться… и жадно желать –
Вернуться домой, навсегда убегая из дома…
Мандрагора
Слова (Три птицы)
Если хочешь, на север...
Если хочешь, на север отправимся вместе.
Если хочешь, мы там заживем.
И тогда никогда из пригожей невесты,
Я не стану усталым бабьем.
И тогда никогда ты не станешь суровым
Смерть пропившим седым ворчуном.
Соберемся на север, там будут сугробы,
Стрелы сосен за тихим окном.
Если хочешь, на север поедем сегодня.
Если хочешь, мы купим билет.
И в плацкартном вагоне промерзнем, продрогнем
И умрем, если севера нет.
Даже Бродский сказал...
Вот и Бродский сказал: Я одна виновата во всем…
И теперь, после Бродского, мне оправданья не будет.
Мы гадали по книге и думали, если спасет –
Наши души невинны, виновны собаки и люди
И еще пауки, и Есенин, что стал у «Тверской».
Мы ему не читали стихов, он был слишком вальяжен.
Бичуков, переполненный чахлой тоской,
Из Есенина вылепил денди. В осеннем коллаже
Мы себе не читали стихов… И молчали почти.
Ветер листья гонял, и они усыпали колени.
«Бродский должен спасти! Обязательно должен спасти!
Если нас не спасли даже Блок и вальяжный Есенин…» -
Так считали. Листва
Безмятежно цвела
Изжелта-кумачевым.
При Есенине прыгал Пегас.
Эта осень жила,
Обвиняла…
А может, пойдем к Башлачеву?
Другу
Там, где ты мне не сможешь подать руки,
Мне не нужны ни дома, ни дворы, ни скверы.
Ну, допустим, увижу я чудо, как из реки
Вдруг выходит девица на берег серый,
А за нею, допустим, не тридцать три,
А хотя бы один, ну, возможно, двое…
Там, где ты мне не сможешь сказать «Смотри!»,
Я уже не услышу тоски по морю.
Да, я помню, как ты говорил: «Внутри
Или сказка, или болото, или…»
Все, что раньше делил я на два, я делю на три.
Почему-то и в сказках, где жили-были…
Почему-то и в сказках к финалу вдруг
Все на двух замыкается, ибо, ибо
Им назначено - счастье, а третий - друг
За порогом останется, был – спасибо.
Этим третьим означенным в темноте
Неуютной прихожей теперь и стал я.
Там, где ты мне не будешь, не будешь где...
Я наткнусь на закрытые насмерть ставни
Татьяна Бутылова: Литературно.