День рождения (29.01)
Не матер[i]и[/i] —
я м[i]а[/i]тери
быть обещалась не позднее декабря.
Зря.
Шутки шутит Хронос.
Февральских ветров слышен низкий голос,
а я еще не видела земли.
Там ли
теперь?
Иль все еще в утробе?
Сиди и мерь
ладошкой, пяткой
матку.
Врач-матершинник прячет руки в робе,
задумавшись о главном и великом —
рождение свершилось громким криком.
Спасибо врачу
и Богу.
20 лет кричу,
и заткнуть не могут.
*** (17...)
семнадцать лет слушалась маму,
училась отлично,
цветочки между страничек
прятала. плакала.
в косички
вплетала ленточки
алые.
потом решила, что умная.
уехала в город с огнями —
шумными
улицами, прочей дрянью.
влюбилась в мальчика из комнаты слева,
варила борщ,
трепала нервы.
вышла замуж,
ждала ребенка.
считала себя ранимой и тонкой.
стихи вбивала в мобильный
на парах.
в родильной
рыдала.
недолго терпела мужа.
топталась с ребенком
в лужах,
хотя пыталась быть строже.
приставала к прохожим.
и очень любила спрашивать:
скажите,
а я не ваша ли?
мужчина,
так я не ваша ли?
ах, бедная глупая
мамочка,
ах, бедная глупая
девочка,
им — каждому — всем — до лампочки
и косы твои
и ленточки.
*** (не хочу...)
Не хочу переделывать себя.
Переделываться бя-
кой и бу-кой,
сукой,
сухой,
как несвежая булка
(читай «деловая женщина») —
не-бу-ду!
Не вещь я,
я — вещая,
скрещена
с дикой травой.
Останусь самой собой,
останусь пока живой,
эфемерной,
да честной,
да верной —
простой Пенелопой Улисса.
Без зелени, и без меди,
не бизнес, и даже не леди,
а так — просто вышла пописать :-)
[/i]
***
Одиночество одинаково,
в свете матовом
все знакомое —
насекомые, насекомые!
в венах, артериях Габриеля Гарсии
там в Колумбии, здесь в России —
те же самые, те же самые
треплют сны мои, пьют глаза мои.
Как я стала поэтом
Той ночью, я помню, летом —
разбилась луна на куски,
в тяжелую раму оконную
ударившись мутным светом, —
упала на кафель.
Звонки
терзали трубу телефонную.
А тело срывалось в кашель.
Да что мне звонки? Плевала я.
Родное уж — одиночество.
И только луна усталая,
разбита об пол — калека,
меня истязала творчеством
и светом своим нелепым,
что вовсе не свет, а так,
разбавленный светом мрак,
холодный, как кожа гада,
мне спать не давала.
Злила.
Стихами меня тошнила.
А я оказалась рада.
И мне оказалось мало…
Вот маюсь теперь по свету
c душою своей — поэта.
*** (маятник я)
я маятник я
качели
от левой до правой мочки
из точки исхода к цели
по стеблям нейронов ток
чувствительный эпителий
истрепан трудом качаний
до кончиков окончаний
распущен на нити строк
от слова до слова
от слова до слова
и снова в который раз
пока не сорвутся петли
лишь только сольются ритмы
ток мыслей наполнит стебли
душа полоснет их толщи
и просто слова и рифмы
окажутся чем-то большим
окажутся больше нас
Пять человек (те самые)
*** (жизнь размерена...)
Жизнь размерена точными дозами —
как всегда пять часов для сна.
Морщится кожа вопросами,
ноет десна —
словоточит.
Милый мой, спи — час ночи.
Спит даже время, сменив принадлежность расовую,
красную глину заката — на черный ночной хрусталь.
Колкость моя дикобразовая,
слиняв, обнажает ранимый слой.
Вот уже магистраль
мышления — в миражах.
Спой мне, мамочка, спой,
как тихо снега лежат.
Кап — не кап? —
вопрошает вода из ванной.
Рваный
сон плутает в пророчествах
кое-как.
Голос одиночества —
гость незваный —
треск остывающих ламп.
Маленький мой, не бойся! Знаешь, зачем я — мать? —
Каждую, каждую клеточку — сберегать.
Сердцем в моей руке —
пульсом — твой кулачок.
Светотени на потолке —
тараканьим бегом к окну.
Всех одиночеств глаз — лунный рябой зрачок,
в комнатах темных навь —
сонную пелену
не надрывай, оставь.
Оставь меня не одну.
Марианна Плотникова: насекомия.