h Точка . Зрения - Lito.ru. Владимир Ермолаев: Чарльз Буковски. Стихотворения (Переводные произведения).. Поэты, писатели, современная литература
О проекте | Правила | Help | Редакция | Авторы | Тексты


сделать стартовой | в закладки









Владимир Ермолаев: Чарльз Буковски. Стихотворения.

Стихи Чарлза Буковски - беспроигрышный объект для перевода.

Редактор отдела критики и публицистики, 
Алексей Караковский

Владимир Ермолаев

Чарльз Буковски. Стихотворения

2009

16-битовый чип Intel 8088 |счет до 8 |вызов темноте |радио с яйцами |улыбка, которую я запомнил |с каждым - одинок |почти выдуманное |и луна, и звезды, и мир |назад, к пулемету |будьте добрее |Карсон Маккаллерс |причина и следствие |40 000 |признание |коровы в студии живописи |занавес |порезался, бреясь |упадок |конец |кончился? |похвальное слово одной чертовски замечательной девчонке |Джейн |свобода |хэлло! |такой же чокнутый каким был всегда |все мы игроки |вижу из окна девушку в мини, читающую Библию |мне нравятся ваши книги |я встретил гения |Любовь, Слава и Смерть |это - наше


16-битовый чип Intel 8088

программы Radio Shack
не запускаются через
дисковод Apple Macintosh.
а дисковод Commodore 64
не читает файлы
созданные на персональном
компьютере IBM.
компьютеры Kaypro и Osborne
используют оперативную
программу CP/M
но каждый из них не способен
прочесть
что пишет другой
потому что они форматируют
(пишут) диски
различными способами.
Tandy 2000 использует MS-DOS
но он не в состоянии задействовать
большинство программ
выпущенных для
персонального компьютера IBM
если не переделать в них
кое-какие биты
и байты
и все же ветер по-прежнему летит
над Саванной
а Весной
гриф-индейка с важным видом ходит
и кружится перед своими
курочками.

счет до 8

лежу в постели
и слежу
за 3 птицами
на телефонном
проводе.
одна
улетает.
потом
другая.
остается одна,
потом и она
улетает.
моя пишущая
машинка
неподвижна
как могильный
камень.
а все мои
способности
свелись
к разглядыванию
птиц.
просто подумал
что могу
сказать
тебе об этом,
говнюк.

вызов темноте

пуля вошла в глаз
пуля вошла в висок
пуля вошла в зад
подстрелен как танцующий цветок

радио с яйцами

мы жили тогда на 2-м этаже на Коронадо-стрит,
и у меня завелась привычка, напившись,
бросать радио в окно, не выключая его,
когда оно играло,
и вот – радио разбивало оконное стекло,
а потом валялось там, на крыше,
все еще играя,
и я говорил своей бабе:
«Ни хрена себе! просто фантастическое радио!»
на следующее утро я снимал
раму с петель
и нес ее вниз по улице
к стекольщику,
который вставлял другое стекло.
я так и продолжал швырять это радио в окно
каждый раз, когда напивался,
и оно лежало на крыше,
играя –
волшебное радио
радио с яйцами,
и каждое утро я относил раму
обратно к стекольщику.
не помню в точности, чем это все закончилось,
но помню, что мы
в конце концов оттуда съехали.
внизу жила женщина,
которая выходила работать в сад в одном купальнике,
она ковырялась в земле своим совком
и высоко задирала зад,
и я обычно сидел на подоконнике
и смотрел, как солнце сияет на всем этом заду,
а музыка играла.

улыбка, которую я запомнил

с каждым - одинок

плоть покрывает кости
и в нее вкладывают
ум а бывает и
душу,
и женщины разбивают
вазы о стены
и мужчины пьют слишком
много
и никто не находит того
кого ищет
но все продолжают
искать
заползая в постели
и выползая
из них
плоть покрывает
кости и плоть
ищет чего-то
что больше
плоти.

шансов никаких
абсолютно:
мы все в ловушке
одной судьбы.

никто не находит
того кого ищет.

городские свалки
наполняются
свалки старых авто
наполняются
дома сумасшедших
наполняются
больницы
наполняются
кладбища
наполняются

ничто другое
не наполняется

почти выдуманное

я вижу, как ты пьешь из родника, зачерпывая
воду крошечными синими ладошками, нет, твои
ладони не крошечные, они маленькие, и родник –
во Франции, откуда ты написала мне свое
последнее письмо, и я ответил на него, и
ничего больше от тебя не получал. ты сочиняла
безумные стихи об АНГЕЛАХ И БОГЕ, всегда
большими буквами, и водила знакомство
со знаменитыми художниками, и большинство
из них были твоими любовниками, и я писал
тебе: хорошо, вперед, окунись в их жизнь,
я не ревную, мы ведь никогда не встречались.
однажды, в Новом Орлеане, между нами
было всего пол-квартала, но мы так и не
встретились, не коснулись друг друга. ты
жила со знаменитостями и писала о знаменитостях,
и, разумеется, открыла для себя, что
знаменитостей интересует их слава, а не
красивая юная девушка в их постели,
которая дает им, а потом просыпается утром
и пишет большими буквами стихотворения
об АНГЕЛАХ И БОГЕ. мы знаем, Бог умер,
нам об этом говорили, но, слушая тебя,
я не был уверен, что это так. возможно,
все дело в прописных буквах. ты была одной
из лучших поэтесс, и я говорил издателям,
редакторам: «ее, напечатайте ее, она чокнутая,
но в ней есть магия. ее огонь настоящий».
я любил тебя, как мужчина любит женщину,
которой он никогда не касается, женщину,
которой он только пишет письма, и чьи маленькие
снимки он любовно хранит. я любил бы тебя
сильнее, если бы сидел в тесной комнатушке,
сворачивая сигаретку, и слушал, как ты писаешь
в ванной, но вот – не случилось. твои письма
делались все печальнее. твои возлюбленные
предавали тебя. малыш, писал я в ответ, предают
все любимые. это не помогало. ты рассказала,
что у тебя есть скамья слез рядом с мостом,
а мост – над рекой, и ты каждую ночь сидишь
на этой скамье слез и оплакиваешь своих
любимых, которые обижали и бросали тебя.
я ответил, но больше от тебя ничего не получил.
один приятель сообщил мне о твоем самоубийстве
через 3 или 4 месяца, после того как это
произошло. если бы мы встретились, то,
скорее всего, я бы тебя обижал, или ты меня.
поэтому так, как было, – лучше и не могло
быть.

и луна, и звезды, и мир

долгая прогулка ночью –
вот что полезно для души:
заглядывать в окна
наблюдать, как уставшие
домохозяйки
пытаются отбиться
от своих разгоряченных пивом мужей.

назад, к пулемету

просыпаюсь где-то в полдень и выхожу за почтой
в старом дырявом купальном халате.
с патлами свесившимися на глаза
босой
иду осторожно по маленьким острым камешкам
дорожки
как всегда боязливый под моей четырехдневной щетиной
напряженный в ожидании боли.

молодая соседка вытряхивает коврик
из окна и видит меня:
«привет, Хэнк!»

дьявол! будто тебе прострелили жопу
из .22-го

«привет» говорю
вынимая счет по карточке Visa, купоны Pennysaver,
уведомление Департамента водоснабжения и электричества о задолженности,
письмо от ипотечного брокера
плюс требование Департамента по Борьбе с Сорняками
в течение 30 дней очистить свое имя ние.

семеню обратно по маленьким острым камешкам
думая: лучше, наверное, вечером сесть за машинку,
они, похоже, сговорились
меня достать.

есть только один способ управиться с этими говнюками.

вечерние заезды подождут.

__________________________________________
"имя ние" - игра слов (имя - имение). в оригинале подразумевается, что в письме Департамента по Борьбе с Сорняками (вымышленого, очевидно) сделана опечатка: вместо acre (земельные владения) написано act - в результате получается идиома с другим смыслом (привести себя в порядок, исправиться).

будьте добрее

нас все время просят
уважать точку зрения
других,
какой бы
устаревшей,
глупой или
оскорбительной
она ни была.

просят
относиться
к их полному краху,
к их растраченной жизни
доброжелательно,
особенно если они
старики.

но возраст это сумма всего,
что мы делали.
они состарились
плохо,
потому что жили
не в фокусе,
отказывались
видеть.

это не их вина?

чья тогда?
моя?

меня просит скрывать
свою точку зрения
от них
из страха
перед
их страхом.

старость не преступление

она
стыд
за осторожно
растраченную
жизнь

среди миллионов
осторожно
растраченных
жизней.

Карсон Маккаллерс

она умерла от алкоголизма
покрытая пледом
в кресле на палубе океанского
парохода

ее книги об
ужасающем одиночестве

ее книги о
жестокости
любви без любви

это было все что осталось
от нее

после того как отдыхающий
нашел ее тело

сообщил капитану

и ее быстренько спрятали
где-то на корабле

в то время
как все шло своим чередом

именно так
как она описала

причина и следствие

лучшие часто накладывают на себя руки,
просто чтобы покинуть этот мир,
а оставшиеся
никак не могут взять в толк,
почему кто-то
хочет покинуть
их

40 000

на бегах в этот день,
День Отца,
к входному билету
прилагался еще и кошелек,
а в нем маленький
сюрприз.
большинству
было по виду от 30 до 55,
полнеющие,
в прогулочных шортах,
уже заплесневевшие,
выдохшиеся...
черт побери, о них
и говорить
не стоит!
зачем я о них
пишу?
они даже не заслуживают
смертного одра,
эти ходячие туши,
вот только их
так много
повсюду,
в туалетах,
забегаловках,
в каком-то,
простейшем, смысле
они сумели выжить,
но когда видишь
такую массу народа,
вроде этой,
здесь
или еще где,
дышащих, пердящих,
высказывающих
свои мнения,
в ожидании грома,
который никогда не грянет,
в ожидании
белой лошади
Славы,
в ожидании красотки,
которая не явится,
в ожидании
ПОБЕДЫ,
в ожидании, что
на них обрушится
великая
мечта,
но они ничего
не предпринимают,
шаркают в своих
сандалиях,
вгрызаются в хотдоги,
словно собаки,
торопливо глотают
мясо,
жалуются на
проигрыш,
ругают жокеев,
пьют зеленое пиво,
стоянка переполнена
их тачками,
за которые они
еще не выплатили кредиты,
жокеи готовятся
к новому
заезду,
народ как
загипнотизированный
устремляется
к окошечкам,
отцы и не-отцы,
понедельник
ждет их,
это их последнее большое
развлечение.
а лошади все
такие красивые.
просто поразительно,
насколько хороши они
в этот час
и в этом месте,
они так и светятся
жизнью;
чудеса случаются,
даже
в аду.
я решаю остаться
еще на один
заезд.

признание

жду смерти
словно кошка
которая готовится
вспрыгнуть на постель

так жаль
мою жену

она увидит это
застывшее
белое
тело
тряхнет его раз, потом
может быть
еще

«Хэнк!»

Хэнк не
ответит.

я беспокоюсь не о смерти,
а о жене
которая останется
с этой грудой
небытия.

я хочу
чтобы она знала
все-таки
что все эти ночи
что я спал
рядом с ней

даже наши пустые
споры
все это было
чудесно

и те слова
что я всегда боялся
сказать
теперь могут быть
сказаны:

я люблю
тебя.

коровы в студии живописи

приятная погода –
это как
приятные женщины:
не часто случаются,
а если и попадется такая,
то вряд ли останется
приятной надолго.
мужчина постояннее:
если он мерзавец,
то, скорее всего,
таким будет и дальше,
а если он парень что надо,
то на него всегда
можно положиться,
женщину
изменяют
дети
возраст
диета
разговор
секс
луна
солнце или
отсутствие солнца
прогулки праздники посиделки
или их отсутствие.
женщина может расти лишь
в атмосфере любви
а вот мужчина может стать
сильнее
если его ненавидят.
сегодня вечером я пью в «Шпанглер-баре»
и вспоминаю коров
что я рисовал на занятиях в студии
они казались приятными
лучше чем любая из тех
что здесь.
я надираюсь в «Шпанглер-баре»
гадая кого мне любить, а кого
ненавидеть, но суть в том
что я люблю и ненавижу только
себя –
остальные где-то там, далеко,
точно апельсины, упавшие со стола и
раскатившиеся по углам; вот что необходимо
решить:
убить себя или
любить себя?
что будет предательством?
как узнать?
книги... что битое стекло:
ими и задницу не подтереть,
смеркается, да?
(мы пьем тут и говорим
и вроде как
все понимаем.)
сними телку с большими сиськами
сними телку с огромным задом.
предъяви пушку.
бармен посылает мне пиво
оно летит по стойке
будто олимпийский спринтер
и клещи моей руки
останавливают его, поднимают,
золотая моча унылого искушения,
я пью и
торчу тут
погода не подходящая для коров
но моя кисть готова
налепить на холст
зеленую траву желтый глаз
меня охватывает печаль
и я залпом допиваю пиво
беру порцию
крепкого
чтобы обрести мужество и любовь
которые помогают
брести
по жизни.

занавес

занавес в конце мюзикла, одного из самых
успешных, некоторые, по их словам,
смотрели его более сотни раз.
я видел его в tv-новостях, этот финальный
занавес: цветы, крики, слезы,
шумные аплодисменты.
я не ходил на этот мюзикл,
но знаю, что если бы пошел, то не смог бы
его вынести до конца, мне стало бы плохо.
поверьте, мир с его людьми и его
театральными развлечениями мало что
дал мне, только мне.
и все же, пусть они увеселяют друг друга,
пока они это делают, они будут держаться
подальше от моей двери,
и за это мюзиклу – мое собственное шумное
одобрение.

порезался, бреясь

все это не совсем правильно, сказал он, –
как люди выглядят, как музыка звучит,
как слова пишутся.
все это не совсем правильно, сказал он, –
то, чему нас учат, любовные увлечения,
которые нам выпадают, смерти, которыми
мы умираем, жизни, которые мы
проживаем,
никогда они не бывают совсем правильными,
и даже «почти правильными»,
эти жизни, которые мы проживаем
друг за другом,
жизни, которые громоздятся в историю,
эта растрата человеческих особей,
это угасание света, эта остановка движения,
это не совсем правильно,
это вообще не правильно,
сказал он.

а разве я этого не знал? сказал
я.

я отошел от зеркала.
было утро, был день, была
ночь

ничего не менялось
все стояло на месте.
что-то мелькало, что-то ломалось, что-то сохранялось.

я сошел по лестнице и вошел
в жизнь.

упадок

УПАДОК

голый, растянулся у стены дома,
8 утра, размазываю сезамовое масло
по своему телу, Иисусе, как я дошел до
жизни такой?
когда-то я сражался в темных аллеях, просто
ради смеха.
теперь я не смеюсь.
я разбрызгиваю по коже масло и спрашиваю
себя: сколько тебе нужно лет?
сколько дней?
моя кровь испорчена и темный
ангел сидит в моем мозгу.
вещи созидаются из чего-то и
обращаются в ничто.
я вижу мысленно упадок городов,
наций.
маленький самолет летит над головой.
я смотрю вверх, как будто это имеет смысл –
смотреть вверх.
истинно, небеса прогнили:
и не присвоит их себе никто из
нас.

конец

мы словно розы которые так и не потрудились
расцвести хотя мы должны были расцвести и
похоже что
солнцу осточертело
ждать

кончился?

критики говорят, что я
пью шампанское и
езжу на БМВ,
что я женился на
леди из
пригорода Мейн Лайн
в Филадельфии,
и эта леди, конечно, хочет, чтобы я
перестал писать эту грубую
и грязную чепуху.
и они, возможно,
правы,
возможно, я все больше
делаюсь похожим на них,
а значит все больше
приближаюсь к
смерти.

что ж, посмотрим.
но не хороните меня загодя.
не тревожьтесь о том, что я пью с
Шоном Пенном.
оценивайте мои стихи
такими, какими они сходят
с клавиатуры.
прислушивайтесь только к ним.
после этой долгой борьбы
я вовсе не желаю
бросить все раньше срока.
или позднее.
или с мыслью,
что я написал немало
хороших стихов.

похвальное слово одной чертовски замечательной девчонке

некоторым псам, что по ночам спят,
снятся, должно быть, кости,
и я вспоминаю твои кости
одетые плотью,
и чаще всего –
в том темно-зеленом платье
и в тех блестящих черных
туфлях на шпильках,
ты всегда поносила жизнь, когда напивалась,
ты не стеснялась в словах, ты
хотела избавиться от
того, что мучило тебя:
от дерьмовых воспоминаний о
дерьмовом
прошлом, и
ты наконец
освободилась,
когда
умерла,
оставив меня с этим
дерьмовым настоящим;
ты была мертва
28 лет,
но я помню тебя
лучше, чем кого-либо;
ты единственная
понимала
напрасность
хлопот по обустройству
жизни;
остальным
не нравились лишь
мелкие частности,
они предавались
пустому сетованию на
пустяки;
Джейн, ты
слишком много знала,
и это убило тебя.
я пью
за твои кости.
они все еще
снятся
этому псу.

Джейн

свобода

он пил вино всю ночь
28-го и думал о ней:
как она ходила и как разговаривала и как любила
как она говорила ему вроде бы правду
а потом оказывалось что нет, а ведь он знал цвет
всех ее платьев
и туфель – знал изгиб каждой
так же хорошо как линии ее ног.

и ее снова не было, и когда он пришел домой, и
она вернулась, и от нее снова пахло так по-особенному,
и она это сделала
она вернулась в три ночи
омерзительная как свинья жрущая дерьмо
и
он схватил мясницкий нож
и она завизжала
прижавшись к стене меблирашки
все еще чем-то привлекательная
несмотря на эту любовную вонь
и он допил стакан вина.

это желтое платье
его любимое
и она снова завизжала.

и он взял нож
и расстегнул ремень
и сбросил одежду перед ней
и отрезал себе яйца.

и понес их в ладонях
словно абрикосы
и спустил их в
унитаз
комната покрывалась красным
и она кричала

хэлло!

этот страх быть таким же, как они:
мертвым.

по крайней мере, они не выставляют себя напоказ, они
осмотрительно остаются дома, эти бледные оплывшие
сумасшедшие, сидящие в одиночестве у своих tv,
заполняющие свою жизнь оцифрованным, искаженным
смехом.

их безупречное соседство
соседство запаркованных авто
маленьких зеленых лужаек
маленьких домов
маленьких дверей что открываются и закрываются
когда по праздникам их навещают родственники
двери закрываются
за умирающими которые умирают так медленно
за мертвецами которые еще живут
в тихом соседстве с вами
с продуваемыми ветром улицами
агонией
смятением
ужасом
страхом
неведением.

пес стоит за оградой.

человек молчит у окна.

такой же чокнутый каким был всегда

пьяный пишу стихи
в 3 ночи

сейчас важно
одно натянуть
еще раз

пока свет тебя не
уложил

пьяный пишу стихи
в 3:15 ночи

некоторые говорят что я
известен

чем я занимаюсь в одиночестве
пьяный сочиняя стихи в
3:18 ночи?

я такой же чокнутый каким был всегда
они не понимают
что я так и не перестал показывать пятки
с подоконника 4-го этажа
я это делаю
сейчас
сидя здесь

сочиняя стихи
я показываю свои пятки
с высоты
68, 72, 101-го этажа
и чувствую то же
самое:
упрямство
отсутствие героизма
необходимость

сижу здесь
пьяный и сочиняю стихи
в 3:24 ночи

все мы игроки

бывает, вылезаешь из постели поутру и думаешь, я не собираюсь
этого делать, но смеешься про себя, вспоминая все
прошлые дни, когда ты думал точно так же, и шлепаешь
в ванную, делаешь там что полагается, видишь свое лицо в
зеркале, о господи господи господи, но все равно причесываешься,
надеваешь костюм, кормишь кошек, приносишь
газету, устраиваешь ее на кофейном столике, целуешь
жену на прощание, а потом выкатываешь машину в жизнь,
подобно миллионам других людей, ты выходишь на арену еще раз.

ты на автостраде, прокладываешь путь среди машин, правя
одновременно и куда-то, и никуда, тыкаешь в кнопку радио,
и вот Моцарт, это уже кое-что, и ты как-нибудь проберешься
через эти медлительные дни и эти хлопотливые дни и эти
пустые дни и эти отвратительные дни и эти необычные дни,
такие восхитительные и такие разочаровывающие, потому что
все мы и похожие и разные.

ты отыскиваешь поворот, едешь по самому опасному
району города, и в какой-то момент чувствуешь настоящий кайф
от того, что Моцарт прокладывает дорогу в твоем мозгу,
скользит вниз по твоим костям и выходит через твои туфли.

это была нелегкая борьба,
достойная того, чтобы бороться,
пока мы все катим куда-то,
сделав ставку на другой день.

вижу из окна девушку в мини, читающую Библию

Воскресенье, ем
грейпфрут, за окном напротив русская
праваславная церковь.

она темноволосая,
восточного типа,
большие карие глаза отрываются от Библии,
потом снова опускаются. маленькая красно-черная
Библия, когда она читает,
ее ноги движутся, движутся,
она танцует медлено и ритмично,
читая Библию...

длинные золотые серьги;
2 золотых браслета на каждом запястье,
и мини-платье, думаю, так это называется,
облегает ее тело,
ткань похожа на легчайший загар,
она сгибает и распрямляет ноги, ставит их и так, и так,
длинные золотистые ноги, теплые на солнце...

никакой возможности избежать ее присутствия,
и никакого желания это сделать...

в моем приемнике играет симфоническая музыка,
которую она не может слышать,
но ее движения в точности совпадают
с ритмом
симфонии...

она темноволоса, темноволоса,
она читает о Господе.
Аз есмь Господь.

мне нравятся ваши книги

стоял я как-то в очереди на бегах
чтобы сделать ставку
и мужчина позади меня спросил
«вы Генри
Чинаски?»

«угу» ответил я.

«мне нравятся ваши книги» сказал он.

«спасибо» ответил я.

«а кто вам нравится в этом заезде?» спросил он.

«хм хм..» ответил я.

«мне нравится четвертая лошадь» сообщил он мне.

я сделал ставку и вернулся на свое место...

перед следующим заездом стою в
очереди и этот мужик снова
позади меня.
у окошечек не меньше 50 очередей
но он снова
меня
нашел.

«по-моему в этом заезде преимущество
у тех лошадей что бегут “в спине”» сказал он мне в спину «трасса похоже
трудная».

«послушайте» сказал я не оборачиваясь «говорить о лошадях на трассе - значит все испортить»

«что это за правило?» спросил он «Бог не устанавливает правил...»

я обернулся и посмотрел на него:
«Бог, может быть, и нет, а я – да».

я встретил гения

я встретил сегодня
в поезде
гения
лет так шести,
он сидел возле меня,
а поезд
катился по берегу,
и когда показался океан,
он взглянул на меня
и сказал:
вовсе и не красивый.

и до меня это тоже дошло –
впервые.

Любовь, Слава и Смерть

вот оно – сидит за окном,
словно старуха по дороге на рынок;
сидит и наблюдает за мной,
нервно потеет
через сетку, туман и собачий лай,
пока внезапно
я не бью по оконной сетке газетой,
точно прихлопываю муху,
и тогда можно услышать крик,
летящий над этим серым городом,
и затем оно исчезает.

закончить стих вроде этого
можно только
одним способом – внезапно
умолкнуть.

это - наше

всегда есть это мгновение
эта минута
перед тем как они доберутся до нас
эта минута
этот чудесный релаксант
эта дыхательная подушка
когда скажем
валяешься на кровати
ни о чем не думая
или скажем
наливаешь стакан воды из-под
крана
а в голове
пусто

эта
тихая чистая
минута

она дороже

веков
существования

скажем

просто почесать шею
глядя в окно на
голую ветку

эта минута
перед тем как они доберутся до нас
свидетельствует
что
когда они это сделают
они все равно
не получат
нас.

Код для вставки анонса в Ваш блог

Точка Зрения - Lito.Ru
Владимир Ермолаев
: Чарльз Буковски. Стихотворения. Переводные произведения.
Стихи Чарлза Буковски - беспроигрышный объект для перевода.
14.06.09

Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275 Stack trace: #0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...') #1 {main} thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275