|
Александр Сергеевич: Глубинка.
Автор прост и безыскусен. Просты темы и сюжеты не первой свежести, но цель свою автор выполнил - донес глубину своих героев заявленную в предваряющем цикл обращении к читателю.
На что мне хотелось бы посетовать: автор в своей подчеркнутой простоте изложения напрочь потерял авторский стиль. Все изложено каким-то усредненным общенародным языком, не чувствуется авторской руки, при чем видно - автор имеет опыт и выверяет каждую фразу, но не чувствуется индивидуального почерка, когда говорят: "Это его рука". И еще по сюжету есть неудовлетворенность: в первом рассказе, например, непрописан характер Саньки, что в нем такого, за что берет его к себе Анна? Ведь сказано было, что разных она ужасов насмотрелась, и взяла себе за принцип не брать, пока можешь не брать, а почему именно Санька оказывается этим исключением, этим "когда уже не можешь", Санька не отличался особо ужасной судьбой, за что он попал в исключение из правил, это автором не прописано.
А в целом - хорошие, жизнеутверждающие рассказы.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Андрей Белозеров
|
Глубинка
2008Санька |Отпуск
Санька
Отпуск
Глава 1.
Приезд дочки и зятя был и запланированным и неожиданным одновременно.
Запланированным – потому, что они всегда приезжали в это время года. Осенью. Зять работал в Газпроме, на севере. Зимой – самая напряженная ситуация, отбор газа большой. Летом – не легче. Пока тепло, правда, настолько, насколько это понятие вообще применимо к Заполярью – ремонт газопроводов. Ликвидация повреждений, обслуживание, подготовка к зиме. На отпуск оставалась осень. Дочь работала врачом. Ее работа не подчинялась времени года. Поэтому ехали на большую землю тогда, когда отпускали зятя.
Неожиданным – потому, что заранее не предупредили, телеграмму не дали. Позвонили соседке уже из Москвы, при пересадке. У Акима телефона не было. Объяснили, что сейчас телеграммы уже никто не дает, у всех сотовые телефоны есть. Но у Акима, как, впрочем, и у остальных жителей деревни, его не было. Средний возраст деревенских был таковым, что технические новшества подобного типа уже воспринимались не как реальность, а как нечто фантастическое - из ряда «очевидное - невероятное».
Однако факт неожиданности не омрачил радости Акима. Скорее – наоборот. Неприятно было другое. Дети ехали без внука. Раньше его привозили на все лето в деревню. «Подзарядиться». А в этом году внук поступал в университет. Не приезжал. И не приедет уже до следующего лета. Потому, что поступил.
А неожиданность – это чепуха. Готовиться к приезду детей, как говорил Аким – как «голому подпоясаться». Как солдат, круглый год, и днем и ночью, он всегда был готов к их приезду.
Но самое главное, что омрачало праздник Акима - в этом году он первый раз встречал детей один, без Вали. Она ушла еще весной. На похороны матери дети приехать не смогли. Физически не смогли. Аким не обижался. Торопиться надо к живым. К мертвым никогда не опоздаешь наведаться.
Аким выгнал свою лошадку – старенький четыреста двенадцатый «Москвич», и поехал на станцию встречать гостей. Железная дорога проходила недалеко, километров за тридцать от деревни. Но зять всегда старался компенсировать затраты на бензин, даже с излишком. Однажды он предложил тестю купить новую машину. Но Аким не просто не согласился, а даже обиделся. Он ревностно начал приводить все мыслимые и немыслимые достоинства своей машины. «Двадцать пять лет, а ей - хоть бы хны! Во машина! Тонну можно грузить! А по бездорожью? Твоя шестерка через сто метров по пахоте сдохнет, а «Москвич» - как танк. Из любого дерьма своим ходом вылезет. Как Мюнхгаузен из болота».
Аким, конечно же, преувеличивал. И насчет тонны, и насчет проходимости, и насчет «а ей – хоть бы хны». Еще какая «хны». Ковырялся он в ней всегда гораздо дольше, чем потом ехал. Одно слово – «Москвич». А секрет такой реакции Акима на предложение зятя заключался всего в одной фразе. Ее он произнес обиженно, отвернувшись, и так тихо, что зять еле разобрал. «Друзей не продаю».
Но это было давно, лет пять назад. Аким уже забыл. Головой то помнил, а душой забыл. Не обижался.
Дорога на шоссе шла мимо кладбища. Аким, не останавливаясь, опустил стекло.
- Поехал я, Валя! Встречать поехал! – прокричал он. Назад ехать буду – завезу!
И, улыбнувшись довольно, как после мимолетной встречи со старым другом на улице, прибавил газку.
Фраза – «поезд, как всегда, пришел вовремя», на этой станции была неуместна. До конечной, тупиковой, оставалось отсюда всего три полустанка. Да и этот полустанок станцией называли только деревенские. «Два кола, три двора». В общем, оставив на узловой почти все вагоны, поезд, пришел на станцию с часовым опозданием. Аким всегда недоумевал – если поезд стабильно приходит на станцию на час позже, почему не переделать один раз расписание? И вся недолга.
Остановка была три минуты. Зять молодцевато спрыгнул на насыпь, принял чемоданы и помог жене.
- Не волнуйся. Приехали. Живые и здоровые, - произнес Аким в сторону «Москвича», как будто там кто-то сидел, и поковылял к детям.
- Привет, отец! – зять обнял Акима фамильярно, по-мужски, крепко прижал к себе. Он не притворялся. Соскучился. И Аким соскучился. Правда, ответить таким же крепким объятием уже не мог.
- Папочка, здравствуй! – дочь зацеловала старика. Как всегда – слезы.
- Добре, Настя, добре, а то и я завою, - Аким слабо отстранялся. – Грузитесь, поехали. Мать ждет.
- Пап, ты че? – дочь стала вытираться носовым платком.
- Ни че! – грубовато, как показалось детям, буркнул Аким. – Поехали.
Зять погрузил чемоданы и, по привычке, сел на заднее сиденье. Раньше, при любых обстоятельствах, переднее сиденье могла занимать только теща. «Мама Валя». Настя открыла переднюю дверь.
- Назад сядь, - тихо, но резковато бросил Аким. – К мужу садись. Чего ты его бросила? – уже ласковее произнес он, стараясь повернуть в шутку.
Дочь подчинилась, но на лице осталась маска то ли недоумения, то ли обиды.
Дорогой ехали молча. Только Настя непрерывно сморкалась в платок и вытирала покрасневшие глаза. Зять пару раз попытался завести разговор «о погоде», да «как вы тут поживаете», но, не встретив поддержки ни с одной стороны, тоже затих. Хотя, гнетущим это молчание назвать было нельзя. Приехали не на день. Будет время наговориться.
Аким съехал на грунтовку и, проехав метров сто, повернул к кладбищу.
Старик резко остановил машину прямо в воротах. Выйдя из машины, быстрым шагом, целеустремленно, не оглядываясь, он пошел по аллейке куда-то вглубь кладбища. Дочь с зятем еле поспевали за Акимом. Поворот направо. Вот он – обыкновенный деревянный крест. «Зимина Валентина Петровна. Родилась в 1928 году». «Папиной рукой написано», - подумала Настя.
- Ну вот, привез. Принимай, - обращаясь к кресту, Аким как-то просветлел, даже улыбнулся. Как будто перед ним стояла живая жена.
Потом отошел немного в сторону. Как бы давая понять – «я свое дело сделал, сами тут общайтесь, как хотите». Настя недоумевала от такой сентиментальности. При жизни матери отношения родителей внешне никогда нельзя было назвать нежными. А тут…. И вдруг она разрыдалась. Муж, заботливо придерживая Настю сзади под локти, усадил ее на лавочку. Она продолжала рыдать. И никто ее не удерживал, не успокаивал. Ведь сюда за этим и приходят – поплакать. Хотя во взгляде отца и проглядывалось какое то недовольство. Зять стоял молча и, глядя на крест, играл желваками. Тещу при жизни он уважал. Причем, взаимно. «Мама Валя» всегда радовалась за выбор своей дочери.
Рыдания становились все тише, переходя в одиночные всхлипывания.
- Ну добре, Настя, добре. Хватит мокроту разводить, - Аким дотронулся до плеча дочери. Он был удивительно спокоен. – Поговори лучше с матерью. Про Васятку расскажи.
Но Настя продолжала всхлипывать. Она не понимала, чего от нее требует отец. Кому и что она должна здесь рассказывать? И вообще - все поведение отца для нее было непонятным. В его глазах не было ни капли грусти. Он стоял перед крестом, как перед живым человеком, улыбался ему, всем видом старался показать свое к нему расположение. Настроение это странным образом постепенно передавалось Насте. Начинало создаваться впечатление, что они здесь вчетвером. И действительно, понемногу, подступало желание поговорить с матерью как с живой. Но полностью ощущение потери не уходило. И она молча продолжала всхлипывать.
Так продолжалось минут пятнадцать. Потом Настя взяла себя в руки, вытерла слезы, размазав остатки косметики по лицу, и встала. Приводить себя в порядок на кладбище было неуместно. Она еще раз посмотрела на крест.
- Пап, а год смерти…, - начала она и осеклась, наткнувшись на мгновенно изменившийся взгляд отца. Взгляд человека, которому только что сделали очень больно.
Аким не ответил.
- Бать, Настя устала. Поехали. Мы же не на один день приехали. Еще придем. Памятник надо поставить, плиту, ограду. В общем – все как положено надо сделать. А то, что это за крест, - начал уговаривать зять.
- Поехали, Ваня. Поехали. Вам надо отдохнуть. А вот остальное – не надо, - отозвался Аким.
- Как не надо? Что мы, мало зарабатываем с Настей? Не можем позволить матери плиту красивую поставить? – начал возражать Иван, хотя уже понял, что разговор затеян не к месту и не ко времени.
- А так – не надо! Себе на пузо плиту положи, а я посмотрю, что ты делать будешь, - Аким начинал раздражаться.
- Бать. Так я же живой еще, - Иван уже был рад как-нибудь закончить неприятный разговор, но сделал еще хуже.
- Поехали! - Аким совсем изменился в лице. То ли обида, то ли раздражение. – Поехали! А то ты нас всех тут похоронишь. Я для вас, надеюсь, еще живой? Или с покойником поедете?
Он, не оглядываясь, быстрым шагом, совсем не по-старчески, направился к выходу.
Освободив «Москвич» от чемоданов, Настя с Иваном задерживаться во дворе не стали. Находил дождь. Да и темнело уже. Они понесли чемоданы в дом, а Аким остался по хозяйству. Загнал машину под навес и пошел кормить животину. Животина в составе пяти кур дружно встретила хозяина голодными глазами и квохтаньем. Сегодня утром они осиротели. В честь приезда детей петуха пришлось отправить на кухню. Но аппетита у кур от этого не убавилось. Разгребая клювами корм, они принялись наперегонки что-то искать в кормушке. Как будто именно там, где-то внизу, самое вкусное. При этом они успевали что-то отнимать друг у друга и издавать звуки, полные удовлетворения и радости.
- Дуры вы дуры! – без злобы произнес старик, возвышаясь над ними с пустым ведром. – У вас петуха кокнули, а вы жратве радуетесь.
Аким посмотрел на небо. Вовремя вернулись. Сейчас польет. Надо убрать в сарай тряпье и опустить в бассейн желоб. Успеется поужинать.
Настя соскучилась по дому. Да и как иначе? Она родилась и выросла в этих стенах. Вся мебель еще та. Ничего не менялось. Она знала консервативность своего отца. Он никогда не был жадным, но вещи берег. Они для него были всегда больше, чем вещи. Настя ходила по комнатам, осматривая и ощупывая мебель, двери, подоконники, углы. Все как всегда. И вдруг она встрепенулась. «Все как всегда». Матери не было уже полгода, но ее присутствие в доме чувствовалось буквально во всем. Порядок, чистота, выстиранные и выглаженные занавески, не по холостяцки заправленные кровати. Настя приподняла покрывало. Под ним ослепительно белое выглаженное белье. И лапша…. С кухни пахло маминой любимой лапшой.
«Может быть, отец бабулю какую-нибудь принял в сожительницы? Да нет. Он человек прямой. Уже доложил бы. И доложил бы и предъявил к осмотру….»
И вообще – здесь не просто женская рука приложена. Это рука конкретной женщины. Это рука мамы. Только она так ставила подушки. Только она так подворачивала занавески. И, кстати, отец не любил, как она это делала. Мистика какая то.
Что бы окончательно утвердиться в своем мнении, Настя стала внимательнее исследовать дом. Кухня была в идеальном порядке. Ни одного нового, незнакомого предмета и ни одной пропажи. «Все как всегда». В углу веник. Мама не раз за это получала. «Каждая вещь должна знать свое место».
На вешалке мамино пальто. На мамином крючке. Под вешалкой мамины сапоги. Помытые и начищенные. Настя заглянула в шкаф. На маминой полке все вещи постираны, поглажены и разложены по назначению. На стуле халат, как будто только что брошен. Полная иллюзия присутствия хозяйки.
Настя окликнула Ивана. Он заканчивал опустошать чемоданы и делить вещи на три кучи – мужские, женские и подарки для отца.
- Вань, тебе ничего не кажется в доме странным? – Настя потянула мужа за рукав, пытаясь отвлечь его от вещей.
- Ничего. Все как всегда, - ответил Иван и, на всякий случай, огляделся вокруг. – Все как всегда.
- Вот именно, Ваня. Мамы нет, а здесь все как всегда. И это все не с весны осталось. Да и не к нашему приезду приводилось в порядок. Такого за один день не сделаешь. Здесь идет жизненный процесс так, как будто мама не умирала, - она опустилась на кровать и заплакала.
- Ну, хватит расстраиваться, Настюш. На кладбище плакала, здесь плачешь, - муж заботливо обнял Настю за плечи. – Мать не вернешь слезами. Да и ни чем не вернешь. Надо смириться. Выпей чего-нибудь успокоительного. Ты же брала.
- Ваня! Ванечка! Я не по маме плачу. С этим я уже смирилась. Грустно без нее. Но я надеюсь, что там ей сейчас хорошо. Если это «там» существует. Я из-за отца расстроилась. Посмотри вокруг – здесь же во всем мамин дух. Ведь это он все делает. Не для нас. Даже не для себя. Все это для нее. Ты понимаешь?
- Понимаю. Только не понимаю – что в этом плохого? Он прожил с ней больше сорока лет. Больше половины жизни. За полгода избавиться от такого потрясения невозможно, - Иван, как мог, старался успокоить жену. – Настюш, ты же психиатр. Мне ли тебе все это объяснять?
- На мою беду – я психиатр. Я чувствую, как больно отцу. У разных людей на это разная реакция. Кто пьет, кто руки опускает и сам опускается, а кто и на себя руки накладывает. Отец решил свою проблему созданием искусственного мира. Мира, где мама еще жива. Его боль – фантомная. Знаешь, когда руку ампутируют, а она все равно болит? Всю жизнь болит. Я боюсь за него. Его состояние на грани патологии….
Разговор прервал звук открывающейся двери. Аким вошел шумно, снял намокший брезентовый плащ.
- Дождь пошел. Вовремя управились. Сейчас ужинать будем, - на ходу проговорил он, развешивая плащ поверх вешалки сушиться.
Накрывать на стол Насте не позволил. «Устали с дороги. Отдыхайте». Минут через десять позвал. Тарелки с лапшой стояли неравномерно – с разрывом на том месте, где положено было стоять маминому прибору. Табуреток стояло четыре. Настя автоматически хотела задвинуть четвертую под стол, но отец остановил ее.
- Тебе тесно? – опять тот же резковатый, но тихий, без злобы голос.
- Извини, папа. Мне не тесно. Все нормально, - дочь поставила табуретку на место.
- Отец! – позвал из комнаты зять, - Какую водку достать?
- Что у тебя там – магазин целый, что ли? – оживился старик, - «Горилка» есть?
- А як жеж. И з пэрцим е. Думаешь, я не помню твоих слабостей? – зять показался в проеме двери с бутылкой украинской водки.
Сели. Тарелок стояло три, а стаканчиков четыре. Помня разговор с женой, Иван, не спрашивая, налил все четыре.
- Ну, с приездом! – Аким поднял стакан, чокнулся с дочерью, с зятем и с четвертым стаканчиком, - Мы тут тоже соскучились. Жаль, Васятки с нами нет.
Выпили и молча начали есть лапшу. Обстановка разрядилась, а молчали, потому, что лапша была действительно очень вкусная, и все проголодались. Иван еще налил. Хотел за упокой предложить выпить, но, посмотрев на тестя, не стал. Выпили за успехи внука. Третью выпили просто так, молча.
- Пап, расскажи, как мама ушла, - попросила Настя.
- Ты же доктор. Не знаешь, как люди умирают? – отец явно не хотел говорить на эту тему, однако прежнего грубоватого тона в голосе уже не было. Спиртное подействовало. – Лучше расскажите, как там Васятка.
Остальная часть вечера была посвящена разговорам о внуке. Аким слушал с явным интересом. Все попытки Насти поговорить о последних днях матери заканчивались ничем. Отец упорно не хотел говорить на эту тему. И после очередной Настиной попытки предложил укладываться спать. «Устали с дороги. Утро вечера мудренее».
Настя с Иваном здесь имели свою комнату. У Васятки была своя. А дед с бабкой спали в третьей. Когда внук был маленьким, он перед сном всегда любил бегать между комнатой родителей и комнатой стариков. Беготня эта заканчивалась внезапным сном или там или там. Сон настигал его так неожиданно, что никто не успевал сориентироваться и положить его на свое место. Переносить же спящего малыша не смели. Его вид обезоруживал, и ни у кого не поднималась рука во время сна прикоснуться к нему. Так что Васяткина комната ночью чаще всего пустовала. Та пара, у которой он провел прошедшую ночь, утром смотрела на всех свысока. Все были счастливы. Но, давшие приют малышу, были счастливее. Ведь он выбрал именно их.
И сейчас, несмотря на пустующую комнату, занимать ее никто не стал. Настя поймала себя на мысли, что, возможно, у отца и не патология. Просто характер такой. «И мне это уже передалось. То ли по наследству, то ли с воспитанием. Сын в Москве, а мне кажется, что он в соседней комнате. И ни я, ни кто другой не посмеет там спать».
Среди ночи Настя слышала, как отец разговаривал. Не бормотал сквозь сон, как это обычно бывает, а вполне внятно разговаривал с женой. Отчитывался, как он встретил детей, как и чем покормил их, как уложил спать, просил не волноваться. Все, что Акиму рассказали о внуке, он тоже доложил слово в слово. Во время этого ночного отчета Настя и заснула.
Глава 2.
Утром Настя подумала, что нигде и никогда она не высыпалась так, как в этом доме. Проснулись поздно. Отпуск. Настя настроилась на женские заботы. Она ведь одна теперь в доме женщина. Раньше мать ограждала ее от этого. Еще бы – один раз в год приезжали.
- Отдыхайте, сил набирайтесь на год вперед, витамины кушайте, гуляйте, - приговаривала она, суетясь то на кухне, то во дворе. Стирала, готовила, убирала. Лишь бы дети ни в чем не нуждались. – На рыбалку сходите, по грибы. У вас там на северах чай и рыбы то нет. А грибов то и подавно.
Рыбы и в этих краях было не намного больше, чем в Заполярье. Так, пару зарыбленных частных прудов. Хотя, можно было за небольшую плату договориться с хозяином и порыбачить. Особого грибного изобилия то же не наблюдалось. Но это были родные безрыбные места. И этим все сказано. Иван то же был отсюда. Хотя и вырос в районном детдоме. Так что родителей Насти он воспринимал как родных. Да и они его как родного принимали. Своего то сына бог не дал.
И дети отдыхали на полную катушку. Прежде всего, это означало отсутствие всякой заботы и всякой ответственности. Настоящий отдых – это свобода, а свобода – это безответственность. Ну а безответственность – это, хоть и кратковременное, но возвращение в детство. А если вам предлагают путешествие в детство, то имеет ли значение – ловится там рыба или нет?
И это турне в детство всегда обеспечивала «мама Валя». Обеспечивала и оберегала. В том числе и от Акима. Он не совсем одобрял пустое времяпрепровождение детей и считал, что, приехав один раз в году, можно было бы и помочь по хозяйству. Подобные разногласия частенько выливались в ссоры с женой. Однако, не на глазах у детей. Хотя Настя с Иваном обо всем догадывались. Это несколько усложняло их положение. Они не понимали, как угодить сразу обоим родителям. Поэтому, не мудрствуя, как и все дети на свете, они подчинялись маме. То есть, стороне, которая защищала их интересы. При этом делали вид, что разногласия между родителями им не ведомы. И так - из года в год. Казалось, так будет всегда. Мама никогда не болела. Она никогда и ни на что не жаловалась. «Мама Валя» окутывала детей такой теплотой и заботой, что за все время работы в Заполярье, они ни разу даже не помыслили отдохнуть на море или еще где-нибудь, где общепринято проводить отпуск.
И вот, мамы не стало. Путешествия в детство закончились.
Настя встала и босиком прошла на кухню.
- Так, - сама себе сказала она и по-хозяйски огляделась, - С чего начнем?
На полу стояли ведра, наполненные свежей водой. Печка топилась, и охапка дров лежала запасенной рядом. Отец еще не топил углем. Уголь – на зиму. Вообще, всерьез, печку еще не топили. Протапливали, что бы сырости не было.
После вчерашнего застолья и следа не было. Ни одной грязной чашки или ложки, ни крошки на полу или на столе. В кастрюльке с водой находилась только что очищенная картошка. На плите разогревалась чугунная сковородка.
- Уже встала, доченька? – отец вошел мокрый с улицы. Дождь продолжался. В руках у него была банка с солеными огурцами. – Отдыхали бы. Гляди, что на улице творится. И не собирается останавливаться. Иди, подремли. Я позову к завтраку.
С ума сойти. Это же не отец. Это же мама в его обличии. Голос отца, а слова мамины. Мало того, за такие слова мама еще и получала от отца. А теперь…. Мистика. Тем не менее, она послушалась и ушла в спальню. Помощь не предлагала. Уверена была – бесполезно.
Муж еще не просыпался. «Мне бы его спокойствие». Настя нырнула под одеяло. Но сон уже не шел. Мысли, мысли, мысли…. Путешествие в детство отменяется. Что будет с отцом? Как ему помочь?
- Ваня, - прошептала она, - просыпайся. Хватит дрыхнуть.
- Настюш, - умоляюще заныл муж, поворачиваясь к стенке, - ну отпуск же. Куда торопиться? Давай еще поспим.
- Ваня, я боюсь за отца, - Настя прижалась к спине мужа, - я не знаю, как ему помочь. Я не знаю, что мне делать. Я – профессиональный психиатр, не знаю, что делать. Помоги мне.
- А ты послушаешься? – в голосе мужа вдруг появилась твердость, как будто он и не спал.
- Послушаюсь, Ванечка. Послушаюсь. Ты же меня знаешь. - зачастила Настя, - Ты только посоветуй. Я в полнейшем тупике. Что делать, Ванечка?
- Ничего!
- Ну как же ничего? Я нутром чувствую его тоску по маме. Он может впасть в депрессию.
- Ты попросила посоветовать? Обещала послушаться? Повторяю – ни-че-го! Не перемудри со своей психиатрией. Мне кажется, он без нас уже решил свои проблемы. Ты опоздала со своей помощью.
Воцарилось молчание. В полной тишине с кухни послышалось шипение вываленной на разогретую сковороду картошки. Через несколько минут оттуда стал доноситься до боли знакомый запах. Только мама жарила картошку с таким запахом.
- Настя! Ваня! К столу! – позвал отец хоть и своим голосом, но словами мамиными. – Картошка стынет. А холодная картошка – только собаке радость.
Ели молча. Из-за дождя настроение было не сказать, что бы скверное, но далеко и не праздничное. Никуда не пойдешь. Даже просто на улицу не выйдешь. Покончили с картошкой, напились чая и Настя стала собирать грязную посуду. Отец тут же подскочил и отнял стопку тарелок.
- Отдыхайте! Отпуск же. Дождь зарядил, не выйдешь. Телевизор посмотрите. Книжки почитайте. На северах, поди, не до этого. А я тут сам приберусь. Что мне делать еще в такую погоду? – и, продолжая бурчать себе под нос что то в том же духе, отец начал мыть посуду.
Возражать было бесполезно, и Настя с Иваном подчинились.
Так продолжалось дней пять. Аким периодически перевоплощался то в мать то обратно - в себя. В себя – реже. Только тогда, когда Настя пыталась поговорить с ним «по душам», пожалеть, или устроить вечер воспоминаний о маме. Тогда его глаза наполнялись суровостью. Отцовской суровостью. У мамы никогда таких глаз не было. При этом он ворчал, что посиделки с воспоминаниями устраивают люди с куцей памятью, когда боятся забыть кого-то. А он, Аким, не боится никого и ничего забыть. И ничего прошедшего у него нет. Все продолжается в настоящем. А какой дурак устраивает вечер воспоминаний о настоящем?
Одним словом – отец был неприступен. А посему, по настоянию Ивана, Настя старалась не перечить ему. Правда, не всегда это получалось. Дети подыгрывали ему как могли. Но, при этом, в доме царила атмосфера неловкости и недосказанности.
И вдруг…. Все разрешилось неожиданно и разом.
В тот день Настя с мужем ушли на весь день с рюкзаком километров за десять от дома в «дальний лес». Так в детстве называли лес за соседней деревней, куда не пускали детей одних. А родителям на такие путешествия никогда не хватало времени. Лес был загадкой. По слухам там водилось такое…. Впрочем, какое такое – никто конкретно не знал. И это еще больше интриговало. И вот, наконец-то, Настя побывала там. Лес как лес. Но, не для Насти. Тайна, интрига, сохранились в душе у нее по сей день. Поэтому, после посещения леса она не могла сказать – «лес как лес». Впечатление было, как в детстве.
Уже темнело, когда они вернулись. Аким, увидев их издалека, поспешил на кухню.
- Пап! Мы в «дальний лес» ходили. Помнишь? Вы нас туда не пускали? – Настя на ходу помогала Ивану стащить с себя рюкзак.- Пап! Давай вместе на стол накроем.
- Да тут беда приключилась, - виновато пряча глаза, тихо произнес отец, - Накрывать нечего. Придремал я. Мясо поставил тушить и придремал. Оно и того…. Чем кормить вас теперь – не знаю.
Сердце сжалось у Насти.
- Папочка! Прости ты меня. Я сейчас что-нибудь придумаю. Я приготовлю быстро и покормлю вас, - слезы текли и текли, а Настя все говорила и говорила, - Папочка, что же ты со мной делаешь? Миленький мой папочка! Это я тебя должна кормить, я должна беречь тебя и ухаживать за тобой…
- Что ты, что ты, Настюш? А что я Вале вечером скажу? Она ведь мне перед смертью наказала каждый день отчет обо всем давать. Сказала, что вместо себя меня оставляет. Вас мне поручила. Я же отвечаю за вас перед ней, - его виноватый и растерянный вид спровоцировал такой поток слез, что ни сам отец ни Иван не осмелились успокаивать Настю. Никто не может остановить извержения вулкана. Нужно только ждать.
«Так и должно было произойти», - подумал Иван, - «Иногда, что бы иметь результат, нужно набраться сил и… ничего не делать. Порой – это очень сложно. Но нужно уметь ждать. Все должно созревать естественным путем».
- Мы сегодня вместе к маме пойдем, - всхлипывая, сказала Настя, - Ты – отчитаешься, а я – покаюсь. Виновата я перед мамой. За тебя виновата. Не поняла я тебя сразу. И сейчас еще не все понимаю. Но пойму. Обещаю.
Так они и поступили. Закрылись вечером в родительской спальне, встали на колени перед большой маминой фотографией и говорили. Говорили по очереди. Говорили все, что накипело. Говорили все, что требовало выхода, но выход могло найти только здесь – перед этой иконой. И почувствовали себя очищенными. И развеяли свои сомнения. И получили одобрение своего поведения.
После этого случая все пошло по-другому. Неловкость, недоговоренность, натянутость улетучились как сон. Такого понимания между отцом, дочерью и зятем не было никогда раньше. И чудо это все объясняли маминым влиянием. Это она объединила их, развеяла непонимание, наполнила смыслом их совместную жизнь. Ее присутствие стало ощущаться почти физически. Каждый вечер Аким и Настя «отчитывались». Они уже не могли этого не делать.
И самое главное. Одному явлению даже Настя – профессиональный психиатр, не могла найти объяснения. Иногда, придя на свидание с мамой с одним убеждением, Настя уходила совершенно с другим. Это же происходило и с Акимом. «Мама Валя» была не символом. Каким то образом, оттуда, она активно влияла на их мысли и поступки. Аким, Настя, да и зять изменились. Их изменения были вызваны необходимостью компенсации отсутствия «мамы Вали». И, благодаря этой компенсации, атмосфера в доме почти полностью вернулась к тем временам, когда она еще была жива.
Отпуск, тем не менее, был не бесконечным. На обратном пути Настя с Иваном еще хотели заехать на пару недель в столицу. С этого года и там появились у них родственные интересы. Отец все понимал, сам за внуком скучал, потому и не отговаривал. Хотя и особой радости не выказывал от того, что дети уезжали досрочно.
Прощались по доброму. Сходили на кладбище. Поговорили с «мамой Валей» по очереди. Даже трезвомыслящий и прагматичный Иван поговорил с ней о чем-то, отойдя в сторонку. Говорил тихо, стеснялся. Но даже со спины было видно, что говорит искренне. На этот раз Настя не плакала. Они действительно ощущали себя в гостях у мамы. И не важно было, что она была нематериальна. Внешний мир мы только видим, а чувствуем мы то, что внутри нас. Мамы не было во внешнем мире, но она была внутри своих детей. И они ее чувствовали как раньше. В том месте души, где она находилась, было тепло и спокойно. Как в детстве.
Отец отвез их на станцию и, после того, как поезд отошел, долго еще стоял, глядя ему в след. Как и Валя, дети уходили далеко от Акима, покидая его внешний мир. И неизвестно, кто из них окажется дальше от этой станции – дети на своих северах, или Валя «там». Неизвестно потому, что никто не знает – где это «там». Но это было не важно. В душе Акима они все находились рядышком. Валя, Настя, Иван и Васятка. Как с ними хорошо…
По дороге из Москвы в Заполярье, Настя думала только о двух вещах. О том, что тур в детство все-таки состоялся. И еще. Для всех детей их родители всегда были самыми-самыми. Так и у Насти с Иваном. Их мама была самой доброй. А отец – самым мудрым.
На работе Анастасия Акимовна появилась вовремя, без опоздания. Отдохнувшая и посвежевшая после отпуска. Она тут же вызвала к себе помощницу – Лиду. Та, немедленно явившись, как будто только и ждала все полтора месяца звонка от заведующей отделением, затарахтела как сорока.
- Здравствуйте, Анастасиюшка Акимовна! Ой, жутко без вас! Зашились мы одни, не знаем за что хвататься! Спасение вы наше. Совсем ладу нет с этими психами… - она осеклась, вспомнив запрет заведующей называть больных иначе, как «больные». Тут же перескочила на другую тему. – Ну, как отдохнули? Куда ездили? Что видели? А вы прямо помолодели!..
Анастасия Акимовна подняла глаза. Лида тут же замолчала.
- Мы с мужем, как всегда, гостили у родителей, - улыбнувшись, спокойно произнесла она. И, немного помолчав, - У мамы и папы. Готовьте карточки к утреннему обходу больных.
На слове «больных» она сделала незначительный, но достаточно заметный нажим.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Александр Сергеевич: Глубинка. Сборник рассказов.
Провинциальный патриотизм. В лучшем смысле.
13.08.08 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
| |