Питерское балладийное
Здесь тебе не Сибирь – дождёшься, пожалуй, снега…
По Дворцовой ветром швыряет цацки
бесконечных иллюзий тех, кто искал ночлега
на ступенях. Знаешь ли, не по-царски –
оставлять их на откуп смутным ночным туманам,
постояльцев ночи кромешной – «спиите…»
Но боюсь, что тебе их верность – не по карману,
златоглавый рыцарь… Ну, здравствуй, Питер.
Понимай-принимай, как хочешь, в свой тихий омут,
обнимай не насмерть, а то привыкнем –
знать бы должен, как рвётся-режется по-живому.
Как блистают храмы твои… Впритык к ним –
амбразуры дворов, прикрытых на всякий случай
паутиной-тиной чугунных кружев.
А на небе твоём, так склонном, прости, к падучей –
ни просвета. Солнца не обнаружив
за последнюю пару месяцев, сдал – не сдался?..
даже Невский – гулкая мекка пришлых.
Их бродячие сны под звуки шального вальса
рассчитать так просто на третий-лишний…
На Литейном играют в классиков чьи-то тени,
пишут письма, якобы – ниоткуда.
Только холодно их читать. Льет который день, и –
не вода здесь хлещет с небес – цикута.
А казалось бы, всё в порядке – развенчан Цезарь,
принародно утром отпели Брута…
Отчего же так медлит с солнцем небесный цензор,
цербер света белого?.. Цедит, будто
ты богами забыт в болоте, тебя взрастившем,
в ночь распят на сером сыром граните…
Только вот, поутру проснувшись, опять простишь им,
неразумным… Слышишь?.. Жить – будем, Питер?..
~ zero
Если забудут в осень свести мосты,
то зимовать придется там, где застал
снег, затянувший белым надежд посты.
Бледные тени… сны?.. у чужих застав
нас не дождутся – это наверняка.
Время стоит, когда на семи ветрах
мечется-бьётся-плачет Нева-река,
плещет на серый берег столетний страх –
страх тишины. Вы слышите шорох, князь?..
Вечность скребется в битые зеркала.
Стрелки, плутая, сонно стирают вязь
на циферблате... Скольким она лгала –
осень, багровый росчерк на золотом,
дивное время жечь не мосты, листву,
всё оставлять на призрачное «потом»,
верить любому жесту, как колдовству.
Это потом здесь будет серым-серо,
после случайно скошенных ветром фраз,
это потом, поставивших на зеро,
осень запеленгует, ослепших, нас –
тех, кто смотрел на солнце и рифмовал
смерть, как одну из прочих попыток сметь.
Каждый случайный луч – всё в слова. Слова…
Осенью все слова – только мелочь-медь,
будущих зим разменный не-golden фонд,
плата за выживание в той войне,
где даже тени наши уйдут на фронт,
той, где за каждый выстрел платить вдвойне.
Белая сказка… Битва за каждый след –
это для тех, кто вряд ли у райских врат
в очередь встанет на тысячу долгих лет.
Это для тех, кто верит в победу, брат.
если выпадет снег
Рисует охрипший мороз кружева
на мутной воде, что упорно жива,
ваяет бесстрастные фрески
на стойко взошедших в ночи куполах,
мерцает, запутавшись в ветра полах,
блистательно тлеющий Невский.
Здесь встречные лица сродни зеркалам,
где только неоновый отблеск реклам,
и, как нерадивый служивый,
сквозняк затаился в осевших дворах,
с надеждой на солнце баюкает страх,
но все предсказания – лживы,
и метеосводка, как водится, врёт,
и не за горами опять гололёд,
и выйдут вальсировать тени
на гулкие улицы наших молитв,
где враг не опознан, а значит – не бит,
и мы не стрелки, а мишени –
мишени для стрел безмятежных и пуль,
нас всех произвольно расставит патруль
по-вдоль столбовой безымянной.
Архангелы стаей взметнулись с поста,
Всевышний, сбиваясь, считает до ста
сраженных, блаженных и пьяных
по льдистому списку напрасных утрат.
И ты, мой далёкий, мой сумрачный брат,
глядишься в свинцовое утро,
попятные ищешь на небе следы,
но звёзды, бледнея, сомкнули ряды –
так день начинается, будто
и не было торных, просторных путей,
и следует жить-ворожить без затей –
глядишь, пронесёт и на этот,
который по счету, отчаянный раз...
Но падает снег на Казанский и Спас,
и трудно не выдать секрета
о том, что холодное время зима
приходит сама и уходит – сама,
и нас расстреляет поштучно
хозяин неверьем пропитанных стрел,
а тем, кто на этой войне уцелел,
не лучше, поверь мне, не лучше.
step by степь
Режет по глазам белый манускрипт,
да легко сказать, где сидит фазан –
только то, как снег наобум искрит
далеко не каждый желает знать...
Что ни запрокинь – будет степь да степь,
беспросветный свет, далеко видать
до кромешной паузы – step by step.
Музыкант, сыграй-ка нам благодать.
Перебор ветров – сводит пальцы так,
что заплачешь истово – не о том
натрубив с плеча из чужих цитат
not to be по-питерски, в золотом.
Семиструнный крик, самопальный клин –
на семи ветрах не стритуют, брат.
Но живых улик не покроет сплин,
если города – по аккорду брать…
Горизонт – в семь нот, семимильный шаг,
крепнет лед, верстающий полынью
до таких длиннот, что звенит в ушах
парафраз простуженных «only you…»
До хмельных высот – самостийный стих,
слепнет звук, сражающий наповал –
доиграй нам, лабух – мороз притих.
Время вслух вспоминать слова.
~ совандальное
Вода, кругом вода – Нева больна,
проспекты – цвета белены и льна,
и нет следов, и не ищи, простыла
на сквозняке сенном и не вольна
накрыть тебя бесстрашная волна,
но вот она, опять, заходит с тыла,
где сам себе – и зодчий, и вандал,
ты ищешь город, где везде – вода,
осевший горизонт сорвало, вспорот
и млечный путь – попробуй, совладай,
за тридевять такой звенит валдай,
что эхо плавит провода… А город
бликует ли, блефует ли – спроси,
кто вертит дождь вокруг своей оси,
в залив сливая сточные цитаты?.. –
но столько безымянных хиросим
горит в объятьях оловянных зим,
что и атланты подались в солдаты
за пригоршню не-ломаных грошей,
пусть стаи рифм, гонимые взашей
к большой воде причастным оборотом,
блажат взахлёб, их к делу не пришей,
и так с избытком вырыто траншей,
а вот гранаты раздают – по лотам.
Кораблик твой из сводки биржевой
не выдержит – да тише, тише, Ной,
накличешь, часом, новую хворобу –
так кроет Питер хлёсткой тишиной
вода – беда… Ты сам-то как, живой?..
Все не войдут, не вывезти, не пробуй.
и нас посчитали
Гражданские сумерки*– небо исходит заливом,
изводит избитым закатом и пресно, и присно,
и берег – за кадром, и сколько его не соли вам,
вовеки не выведать, кто этой осенью призван,
и это – не пристань.
Не грех потеряться среди декораций Растрелли,
на звук приручая густеющий сумрак творожный –
пылающий ветер, латающий список расстрельный,
порочным барокко пророков всерьез заворожен –
ты будь осторожен.
Подслушать не просто – о горе рубающим ростры!..
бесплотные плотники в полночь стучат топорами,
рассвет буратиний разодран на стружку и роздан –
наш смех без причины теперь никого не поранит –
паромщик, пора мне.
А град рикошетит – танцуют под бой барабанный
заложники сложных движений троянского вальса,
влюбленные в тени в спецовках от paco rabann[а],
на павшее небо, хоть плачь – не достать аусвайса,
так ты оставайся.
Власть ложных фасадов, хоралы пустых утешений,
аврал и в засадах де садов: черта – на черта ли,
у томных понтонных смешались стрелки и мишени,
там тонут мосты цвета всласть закалившейся стали,
и нас – посчитали.
__________________
* местное название питерских белых ночей,
которые по сути есть – затянувшиеся сумерки
чернил хватило
Это Питер, mon cher, – здесь снова зима-зима,
но не спится, увы, – сплетая с тенями, стелет
ночь не мягкие знаки... Я верно схожу – с ума
на краю калиюги прицельных твоих мистерий.
Всё белым да бело, да хлёсткий солёный спам
ненадолго накроет шпили, мосты и скверы,
если завтра проснёмся – отправимся по стопам
дочитавших до первой капели на приступ веры –
затянулся, скажи?.. Но где там – глаза в глаза,
больно вольно с уставшим Богом ведём дебаты
о разменных словах – он в начале одно сказал,
но забыл остальные и стёр нас в конце цитаты.
Мы шагнули на звук, в такую же точно ночь
без просвета, где негры в рифму воруют уголь
с догорающих строчек – не смогут уже помочь
ни чужие подстрочники, ни вездесущий google.
Питер – город пробелов, всюду – мосты, мосты.
И крадётся впотьмах с Литейного до Коломны –
время звёзды считать и кометам рубить хвосты.
Не кричи на атлантов –
пусть держат свои колонны.
Поисковые псы по профилю – плюс анфас
на фасадах киндерактивных придворных чатов –
без пятнадцати вечность поймают на слове нас,
разберут по слогам, опознают по о(т)печаткам.
И ни скрыться, ни скрыть ни слога нельзя, нельзя
до апрельских проталин таять – дерзай, светило!..
Пусть над стылым заливом бескрылые сны сквозят –
отыграли февраль, не соврали. Чернил – хватило.
~ звени, колокольчик
время delete
Перелётная ночь с безучастной улыбкой паяца
на краплёных танцует мостах,
над затихшей Невою –
колокольные сны...
Да и слов нам хватает с лихвою
для того, чтоб остаться,
чтоб очень хотелось остаться
посреди тишины, не размытой водой дождевою,
и запальчиво лгать, безмятежно сбиваясь на ересь,
что теряющим голос
не будет нужды в камертоне,
что в огне не горит,
и в воде, как ни странно, не тонет
предрассветная нежность, её-то ничем не измеришь.
Крёстный ход наобум по невнятной черте на ладони.
Безымянное эхо (бес?..)душных пустых коридоров –
там, свисти – не свисти, никого и вовеки не встретить.
Время гончих в delete –
равноденствие жизни и смерти,
на радарах слепых – час бликующих звёзд.
С мониторов
веришь?.. проще исчезнуть,
поставив на клавишу enter.
Это проще – исчезнуть, когда бы вживую не резал
белый призрачный свет из тоннеля,
горим – не горим, а
глаз уже не поднять – слишком много нестойкого грима,
не бледнел бы когда молчаливо мой брут,`он же цезарь,
на задворках какого-не-помню-по-счету,
но – Рима.
Это проще – запальчиво лгать, невзирая на рифмы,
и настойчиво верить в несказанных слов полумеры.
Там, где ангелы в стаи сбивались – сегодня химеры
о любви безнадежно камлают,
моста не спалив, мы
не уснём ни за что –
только как доберёмся до веры?..
не волей небес
Пусть шаткие крыши уносятся влет
и снег на лету превращается в лед,
крепчает слезящийся панцирь —
умри на задворках свинцовых кулис,
но выучи роль, а не вышло — молись,
дыши на застывшие пальцы.
Подметная повесть соленой слюды
стирает незваных прохожих следы,
и прячется смерть в занавески,
и город дрейфует, циклоном несом,
и повод проснуться весне в унисон
совсем невесомый. Не веский.
Не волей небес, отходящих ко сну,
вольется в казненного ветра казну
туман, умножающий скорби —
гляди, сколько песен чужих намело,
любое крещендо сойдет на минор,
всплывая под «urbi et orbi».
И сердце не камень, и что ни долдонь,
но лишь разожмешь Бога ради ладонь,
и — amen, до слез изувечь, но
ни голос на бис не взлетит, кистепер,
подснежного свиста неверный тапер,
ни эхо. И эхо — не вечно.
А лед полыхнет — да хоть как нареки,
но вплавь здесь всегда середина реки,
и с берегом берег не вместе,
барокко по-барски заносчивых льдов,
твой город, который не помнит следов —
не стоит. Ни мессы, ни мести.
Лада Пузыревская: это Питер, mon cher.