* * *
Кто знает...
Кто знает, о чём они думают, когда,
продираясь сквозь толпу словно сквозь воздух,
молча толкаются на скользких подножках,
жмутся к резине старых сидений,
вечно отдающих, дешёвыми духами, перегаром и мятой,
когда нащупывают среди табачных крошек и позавчерашних билетиков
мелочь, и кожей можно сосчитать всё,
когда роняют на пол студенческий
в красной или синей обложке
и торопятся отвернуться от неба цвета соленого олова,
от своих, растолкованных впопыхах,
липких, как время, снов,
а серые лесостепи уже не генная память, а надлежащий колорит,
и огромной тёмной веной вздувается Иртыш - они не хотят с ним говорить,
когда город сверлит осень; и дачники трясутся за свой урожай
и медленно стареют по загородному маршруту
от конечной до конечной -
в их памяти всё ещё развиваются лозунги первомайских демонстраций,
и голоса из репродукторов мешают уснуть по ночам,
а потом - снег,
снег
и ещё снег...
"Сибирь - чёртова дыра" - так, наверное думают они,
прижимаясь лбом к автобусному стеклу,
врубая бедность и досаду в маленьком плейере, -
"скоро здесь кончатся дети, поэты и нефть"...
чудовищные скважины, которые всё же стоит бурить,
хотя бы потому, что вся суть - внутри земли,
и не только, ещё в этих утренних сумерках
с чужеродным запахом рабуша, пластика и любви,
когда все торопятся уехать со своих окраин,
объятых грязью, жалостью и заводами,
где дым самой большой трубы
каждый раз
почти успевает
проглотить восходящее солнце...
* * *
им, сгребающим сено в стотысячный или больше раз,
им, без дна души - крестьянам из века в век,
до сих пор определяющим по солнцу который час
и знающим всё, чем под этим солнцем может быть человек,
им, погружающим стопы в рыхлые реки земли,
разве объяснишь, что скоро перестанут существовать города,
что скоро сузится мир до глухой трубы, до чёрной и скользкой змеи,
что все дороги из деревни ведут теперь в никуда.
им, видящим медовые сны, в сущности плевать какой сейчас новый герой,
как выглядит современный робот, человек и кто теперь больше друг.
ведь когда умирает корова, причём тут политический строй,
ведь когда затихают травы, причём здесь наука наук?
и таким бессмысленным и пошлым кажется диалог культур,
когда стрекочет трактор под молочным покровом небес,
когда их, полусвятых, белых, пахнущих тмином деревенских дур
мужики уволакивают в лес.
а после снова над селом пронзительный чистый младенческий крик,
когда слипаются сны и не сосчитать звёзд,
и тихо дышит тайна под крышей избы, и там, внутри
нет ничего правдивее бабьих слёз.
а бог здесь один, собирающий ложкой медовую мглу,
наполняющий сны, когда вербами пахнет апрель,
знающий - тот истинно мудр, кто с виду и прост, и глуп,
у кого за калиткой полынь, бузина, чистотел
помнят всё, их запах струится - слогом за слог,
и может там, далеко давно кончились, съели себя города,
но стоит себе тихое забытое всеми село,
и для счастья-то нужно им мало - несколько слов
деревянный дом, колодезная вода
и ощущенье, что так будет всегда...
а жизнь здесь, в сущности, тёплый, как лето, навоз
и вечный двигатель - только скрип
добрых и ладных
тележных колёс.
ЛЕТАТЬ
Выходящие из подъездов птицеловы.
В мокрой пропасти лета сужается день.
-5-я степень слов, + 5-я степень нот.
Сегодня у нас - Экватор и полное отсутствие ветров.
Одинокое дитё в песочнице в шляпке-грибке,
копошится, ползает и, кажется, знает всё,
например:
кому достанутся 8 символов мира,
3 ясных сокола
и 1 бирюзовых мечтаний предел -
вот его стерегут уже у супер-маркета, вдавленного в асфальт:
их взгляд остёр и земля не чует их ног,
они тянут "пепси" и держат время у загорелого виска.
Пахнет сигаретами, консервами, грязным городом и ружьём.
А там, в ядовито-зелёных клёнах,
где тайна сползает слизняком на изнанку листа,
прячется Демон и музыку неба поёт,
и в прохладную реку, распростёршись, летит с моста
ещё один, окрылённый музыкой, птицелов.
* * *
Как трудно быть бабочкою в человеческом теле,
Чтоб чувства твои не в пространство - вовнутрь летели,
слепыми сухими крыльями падать и падать
на дно осеннего, бурого, мглистого сада
где-то в конце души; и в решёточках света
пытаться помнить всегда обетованное лето
в изгибе цветка, но лишь нарисованном кем-то
таким же родным и тёплым как воздух летом...
Как горько быть бабочкою, не знающей поля,
а лишь тяжесть тела, тоску человеческой крови
и в пульсе тугом, четырёхкамерной клети,
крылья сложив, только помнить о небе, о лете
и не понимать ну зачем, зачем столько тела,
которое никогда никуда не летело
и мир не вдыхало таким разноцветным, огромным,
и в смерти его лишь одна перспектива - гроба,
а не золотая и тихая луга перина
и вечный полёт над лугом - и выше - над миром.
ГРОЗА
* * *
это слишком болезненная тишина,
чтобы слушать как дышит по рыбьи война
за окном, и кричит покойничий люд.
на двери табличка: "не вылезай - убьют",
да и как это сделать, если чуть шаг,
тела не слушается душа.
и в межкомнатной страусьей скорлупе
остаётся думать только что о тебе,
видеть выстрелы времени, башенный дождь,
реактивные звёзды и ждать, что придёшь.
ты заходишь, ты чувствуешь тишину,
ты давно уже выйграл эту войну
безоружно, бессонно тысячи дней
и ты можешь помнить только о ней.
мы обнимемся. нас никогда не убьют.
мы обнимемся. вечности чёрный спрут
из-под ванной выползет и замрёт,
и на днища миров упадёт восход,
и настанет тысяча новых лун,
и откроется тайна новому злу.
мы обнимемся. "Господи, нас спаси!" -
это рай под жабрами голосит.
* * *
Галина Рымбу: Трансформер моих снов.