h Точка . Зрения - Lito.ru. Галина Викторова: Семь рассказов о Полине (Сборник рассказов).. Поэты, писатели, современная литература

сделать стартовой | в закладки

Галина Викторова: Семь рассказов о Полине.

«У неё были косы со стрекозиными бантами и платья бабушкиной работы, с накладными кармашками, с двойной отстрочкой по швам. С перламутровыми пуговками на манжетах». «Обычно, не задумываясь особо, собирала густые и непослушные волосы в «конский хвост», а тут провела ночь в термобигудях - удовольствие, близкое к стоянию в углу на горохе. Тщательно и вдумчиво накрасилась».
Конечно, женская проза. Нашим читательницам будет интересно. Написано легким хорошим языком, чуть иронично, с добрым юмором. Многие ситуации узнаваемы (с кем не бывало?), а потому читать занятно.
К тому же – «правда жизни». (Никогда не устаю об этом говорить, если это правда.) «Первое пианино было черным, не гармонировало с мебелью. Сдали в магазин и купили другое, лакированное, цвета молочного шоколада, с золотыми педалями и таинственной надписью «Тверца» на крышке. Отец Полины с серьезным видом утверждал, что это – опечатка, и нужно поменять «Т» на «Д». Или: «- Раздевайся и ложись на кушеточку, милочка, - врач открыла ящик стола и вытащила странные предметы: сантиметровую ленту и деревянную трубочку-дудочку. Такую допотопную штукенцию Полина видела только на картинке с доктором Айболитом, который всех излечит-исцелит». Или: «А еще Полину пугало, что она не ощущает к тому-кто-внутри положенной и, как она читала и слышала, естественной любви. Чувствовала теплый интерес. Удивление. Веселое непонимание. А всепоглощающей, материнской – нет». Ни за что не поверю, что всё это придумано «из головы». Это списано с натуры. Что же касается приема у гинеколога в поликлинике – так это вообще "сверхреалистические" снимки, чистая правда (уж мне-то, врачу, поверьте).
Словом, рекомендую всем.

Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров

Галина Викторова

Семь рассказов о Полине

2010

О Полине и полонезе

То, что рыжий Клименко ходит за ней, Полина заметила не сразу.

В принципе, этому можно найти объяснения и оправдания.
Например, сказать, что раньше за Полиной никто всерьёз не ухаживал, если не считать случай в детском саду, когда Петька (фамилия позабыта) побил из-за неё Саньку Степашкина. Тогда она еще была уверенной в себе красавицей, в садике. Даже в старшей группе. У неё были косы со стрекозиными бантами и платья бабушкиной работы, с накладными кармашками, с двойной отстрочкой по швам. С перламутровыми пуговками на манжетах.

А перед первым классом её коротко постригли.
Предупреждали ведь заранее – учись плести косички, учись.
Полина училась. Из верёвочек, закреплённых на стене, из бахромы на скатерти, даже из длинных травинок косы получалось замечательные. Ну, может не замечательные, но, по крайней мере, получались. А правильно ухватить жёсткие и непослушные пряди (на затылке, там, где совсем не видно!) и уговорить их правильно лежать, не удавалось. Никак, никак не выходило. Чёрте что образовывалось на голове вместо косичек.

Постригли почти как мальчика.
Может быть, даже в мужском зале. Тогда с парикмахерами было сложно, они умели три вещи: стричь под полубокс, красить в раскалёно-рыжий цвет и делать начёс поверх перманента.
Красить и начёсывать Полину было рано, ей достался полубокс. Было ужасно.

В кукольном спектакле, который ставили к Новому году, про репку, ей дали роль мышки. Ей, самой высокой в классе, ревевшей из-за клички «Каланча пожарная» - мышку размером с ладошку. Да и ту вскоре отобрали: ширма и декорации делались в расчёте на рост нормального первоклассника, Полинина некрасиво стриженая голова постоянно высовывалась то между бабкой и дедкой, то между дедкой и репкой. Зрители хохотали.

Уже почему-то не хотелось вырасти больше папы, почерк оказался плохим, а ещё она стеснялась читать стихи «с выражением», терялась и молчала у доски. В музыкалку не приняли за отсутствием слуха, на художественной гимнастике сказали «девочка бесперспективна».
Предатель Степашкин писал на парте «Танька дура». Танька действительно была дура, но дура кареглазая. Что уж говорить, хороша была Танька-дура. Занималась хо-рео-графией, в смысле балетом, держала спинку, тянула носочек, и её всю жизнь выбирали ведущей на праздниках и, самое обидное, школьной Снегурочкой.
А Петька, фамилия которого, увы, позабыта, больше не встретился на Полинином жизненном пути.

Так, некрасивой и никому не интересной Каланчой, Полина дожила до выпускного класса, всегда на задней парте, доставшейся за рост и хорошее зрение, за которой так удобно было втихаря читать «Человека-амфибию».

Поэтому рыжий был замечен не сразу.

Просто в какой-то момент его стало очень много вокруг. Он был везде, Полина сталкивалась с ним в самых неожиданных местах и в самое невероятное время, озадачивалась, смущалась, удивлялась, но выводов не делала. Мало ли по какой причине он стал часто проходить мимо ее дома.
- Привет, а ты чё тут делаешь?
- От друга иду.
Вот, вполне разумное объяснение. И надо быть полной идиоткой, чтобы предположить что-то. Ну, что-то другое.

Так что объяснения и оправдания Полининой невнимательности найти можно.

Но, честно говоря, она и в дальнейшем с печальным упорством белого клоуна наступала на те же грабли: не придавала значения фактам, не доверяла чутью, игнорировала попискивание интуиции.
Многие, многие, непростительно многие годы.
Сколько раз внутренний голос (а Полине он достался чрезвычайно зловредный) бубнил: эй, подруга, не зевай! Этот пацан (парень, мужчина, мужик, дедок – в зависимости от времени, протикавшего со старта) обратил на тебя внимание. Он неровно дышит к тебе, Полька! Он положил на тебя глаз и готов еще что-нибудь положить, если ты не будешь такой упертой, такой сногсшибательной тупицей.
Нет.
Она последовательно тупила. Не видела сигналов, не замечала проблесковых маячков. Чихала на знаки и указатели.
Вернее, всё замечала, но не верила. Не разрешала себе поверить.

Отступим философски в сторону.

Чаще всего отношения двоих начинаются со сложного ритуального танца. О, это не прыжки на дискотеке, это медленный, церемонный полонез: ювелирно выверенные поклоны и филигранные ответные реверансы, пары движутся по сложной линии, и каждый взгляд, каждый наклон головы имеет смысл и значение.

Фигура первая: кто-то (тот, кто смелее) делает крохотный шажок, почти невидимый, аккуратный, дающий тысячу путей к отступлению, мол, я ничего такого в виду и не имел, это всё случайно вышло, был неправ, вспылил.
Например, как бы нечаянно (чаяно, чаяно, уж поверьте) кладет вам руку на плечо. С отсутствующим видом. Мол, устала рука, и вот упала. Куда попало.
Для инициатора главное правило - не сжигать за собой мосты. Лучше даже пару дополнительных мостов построить. И плотик надувной про запас взять.

Потому страшно оказаться отвергнутым.

Почему-то это смешно и стыдно, быть отвергнутым.
Почему-то чувствуешь себя жалким неудачником, и никому нельзя сказать, и надо сохранить лицо, а реветь мы будем потом, позже, а может и не будем вовсе.Кто сказал, что нам чего-то хотелось? Ошибаетесь, вам привиделось, отвалите.

Фигура вторая. Теперь важна и ожидается с трепетом ваша реакция (с трепетом, с трепетом, хоть на лице полное отсутствие заинтересованности, и взгляд вроде бы мимо).
Досадливо поведешь плечом – рука мигом исчезнет. А можно улыбнуться, либо шевельнуться лениво, потянуться, позу чуть изменить, или волосами, тоже совершенно ненароком, по этой самой руке провести: она замечена и оставлена на месте. И как бы тоже без умысла: понятно же, что это очень-очень усталая рука. Пусть отдохнет.

А может и не рука вовсе. Может, тебя попросят задачу решить или книжку возьмут почитать, Беляева, «Человека-амфибию».

Полининых потенциальных воздыхателей на этом пути встречали сплошь противотанковые рвы и надолбы. Она стряхивала все руки, и отводила глаза, и в упор не видела робкие потуги. Не робкие - тоже не видела, ведь кому действительно надо, тот будет и дальше пытаться.
Да только мазохистов таких не находилось, чтоб в стенку биться безнадежно.
И Полина приходила к выводу: да, все правильно и политика её верная, и не было в самом деле ничего, казалось только, мнилось, виделось. Мечты, мечты. Дурь, очередная, романтическая.
И шла новую книжку читать. Про Анжелику-маркизу ангелов. Тоже дурь, но печатная. Сладко-тягучая, притягательная, томная. Впрочем, и в этом Полина признаваться не спешила: говорила, что ее интересует исключительно историческая составляющая, а не любовная чепуха. Ну да, да, конечно.

И таким вот макаром Полина полжизни провела, теряя и пробегая мимо, и только потом, смутным задним умом, догадываясь: опять упустила. А может, это было то самое счастье всей жизни, что же ты делаешь, курица слепая...

Только однажды Полина ощутила полное доверие, понимание и проникновение в другого. Может быть, именно это и была её единственная любовь, кто знает, но это было позже, позже, позже.
А сейчас с ей было семнадцать, за ней ходил рыжий Клименко, и она не понимала, дурная фантазия это или реальность.

И вот, что она предприняла.
Чтобы разобраться.
Перестала выходить одна на улицу, только с мамой или с подругой. На переменах не отходила от толпы девчонок-одноклассниц, и домой шла непременно в их крикливой компании. Перестала носить в школу книжки. Стала интенсивно готовиться в институт.
И поступила.

А Клименко уехал в Питер, в тамошнюю мореходку.
Через десять лет, на встрече выпускников кто-то рассказал, что он погиб при аварии. Подробности остались неизвестными.

О Полине и медленных танцах

То, что длинный Рустам из Ольгиной группы смотрит в ее сторону, Полина заметила не сразу.
Честно говоря, такой фразой можно начинать сто из ста рассказов о Полине. И девяносто пять текстов можно сразу же честно заканчивать, потому что всё, финиш: не заметила, прохлопала ушами, поезд ушел, остались рельсы-шпалы, мусор и запах креозота.
Ну, разве что остановиться на том, кто такой Рустам, почему группа – Ольгина, и как, собственно, Полина в ней оказалась.

Ольга Первушина была ближайшей Полькиной подругой, в прошлом одноклассницей.

Полина высокая и, что скрывать, плотная. Каланча пожарная, спасибо за меткую кличку Степашкину А.А., другу детства.
Олька – полтора метра ростом, это если на каблуках. А она всегда на каблуках, а то не заметят и затопчут в толпе. Кроха, игрушка, колибри.
Им не мешало.
Бывает, что люди дополняют друг друга. Вот и эти две были – как части восклицательного знака, длинная жердь и изящная точка, а по отдельности никак, по отдельности смысл терялся.

Разные вузы, авиационный и химический.
- У нас сопромат.
- И у нас сопромат.
- У нас сложнее сопромат, у нас три семестра. И теплотехника три.
- Подумаешь, теплотехника. Там всё логично. Ты вот неорганику поучи, лантаноиды и комплексные соединения.
Ну и так далее, по кругу. Бегали друг к другу на пары:
- Валерий Николаевич, можно моя подруга у нас на занятии посидит?
Преподы обычно шалели от такой тяги к знаниям: свои студенты сбежать норовят, только успевай по головам пересчитывать, а тут девица из другого института притащилась, пусть её сидит, болезная.

В Ольгиной авиационной группе преобладали мальчишки.
Полине нравился Иван Белов, высокий, круглолицый, немножко увалень, немножко балагур. Спокойный, славный, отличник. Без напряга отличник, без усилий. Полину притягивали такие. Девчонок – пятерочниц она недолюбливала, считала занудами и скучными заучками. Одномерными, как силуэт, вырезанный из темной бумаги.
Понятное дело, Белов в Полинину сторону даже не косил. Возможно, он даже об Ольгином существовании не догадывался, не то, что о ее нескладной и тихой подруге.
К Белову на переменках девушка прибегала, шпильки, мини и волосы ниже попы, про Белова можно было сразу забыть.

А вот Рустам Полине не нравился совсем.
Рустам был некрасив, не уродлив, а именно некрасив. Причем некрасив запоминающейся, броской некрасотой.
Его лицо было словно нарисовано художником-пародистом. Каждая индивидуальная, нестандартная черточка подмечена, увеличена, акцентирована. Гиперболизирована. Уж если большой нос – то очень большой. Искривленный, с загнутым вниз кончиком. Уж если толстые, хлопающие губы – то вопиюще толстые, как дрожжевые оладьи.
Скулы широкие, щеки впалые. Хитрый и хищный разрез карих глаз. Выпуклый лоб с ранними залысинами.
Каждая линия резка, отчетлива, проведена уверенной и талантливой рукой.
Может быть где-то, на другой планете, с иным пониманием прекрасного, с другими канонами красоты, его бы признали эталоном и идеалом, очень даже может быть.
Словом, не заметить его было невозможно. Было в его некрасивости что-то притягательное, хотелось его рассматривать как произведение непривычного, но искусства, как маску, сделанную африканским мастером из темного дерева неизвестной и определенно ценной породы. Порода! Да, именно порода в нем чувствовалась.

И что-то такое было, видимо. Не из простой он был семьи, и уверенное превосходство, которое он демонстрировал, основывалось не только на личных качествах, но и на чем-то семейно-базисном, угадывавшемся за спиной.
И еще! У него была машина! По тем временам для студентов дело почти невиданное, как личный самолет или дача на Канарах, по нынешним если меркам.

Рустам Полину пугал. Он был непонятен. Приходил на занятия с опозданием, разговаривал лениво и снисходительно, курил какие-то сигареты, которых нигде не продавали.
Когда он что-то спрашивал – Полина отвечала невпопад, теряя обычное чувство юмора, смотрела в пол и старалась быстрее отойти, спрятаться за Ольгу, что само по себе смешно. Представляла себя со стороны, злилась, и от того веля себя еще глупее.

Отмечали, кажется, экватор. Середину учебы.
Почему-то пришлось на март, уже исчезали последние сугробы, и в некоторые места города можно было пробраться в туфлях, если аккуратно. Новые лодочки жали как пыточные колодки, добавляли семь сантиметров роста, но все же Полина себе в них нравилась.
Собирались у кого-то на квартире, ограничений по народу не было, многие привели друзей. Белов притащил свою мини-юбку, кажется, они уже подали заявление в загс. Ольга уговорила Полину.
Много пили. Водку смешивали с томатным соком прямо трехлитровых пузатых банках, вместо жгучей мулатки «Кровавая Мери» получалась беременной колхозной Маней. Пили какое-то дешевое вино, пили мутноватую домашнюю настойку. Опоздавший Рустам принес шампанское, все кричали, всех несло и кружило.

Во второй комнате закатали ковер, танцевали.

Полина танцевать стеснялась, считала, что не умеет. Разве что быстрые танцы, когда скачущая бешеная толпа становится особенно плотной и не разглядеть, как ты там движешься, в такт или не очень. И если свет мигает, тогда совсем хорошо.
Когда музыка становилась медленной – уползала за спинами, по стенке, в третью комнату.

Там общались.
Плотно сидели на диване, на столе, на полу. Курили. Передавали по кругу стакан. Единственное кресло заняли Белов и его будущая супруга. Мест не было.
- Давай ко мне, - позвал Рустам, но Полина скорее застрелилась бы, чем водрузила свое огромное тело к кому-то на колени. Прислонилась к косяку, стала слушать.
Обсуждали последних Стругацких, кто-то уже читал, кто-то только стоял в очереди. У Рустама книга была своя.
- Хочешь, принесу? – спросил он внезапно у Полины. Взгляд поверх голов, через всю комнату. На некрасивом лице усмешка.
Полина ошеломленно закивала.
- Пойдем танцевать? – не меняя тона, не отрывая взгляда, добавил он.
Потом Полина неоднократно возвращалась к этой секунде, пыталась понять, что с ней тогда произошло. Какое-то затмение. Гипноз. Мистика. Не собиралась она танцевать, и уж тем более – с ним.

В зале стояли под итальянскую музыку еще две пары.
Или одна.
А может быть, и совсем никого не было, Полина видела только плечо, удивительно, при ее росте и семи сантиметрах каблуков уткнуться носом в чье-то плечо.
Рустам что-то говорил ей в волосы, она совершенно не слышала из-за музыки, было… было приятно.
Он заметил, что ей не слышно, склонил голову ниже, к самому уху Полины. Полина ждала слов, готовилась шутить в ответ, подкалывать, она это умела. Уху было тепло. Рустам молчал. Потом дотронулся губами до уха, словно хотел прошептать что-то, но не прошептал. Мягко сжал кончик уха, аккуратно потеребил. Еще и еще раз. И, кажется, осторожно провел по краешку ушной раковины языком.
Полина замерла в изумлении, не понимая, что происходит. Чего это он, как лошадь - губами за ухо? Зачем это? Как понимать и как реагировать?
Между тем в свет в комнату проникал только из коридора, музыка играла, пели что-то сливочно-сладкое, про феличиту и море-аморе, Полина была пьяна, быть может, впервые в жизни так сильно пьяна. Следовало возмутиться и уйти, но не хотелось шевелиться.
Все казалось странным и немного смешным. Не съест же он ухо? Закуски, конечно, было маловато, но не до такой же степени?

В конце концов, музыка кончилась, и одновременно кончилась вечеринка, и пора было по домам. Полина с Рустамом каким-то образом переместились в коридор. Рустам прижимал ее к себе и что-то говорил, теперь уже говорил, мягко, ласково, но совершенно впустую.
Сквозь Кровавую Мери, сквозь туман и оцепенение, к Полине пришла Мысль.
Одинокая мысль, но с очень большой буквы.
Ее первый поцелуй, который потом вспоминать всю жизнь, произойдет сейчас, в углу за вешалкой, среди раскиданной грязной обуви, гроздей курток, сумок и плащей.
С этим некрасивым, странным парнем.
Чужим.
И чем все это закончится – она вспомнила свое ухо – неизвестно вообще.
И все потому, что она напилась, как дура, и теперь не может ничего, даже двинуться, даже сказать что-то.

Где-то в другом мире, в комнатах за горизонтом ее звала Ольга, не могла найти.

Вероятно, Рустам не мог даже предположить, насколько неопытную и наивную девочку обнимает он сейчас. Что он сделал не так? Почему она сжалась в комок и закрыла лицо руками? Он пытался убрать ее руки, заглянуть в глаза, что-то объяснить, но Полина молчала и только отрицательно мотала головой.

Первый раз.
Всю жизнь.
Не хочу.

В таком состоянии и разыскала ее подруга. Схватила за локоть, решительно потащила из угла, как яростный катерок вялую баржу. Вон, из дома, на воздух.
От Ольгиных стремительных движений с вешалки посыпалось, свалились куртки, какие-то шапки и шляпки полетели на пол.
Таким Полина и запомнила Рустама: в руках ворох чужой одежды, на плече чей-то шарф с кистями, лицо несчастное, беспомощное, детское.
Кто-то говорил, некрасивое?
Странно.

О Полине и страшных вещах

Полина не была идеальной девушкой: она ни капли не боялась мышей, змей, лягушек, равно как темноты, разбитых зеркал и дурного глаза.
Про лягушек объяснял отец, сажал малышей на ладошку: смотри, какой смешной лупоглазик. Будь осторожна, тихонько опусти руку, чтобы он не разбился, спрыгивая. Лупоглазик, чудное словечко.
Ужата маленькие – тоже почти лупоглазики, скользкие живые карандашики, совсем не страшные, им самим жутко в твоей руке, Полюшка, ты же для них настоящий великан.
А мыши Полине и самой нравились, как всё пушистое. Нравились ушки, мордочки, усики. Лапочки тонюсенькие. И ещё глазки славные, хитрые.

Однако девушкой Полина все же была: пауков боялась истерически, да и прочую насекомую живность недолюбливала.
Хотя к паукам отец тоже пробовал приучить. Находили паутину, тревожили веточкой, наблюдали, как хозяин прибегает разбираться. Косиножек ловили вместе, отпускали и смотрели, как улепетывают.
Но разве к ним можно привыкнуть, люди добрые? Там же восемь ног, и все - как у Смерти коса – вжик-вжик, ваших нет. Гадость.
Арахнофобия, если по-научному.

А еще у Полины были сложные страхи, порой маломотивированные. Например, она очень боялась и старалась избегать всяческого пафоса, во всех его проявлениях.
Или вот ещё: можно ли в наше время всерьез опасаться, что тебя силой выдадут замуж? Почему силой? Какой силой? Бред, да и только.
Самое страшное, что с Полиной родители делали силой - это заставляли есть творог. Потому что кальций и полезно для зубов.
Впрочем, не совсем правда. Еще гулять силой заставляли, в гости ходить. Домоседка была Полина, тихоня, трусишка и книжная девочка.

Вспоминается: класс собрался встречать Новый год в пустой квартире Сани Степашкина. Не весь класс, а кому разрешили, конечно.
Девчонки колготились у зеркала в ванной, шептались и хихикали, обмениваясь сплетнями и косметикой. Мальчишки в комнате звенели бутылками и боролись с полусломанным магнитофоном. На тесной кухне Олька Первушина, сооружая бутерброды, хвасталась:

- Я родителям соврала, ага. Сказала, что к тете Ане поеду.
- А если позвонят и проверят? – театрально хватался за сердце Степашкин, - Мои носки седеют! От страха за твою жизнь! – и Степашкин, задирая штанины, демонстрировал пушистые серые носки деревенской вязки.
- Твои носки могут спать спокойно. Тётка – человек! Обещала прикрыть, – Ольга отлавливала в жестянке последнюю янтарную шпротину, - Новикова, а тебя-то как отпустили, я удивляюсь?
- А меня выгнали, силой. Прямо взяли за шкирку, и в подъезд, - сознавалась Полина, - Мама сказала, если не пойду вместе с классом – я им не дочь.
- Вот везет! – роняла шпроту Ольга (к полному восторгу Степашкинской кошки, сиамки Ефросиньи) - Мне бы так! Фроська, зараза, брысь!

Словом, домашний ребенок – это тоже проблема, товарищи родители.
Что говорите? Всем бы такие проблемы?
Как знать, как знать…

К двадцати годам Полинины страхи только возросли и укрепились.
Отношений с противоположным полом не завязывалось, никто на Полину особого внимания не обращал. Как характеризовала ситуацию бабушка, «обернёшься – одни собачьи следы».
Родители смотрели на Полину задумчиво.

- К нам сегодня гости. Куделькины, вечером, - проинформировала мама однажды, как-то слишком мимоходом.
- Какие такие Куделькины? Что-то я не помню, - нахмурилась Полина, соображая, куда бы сбежать от непонятных Куделькиных. Она не любила незнакомых и не умела легко общаться. И особенно не переваривала, когда ее рассматривают, приговаривая «Ах, как выросла Полиночка! А ведь я ее во-от такусенькой помню! Надо же, невеста, совсем невеста! А поворотись-ка…» Да, представьте себе, «Полиночка» выросла, даже слишком выросла, и ее это совсем не радует.
- Это соседи наши по старой квартире, ты маленькая была, не помнишь их, - мама сделала попытку выйти из комнаты.
- Маа… А можно я к Оле пойду, ну зачем мне Куделькины? – тоскуя, спросила Полина, заранее зная ответ.
- Ну что ты, Поля, это невежливо. Посидишь с нами, ничего с тобой не случится.
- Ничегошеньки не случится, - подтвердила из кухни бабушка.

Вечером и вправду появились Куделькины, с букетом (столько лет не виделись, столько зим!), с розовым квадратным тортом и сыном на поводке. Унылый сын мялся за спинами мамы-папы, незаметно вздыхая. Большой, рыхлый, неуклюжий, зовут Игорюней.
За столом сидели напротив, изучали тарелки.
Полинины родители взахлеб рассказывали, как учится умница-дочь. Куделькины хвастались успехами Игорюнечки. Кошмар полный.

Полина представила, что станет женой этого тихого, щекастого. Которого водят знакомиться с девушками «из хороших семей». И который покорно ходит. С видом поросенка, обреченного на убой. Хотя фигушки, поросенок бы визжал и вырывался. А Игорюня жует пирожки один за другим и с интересом смотрит в выключенный телевизор.

И быть тебе, милая, Полькой Куделькиной.
И дети твои будут Куделькины.
И собачку заведете куделя, в смысле пуделя. Полина фыркнула в тарелку, расплескала бульон, забрызгала юбку и праздничную скатерть, убежала в ванную. Заперлась, включила воду и расхохоталась.

Ужас, ужас, ужас, разбудите кто-нибудь!

Словно услышав, позвонила Ольга:
- Привет, Новикова, как дела?
- Хуже не бывает! Ой, Оль, у меня тут…
- Новикова, - не слушая, тараторила Ольга, - спасай, у меня к тебе дело на тыщщу рублей! Я хочу в лагерь поехать, а меня родители не пускают, говорят, только вместе с тобой. Они в тебя почему-то верят.
- Хорошо.
- Я знаю, знаю, что ты не хочешь, ну пожааа-аалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста! Туда Юсупов едет, я умру, если останусь…
- Ты не врубилась, я уже согласна!
- А. А? Ух ты. Я что, не туда попала? Ты точно Полина?
- К сожалению, Полина. Оль, у меня караул. Оля, меня тут сватать пришли. С тортиком.
- Ого! Ого-го! Я к тебе! Буду через пять минут! Стой, где стоишь!
- Я в ванной стою.
- Вот там и стой!

И действительно, запыхавшаяся Ольга появилась через… ну не пять минут, конечно. Через четверть часа. Она все-таки тоже была девушкой. Хотя тоже – неидеальной, иначе пятнадцати минут ей бы наверняка не хватило.
Крохотная Ольга заглотила три куска торта, ошеломила всех известием о предстоящей поездке в лагерь, шумела, верещала, косясь на Игоря, бурно жестикулировала и в результате полностью сорвала чинную встречу старых знакомых. Куделькины раскланялись и удалились, пообещав часто заходить, звонить и писать длинные подробные письма. Игорюня уносил пакет с пирожками.

Вот так состоялась первая встреча Ольги Первушиной с ее будущим мужем.
Вторым мужем, если точно.
Любимым, если уж точно совсем.

Впрочем, до этого было еще пятнадцать лет. И много, очень много всего, в том числе институт, сессия, летний лагерь, предатель-гад-Юсупов. А еще, сегодня - остаток розового торта, бурчание Полининой бабушки, и хохот, хохот, хохот, хохот.

О Полине и первой любви

О Полине и просвещении

Родители Полины, люди интеллигентные, хоть происхождения самого рабоче-крестьянского, из дочери лепили всесторонне развитую личность. В соответствии с заветами журнала «Семья и школа».
Тогда все словно с ума посходили, впихивали в своих чад столовыми ложками и даже половниками: жиры-белки-витамины-углеводы, чтоб щеки из-за спины. Солнце-воздух-вода, конечно, лучшие друзья, а ты давай ешь, еще тарелочку, со сметанкой.
И образование так же – без меры, без разумных границ, будто участвовали в тайном заговоре или в негласном соревновании «чей ребенок посещает больше кружков». Музыка, танцы, языки – это обязательный набор, минимальная продуктовая корзина.

Все, в общем-то, объяснимо. Поколение, детство которого - война.
Только вот их детям от этого не легче, ни капли.

Полину в музыкальную школу не взяли, слух отсутствовал безнадежно. Родители перегруппировались и наняли репетитора.
Первое пианино было черным, не гармонировало с мебелью. Сдали в магазин и купили другое, лакированное, цвета молочного шоколада, с золотыми педалями и таинственной надписью «Тверца» на крышке. Отец Полины с серьезным видом утверждал, что это – опечатка, и нужно поменять «Т» на «Д».
До-ре-ми-фа-соль-ля-си, села кошка на такси… Полина хорошо ее себе представляла: грустная, совершенно одинокая кошка, села на такси и не знает, куда ехать.
Два раза в неделю с сутулым Петром Петровичем, да плюс самостоятельно по часу каждый вечер, вместо улицы и подружек: локоточки держать, пальчики согнуть! Ручки пла-авно вверх! Это не в скрипичном ключе, гляди в ноты, в ноты гляди, что ты играешь, считай, и-раз, и-два, и-три-и! и-раз, и-два, и-три-и…
Уже через месяц Полина, когда никто не видел, от души пинала бедную «Тверцу», а унылому преподавателю мечтала подложить кнопок на крутящийся трехногий табурет.

Еще два дня в неделю происходили бальные танцы, в пахнущем пылью зале с паркетом и зеркалами. Языковой вопрос закрыла спецшкола с французским уклоном, удачно оказавшаяся по месту жительства. Оставались свободные среда и пятница. Семья, немного пометавшись между поэтической и театральной студиями, вспомнила о логическом мышлении и отконвоировала единственную дочь в шахматный клуб.

Очень скоро выяснилось, что никакими особыми способностями Полина не блещет, разве что язык ей неплохо давался. Думать часами над шахматными комбинациями, запоминать теории дебюта и эндшпиля ей было неинтересно, на фортепьяно она с трудом продвигалась от «в траве сидел кузнечик» к «полонезу Огинского», танцевала с неуклюжестью ожившего холодильника. Она много читала, а еще ей хотелось рисовать, тянуло к карандашам и краскам, но это приравнивали к развлечением, а значит – безделью и лени.
Ей казалось, она хуже всех. Вокруг были другие, музыкальные, легкие, пластичные и гибкие, у них почему-то все получалось. Кажется, безо всякого труда, само по себе получалось. Полина потихоньку обрастала комплексами. Что поделать, она не главная героиня сказки, а безрадостное «кушать подано».

Впрочем, речь не об этом.
А о том, что, взяв в кольцо дочь с образовательно-обучательно-развивательной точки зрения, вопросы полового просвещения родители целомудренно и скромно отдали на откуп улице.

- Мам, а это что у тебя?
- Это шрам. Это, доча, ты у меня в животике жила, а потом стала большая, врачи живот разрезали, тебя вынули и снова все зашили, - объясняла мама, мысленно благодаря вовремя удаленный аппендикс.
- Как волку, который с Красной Шапочкой? Ему ведь тоже животик потом зашили, когда бабушку вынули?
- Как волку, Полюшка, как волку.
- А как я туда попала? Ты меня съела?
- У всех женщин внутри появляются детки. Так устроено. У тебя волосы растут, ногти растут. И сама ты растешь. А когда станешь взрослая – в животике вырастут детки.

Впоследствии Полину мучили два равноценных вопроса: почему у Крупской в животе детки не выросли, и все ли будет в порядке у нее, Полины. Если уж даже у Крупской…

Когда соседка-Лариска объяснила, что есть другой вариант возникновения детей в животах, и другой путь извлечения их наружу, Полина была шокирована.
И прежде всего тем, что младшая на полтора года Ларка в курсе таких серьезных вопросов, а Полина, как дура, знает только про превращения пешек в ферзей.
А еще возмущало (и возмущало долго, даже вполне во взрослом и вроде бы разумном состоянии), что многим приходится рожать по старинке, как в прошлом веке, хотя есть такой удобный и быстрый выход – кесарево. О жуткой невероятной боли во время родов говорили все источники, и даже журнал Здоровье, глядя в сторону, неохотно подтверждал: будет чуточку больно. Операция же представлялась простой и безопасной. «Разрезали, вынули и снова все зашили, как волку».

Наверно, шло из детства, от той самой Василисы Прекрасной или Премудрой, которая меланхолично собирала по кусочкам нашинкованного Ивана-царевича, деловито опрыскивала сначала мертвой, потом живой водой, и всего-то делов, я там был, мед-пиво пил.
Если бы Полину спросили, как она представляет куски царевича, она, вероятно, озадачилась бы. Ну куски и куски. Ровненькие такие. Похожие на кубики с картинками. Надо повертеть, покрутить в руках, положить нужной гранью вверх – рисунок сложится, Иван-царевич воскреснет.
Про кровь, боль, запах, обломки костей и знание анатомии сказки умалчивали.
Шрам на мамином животе был похож на застежку-молнию. Раскрыли-закрыли, дальше пошли.

Второй раз мама коснулась тайных тем, когда Полине исполнилось одиннадцать. Девочка вымахала и было понятно, что это не рассосется.
Понимаешь, у всех женщин… раз в месяц… бывают такие дни… - по словечку выдавливала из себя мама, глядя в окно, на очень важную в тот момент линию горизонта. Было ясно, что подробности придется узнавать у Лариски.

Шли годы. Полина радовала родителей, сидя дома с книжкой, игнорируя подростковые и молодежные компании, дискотеки, походы, гулянки. Но к окончанию института возникла проблема. Длинная, сутулая проблема с дурацкой бородкой. Проблема торчала по вечерам у подъезда, звонила в неурочные часы, приносила цветы, мялась в дверях.
И Полининой маме поневоле пришлось задуматься о последнем, решающем шаге.

В библиотеке мединститута, через друзей друзей друзей был раздобыт двухтомник по сексопаталогии и венерологии. С черно-белыми мутными фотографиями. Органы аномально большие и аномально маленькие, органы искривленные и атрофированные, органы, покрытые язвами, струпьями и корками. Гермафродиты с прикрытыми черным прямоугольником глазами. Совершенно жуткое фото запущенного случая генитальных кандилом.
Багаж Полининых знаний пугающе вырос. Крипторхизм и анорхизм, половые девиации, гарднереллез, генитальный герпес, гонорея…

Бородатый приятель, смущаясь, звал к другу, в пустующую квартиру. Кормить рыбок. Голодали там рыбки, пухли.

Вот вам вопрос: что делать, если у него не окажется отклонений и патологий? И ни одной явной инфекции?
Как оно происходит в норме? Было неизвестно.
Лариска, кладезь информации, уехала в другой город. Художественная литература конкретикой не баловала. «Сотовый мед каплет из уст твоих, невеста, мед и молоко - под языком твоим…» вот блин. Под языком…. Там же слюни?
«Нет от Эрота лекарства ни в питье, ни в еде, ни в заговорах, разве только одно – поцелуи, объятья, да еще – нагими телами друг к другу прижавшись, лежать».

Полина хихикнула отражению в зеркале: ну что, подруга, пойдем превращаться из пешки в королеву?
До края доски, а там – как-нибудь. По обстоятельствам.

О Полине и Мендельсоне

Родители смотрели фигурное катание и грызли семечки. Такой семейный ритуал: вечер, семечки, телевизор.
Когда выступали наши, мама уходила на кухню, закрывала дверь, включала воду, шумно мыла посуду. Когда на лед выходили спортсмены-иностранцы, мама возвращалась в свое кресло. Сердито кричала фигуристам: «Упадите! Свалитесь! Да падайте же!» Ругала судей, завышающих баллы соперникам. Возмущенно стучала кулачком по колену. Папа хихикал в газетный кулек.

- Ну что, идем? – шепотом спросила Полина.
- М-гы, - неопределенно ответил Лёха.

Под захлебывающиеся вопли комментатора и звуки советского гимна пара шагнула в комнату.

- М-гы, - повторил Лёха. Сосредоточился и выговорил: - Здравствуйте.
- А, ребята пришли, - улыбнулся папа, - Семечки будете? А наши-то, наши-то! Золото взяли!
- Мы заявление подали, - неожиданно-звонко оповестила Полина, - в загс.
- Типа руки и сердца, - Лешка посмотрел на семечки, потом, зачем-то, на свои руки, - типа прошу у вас…
- О господи! – выдохнула мама. Вскочила, рассыпав шелуху. Снова села. Беспомощно посмотрела на мужа.
- Ну что ты мечешься, мать, - вздохнул он, - иди, чайник ставь. Дело серьезное. Разговаривать будем.

***

Насчет свадеб у Полины были довольно своеобразные идеи и представления. Она считала сборища родственников глупостью, обвитые ленточками машины – пошлостью, невест, сооружающих на голове куколь, утыканный розочками – идиотками. Она скорее удавилась бы, чем напялила на себя невероятное платье с зашитым в подол обручем-халахупом, или нацепила фату с рюшечками. Осторожный Лёха предпочитал не спорить. Вдруг и вправду – удавится.
- Фамилию менять не буду. Никаких колец, никаких кафе, никаких воплей «горько!», - жестко заявила Полина.
- Ты из меня посмешище не делай, - не менее жестко ответил отец, - Платье надевай хоть зеленое в клеточку, дело твое. А гости будут. Дочь у меня одна, и выдам замуж я ее по правилам. В ресторане. И с тамадой.
- У-уу, - скисла Полина.
Мама плакала. Лёша пил чай.

***

Лучше бы папа послушал Полину.
Для гуляний был не сезон, очень не сезон. Страна, выпучив от усердия глаза, боролась с пьянством: вырубала виноградники, поголовно записывалась в общества трезвости и провозглашала эту самую трезвость – нормой жизни.
Папу от словосочетания «безалкогольная свадьба» кривило и корежило. Поднимать за здоровье молодых бокалы с компотом и газировкой было, по его мнению, кощунством и чуть ли не уголовно наказуемым извращением. Рассказы о поисках ресторана с нормальным меню напоминали сводки с полей сражений.

Мама ходила обиженная на весь свет и жаловалась подругам по телефону:
- Я так надеялась, что этот (фырканье) Алексей (фырканье, сопение) – не окончательный вариант… Еще год до диплома… Поставили перед фактом… О чем думают, непонятно… - и, понизив голос, подытоживала: - Балда упрямая, вся в отца.

Упрямая балда, напевая мимо нот «Жил отважный капитан», сметывала куски светлого крепдешина.
Платье шилось отчаянное: длиной едва до коленок, с рукавом «летучая мышь», недавно вошедшим в моду, со шнуровкой по спине. Бледно-зеленое свадебное платье. Только что без клеточек. Зеленые босоножки остались с выпускного.
«Капитан-капитан, улыбнитесь!» - требовала Полина у своего отражения, прыгая и пританцовывая перед зеркалом в залихватском наряде, собранном на живую нитку. «Капитан, капитан, подтянитесь!» Высокая и совсем не худая, в капустного цвета балахоне - кочан, натуральный кочан, недавно с грядки. «Только смелым!» Полина и ее отражение неожиданно нравились друг другу. «Покоряются! Моря!»

***

Приходила знакомиться Лёшкина мама, женщина сутулая и худая, с робким лицом рано состарившейся Офелии.

- Не нужно переживать, - убеждала ее мама Полины, - свадьбу мы сыграем, а квартира для Поленьки есть, от бабушки досталась.
- Мне так неловко… - шептала Лёшина мама, - но мы не можем… такую сумму… Алексею костюм…
- Перестаньте, все в порядке, - отвечала мама Полины хорошо поставленным лекторским голосом, - Ну если вас это смущает, пусть с вашей стороны гостей будет меньше.
- Я в подарок… белье постельное… - еще тише говорила Лёшина мама.

Вечером папа, плотно закрыв дверь, кричал на маму, чего не случалось уже давно.

***

За три дня до торжества Полина затемпературила.

- Говорила я тебе, не ешь мороженого! – шумела мама, готовя молоко с медом и маслом, - Говорила ведь! - у мамы была такая особенность: она всегда «ведь говорила», и, что самое обидное, действительно - ведь говорила и оказалась права.
Отвратительная молочная смесь не помогала, у Полины начался ее знаменитый кашель, спутник всего детства.

- Банки или горчичники? – спрашивала мама накануне свадьбы.
- А можно без этого? – хлюпала несчастная невеста.
- Пневмонию хочешь заработать? – пугала мама.

Пневмонию Полина не хотела. Банки тоже. Она представила себя в зеленом платье с просвечивающими синими кругами на спине, кашляющую, поминутно прикладывающую к опухшему носу платок.
Не просто капустный вилок, а гнилой вилок. Некондиция. И этот брак вступает в брак. Полина захохотала и сразу жестко закашлялась. Махнула рукой:
- Ставь горчичники.

***

В загсе было шумно и людно, Полинина немногочисленная компания чуть не потерялась среди белых платьев, черных костюмов-троек и огромных букетов.
Папа хмурился, переживая за ресторан. Мама охала, ахала и поминутно одергивала Полинино платье. Свидетельница – подруга детства Олька - прикипела к зеркалу. Свидетель, двоюродный Лёшин брат, возился с фотоаппаратом и бормотал «В очередь, сукины дети, в очередь», чем очень смущал Лёшину маму, совершенно оглушенную суетой. Супруга свидетеля, хорошенькая девочка на седьмом месяце беременности, устало села на диван и, по всему, подниматься не собиралась. Жених вышел покурить и пропал. Его мама побежала следом и тоже исчезла.
Наконец, всех-таки собрали, выстроили – действительно – в очередь (это было не так-то просто: ни невеста, ни жених по костюмам не угадывались) и под торжественные Мендельсоновские звуки ввели в зал.

Пышнотелая дама в бархате и оборках отделила «брачующихся» от остальной толпы. Их вывели вперед, установили на «семейную дорожку» - так дама назвала ситцевую тряпицу, украшенную синими петухами а-ля рушник и синей же надписью «совет да любовь». Полина неприлично хихикала.
Процесс пошел.
Говорились положенные слова, произносились соответствующие речи. Полина рассматривала лепнину на потолке.

- Согласны ли вы…? – пропела бархатная дама. Полина молчала. Её распирал сдерживаемый смех. Она боялась сорвать церемонию, кусала губы и судорожно сжимала носовой платок.
- Согласны ли вы…?
Лёша ткнул Полину в бок и она, сквозь слезы, мешая смех с кашлем, закивала:
- Ага!

***

В первую брачную ночь молодой муж учился ставить банки.

О Полине и медицине

Код для вставки анонса в Ваш блог

	Точка Зрения - Lito.Ru Галина Викторова: Семь рассказов о Полине. Сборник рассказов. Легко, узнаваемо, с юмором - несколько эпизодов из жизни Полины. 08.03.10
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275 Stack trace: #0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...') #1 {main} thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275