Радость
Разделенная радость от бутылки пива больше, чем неразделенная радость от всего мира.
Жизнь
Иногда я читаю на лавочке во дворе, каких миллионы во всём мире. Каждый вечер я, как и многие другие, вижу одну и ту же картину.
Оранжевые лучи заката тихо переливаются на листьях сирени, а цветы, засыпая, что-то нежно шепчут друг другу.
-- Слышь, мудня этого позови! – во всю глотку нежно шепчет другану завсегдатай соседней лавочки.
Засыпают и птицы; какая-то мягкость появляется в их полёте, они уже не хотят неба, они хотят сна. Они садятся на кроны мудрых старых клёнов, они застывают, они уплывают в таинственный, причудливый мир птичьих снов.
-- Да как я тебе его позову, когда я вчера мобилу просрал? -- мягко отвечает друган.
Закрываются бархатные цветы в клумбе, будто подмигивая на прощание постепенно чернеющему небу.
-- А, вот этот говнючонок идёт! – подмигивает вновь пришедшему завсегдатай.
Небо на западе полыхает красным, розовым, золотым, бордовым пожаром. Космическая мистерия Солнца уступает место галактической бездне звёзд.
-- Ну чё, ноль пять или ноль семь? – уступает право выбора приятелям вновь пришедший.
И вот уже Млечный Путь сияет над миром, в немыслимой дали несётся к другим галактикам, а Вселенная пытается расширить границы мироздания, разомкнуть свои стены, воссоединиться с другими, чудесными и неведомыми Вселенными.
-- Каждому? – сияет улыбкой друган, расширяя изначальное предложение.
Жизнь будет вечной.
Фанаты
Формы и содержание
– А ты бы любил меня, если бы у меня был первый размер груди, а не третий? – внезапно спросила Леночка после сладкого оргазма.
Вася аж вздрогнул от неожиданности. Он никогда не слышал от неё подобного.
– У тебя? – проговорил он задумчиво. – Но это был бы уже другой человек, не ты.
– То есть я для тебя – это размер моей груди? – прищурилась Леночка.
– Ну и вопросы ты задаёшь, – искренне изумился Вася, почёсывая мошонку. – Человек состоит из души и тела. Полагаю, это не новость.
– Верно, – ответила Леночка на тон выше. – Но что важнее? Важнее…
– Я не знаю, -- озадачился Вася. -- Всё важно.
– Ну хорошо, – продолжила Леночка. – Почему ты со мной познакомился?
– Сначала услышал звонкий голос, -- объяснил Вася. -- Обернулся. Обратил внимание на внешность. Стройная, загорелая, с длинными волосами, с формами третьего размера… Кто от такого откажется?
– И всё? – презрительно вопросила Лена.
– Да нет, почему же?.. Потом мы с тобой заговорили. О роликах, о Зюскинде, о Пелевине и велосипеде… Обнаружили, так сказать, общие интересы…
– То есть, если бы не грудь, ты бы со мной даже не познакомился? Если бы размер был не третий, а первый? – повторила Лена.
– Послушай, да что же это такое? – возмутился Вася, нервно потирая свой анус, даром, что не двуликий. -- Допрос? Психологическая игра?.. Я могу не отвечать на этот вопрос?
– Это… это… игра в допрос, – попыталась Леночка сбавить обороты.
– Отлично. Я могу в нее не играть? – сухо поинтересовался Василий.
– Не можешь. Я хочу понять тебя. Понять мотивы нашей любви.
– Боже мой, почему все умные, читающие девушки такие извращенки? – риторически спросил Вася. – Мало им того, что всё хорошо в разговорах и в постели. Мало им того, что по ресторациям их, прости Господи, водють. Им мотивы любви еще надобно понять!.. Вот ведь мать-то их разыти!
– Если я тебе не нравлюсь, ты можешь найти девушку попроще. Поближе к себе.
– Нормальную дворовую самочку? Пачка сигарет в день и мат через слово?.. Могу. Конечно, могу. Только не хочу. Леночка, я люблю тебя, пойми это наконец! – сказал Вася, надевая на конец свой презерватив.
– Вот я и хочу понять почему, – парировала Лена, снимая с конца презерватив.
– No sex, just brutal fuck ? – иронически поинтересовался Василий.
– Вася, я серьезно. Пока я не проясню наших отношений, я не в состоянии буду их продолжать. В том числе и в постели.
– Фига се! – поразился Василий в самый член. – Во дела. Ну нравы.
– Все мужчины – животные! – бросила Лена с вызовом.
– Началось… – вздохнул Вася утомлённо. – Все люди – отчасти животные. И, если кто не в курсе, это абсолютно нормально
.
– Нет! – взвизгнула Леночка. – Я!.. Я не животное! И не смей меня так называть!..
– Отлично. А если бы мой член был не 16 сантиметров, а 6 – так называемый синдром микропениса? Ты бы тоже меня любила? А если бы мой рост был не 175 см, а 150? А если бы у меня было жуткое пропитое лицо?..
– Я люблю человека, его душу, а не грубую телесную оболочку! В отличие от тебя, я не животное, а человек!
Вася озверел:
– Да! Если бы у тебя был первый размер, я бы с тобой не познакомился. Но и если бы ты не поддержала мой разговор про Зюскинда и Пелевина, я бы тоже не продолжил это знакомство. И, чёрт возьми, это совершенно нормально! Я не понимаю, к чему это лицемерие! Это какой-то бред, какой-то абсурд!
– Мужчины всю жизнь видели во мне только самку, аппетитную, смазливую самку, – всхлипывала Лена. – Если бы не грудь, никому бы и дела не было до моей души. Грудь… всё через нее! Хватит! Мне это надоело.
Она собрала свои вещи и ушла, позабыв даже хлопнуть дверью.
– Дура, – прошептал Вася, наливая в стакан виски. – Ну и дура…
Лена быстро шла по дневному городу. Сладость отчаяния и ликование поступка мешались в ее разбухшей душе. «Всё это так неожиданно, так внезапно… Но я всё сделала правильно! Я не кусок мяса!» – гордо думала она, любуясь загорелыми ребятами, выходившими из спортзала.
Взросление
Следуя известной формуле «старость не радость, маразм не оргазм», бабушка Андрея лет этак с 80 резко повысила громкость испускания газов в семейном сортире. Андрей, возвышенный интеллигент 18-и лет, пришёл в экзистенциальное отчаяние.
-- Почему я, студент философского факультета МГУ, автор курсовой работы «Тема смерти в труде Ж.-П. Сартра «Бытие и ничто», должен слушать это?! – патетически вопрошал он воображаемую публику. – Почему я, автор блестящего доклада «Экзистенция и трансцендения в творчестве Карла Ясперса», должен опускаться до этого?!
Своим вызывающим поведением бабушка явно нарушала мировую гармонию, ввергая Андрея в байроническую скорбь. Луна, Солнце, звёзды – всё вдруг как-то гасло от чудовищных звуков бабушки. Само мироздание шаталось и с диким грохотом рушилось, стоило бабушке зайти в туалет и завести свою любимую песню.
Андрей и так-то едва отошёл от плановой подростковой мизантропии и презрения к жизни, идеалам и человеческой природе, а тут бабушка мощным, коварным ударом ниже пояса возвращала его обратно. Она заставляла его думать, что человек – никакой не венец творения, не царь природы, не попытка Вселенной понять себя, а лишь жалкий, ничтожный кусок мяса, который потеет, воняет и в конце концов разлагается. И, чёрт возьми, почему никто этого не замечает? Почему он один в своём отчаянии?
Неконтролируемые приступы ненависти к бабушке жестоко терзали его. По ночам, когда пищеварение ее делалось беспощадным, приступы Андрея становились совершенно нестерпимыми. Однако, будучи интеллигентом, Андрей тут же начинал праведно ненавидеть себя за ненависть к бабушке. Как? Как можно злиться на человека, давшего жизнь твоим родителям, нянчившего тебя в грязных, вонючих пелёнках, водившего и порою даже вводившего тебя в школу?..
Нравственная дилемма становилась невыносимой. Андрей понимал, что бабушка невиновата, что она сама жертва своего тела, как и все люди, в том числе и он сам… Но легче от этого ничуть не становилось. Напротив, с каждым залпом бабушки ненависть к человеческой природе всё яростнее вонзала свои страшные когти в его хрупкое юношеское сердце. Дело могло закончиться обширным инфарктом, но Андрей… влюбился. Пусть и не в бабушку, но тоже в весьма милое, воздушное существо. Познав наконец на практике радости духовной и телесной любви вдвоём, Андрей летал на ее крыльях и стал глух к бабушкиным потугам.
Но, как известно каждому, кто следит за ценой на нефть, чем выше взлетел, тем больнее падать. Когда девушка бросила Андрея за его интеллигентность, и даром, что не в биде, тоска об утраченном блаженстве схватила его за горло и другие интересные части тела. Мысли о самоубийстве стали посещать его всё чаще и чаще. Они приходили к нему без приглашения и топтались грязными коваными кирзачами по мытым полам его души, матерясь, отхлёбывая из горла «Жигулёвское», рассыпая окурки и пиная мебель.
Андрей стоял на высоком табурете на самом краю балкона и готов был уже покончить с этим глупым недоразумением под названием «жизнь». Вся Вселенная разрывалась от его внутренних рыданий, но окружающий мир был мертвенно тих. «Сейчас, -- думал Андрей, -- сейчас, хоть один голос любви и ласки, хоть слово поддержки, и я передумаю». Он подождал. Мир по-прежнему был безмолвен. Молчали телефоны, никто не звонил в дверь. И на улице никто не обращал на него внимания.
-- Мир приговорил себя к моей гибели! – воскликнул не раскрывшийся до конца поэт и мыслитель и хотел уже сделать свой последний и решительный шаг в бездну небытия, как вдруг он услышал небывалую по вдохновению, выразительности и творческой мощи пулемётную очередь бабушки, увенчавшуюся выстрелом из системы залпового огня «Град». Андрей покачнулся на своем табурете и рухнул, но не в пропасть, а к себе в комнату. И не от омерзения, а от хохота. Когда колики закончились, он, сияя от счастья, вбежал в сортир и, не снимая бабушку с насиженного места, обнял ее и расцеловал.
Сущность женщины
Когда педофил, облизываясь, боязливо поглаживал 12-летнюю Любочку, она чувствовала, что в этом есть что-то странное и, возможно, неправильное. Но куда больше ее волновало то, чтобы Леночка, к которой он тоже частенько прикладывался, не сделалась для него важнее.
Затем на боевом посту его сменил другой колоритнейший педофил. Ему было 70. Его легко было узнать по сладострастной бородке. Он ходил по ее району и, едва заметив стайку молоденьких девочек, начинал похотливо бормотать:
-- Ах, деточки-конфеточки-сахарочки!
Теперь Люба прекрасно осознавала, что всё это значит. Разумеется, она не собиралась вступать с ним в какие-либо отношения – как и с первым. Когда ей исполнилось 18, педофил утратил к ней всякий интерес.
-- Старею!.. – печально вздохнула Люба.
Слава
– Ну чё, идём сегодня в литклубешник-то? – спросила Лена.
– Да… К 17.00. Я выслал тебе подборку чувака, которого сегодня обсуждаем, – ответил Андрей, хищно поглядывая на черешенку и клубничку.
– А на какой ящик?
– На mail.ru. Я, в общем, так выслал, для виду больше… Читать там особо нечего. Ну не то чтобы уж совсем графоман, но… как-то всё слишком общо у него. Нет конкретных образов. Нет, знаешь ли, чего-то запоминающегося, яркого, необычного… Или, скажем, остроумного… Какой-нибудь философской иронии… Куча общих слов. Типичная ошибка молодых авторов. Миша Головкин вряд ли будет жить в веках. По крайней мере, если не изменит свой стиль. Жить в веках… – мечтательно повторил Андрей. Эти слова прозвучали для него слаще, чем ягоды из общей миски, которые он, воровато озираясь, с удовольствием пожирал. Слаще, чем клубничка… – Кто из нас будет жить в веках? Кто из нас воздвигнет себе нерукотворный...
– А-а-а! – завизжала Лена в трубку. – Я полезла в ящик смотреть подборку!.. А там!.. Там оповещение!.. Меня напечатали в «Комсомольской правде»!
– Стихотворение?.. – не понял Андрей.
– Нет! Мою фотографию! В бикини! На конкурсе «Мисс КП»! На последней странице!
– А-а-а! – закричал в свою очередь Андрей. – Поздравляю! Круто, Леночка, не ожидал! Это супер!..
Они встретились у метро Бауманская. У Лены в руках была пара копий газеты.
– Тираж номера – 236 785 экземпляров! – говорила Лена.
– А ведь каждый номер может посмотреть целая семья! – радостно добавил Андрей.
– Миллион человек! – восторгалась Лена. – Мил-ли-он!..
Андрей вглядывался в ее фотографию. Из-под левой чашечки купальника третьего размера проглядывал миллиметр соска. Андрей внутренне испугался за Лену, но половой орган его отзывчиво шевельнулся. Сердце его сжалось, член же, по закону сохранения материи, расширился.
– Андрей, скажи Лене, что ей случайно отдали мой чай, – шепнула Вероника, лучшая поэтесса литературной студии, когда они уже сидели за столом.
– Теперь Лена – звезда литклуба, – торжественно ответил Андрей. – Так что всё твоё имущество автоматически переходит ей.
– И справедливо! – поддержал его Алексей. – Кому нужна наша писанина? Кому вообще нужна нынче литература?.. – он взглянул на толстого нетронутого Толстого, которым зафиксировали окно, и на заложенные в десяти местах томики Довлатова и Кундеры на столе. – Стройное, грудастое девичье тело – вот символ веры нашей эпохи! Как сказал Артюр Рембо, «нужно быть абсолютно современным»…
Вован хотел уже сесть на спинку скамейки, но его более интеллигентный друг в последний момент остановил его:
– Слышь, не надо.
– Да ты чё, тут насрано! – возмутился Вован, имея в виду испачканное птицами и людьми сиденье.
– У меня бумага есть, ща подстелим.
Культурный Колян достал номер «Комсомолки» и развернул его последней страницей вверх.
– Клёвая тёлка, ничё так сиськи, – прокомментировал Вован Ленины формы.
– Под пиво пойдёт, – согласился Колян и с удовольствием водрузил жирный зад на Ленино лицо.
– Ну так вот, иду я это вчера из клубешника-то, значит… Ну, конечно, в пень уколбашенный…
– Блин, кошка на кухне проблевалась, – бросил Ваня с досадой.
– Надо вытереть, – ответил его деловитый брат Сергей и взял с холодильника газету. Собирая в бумагу бывшее содержимое кошачьего желудка, он не мог не восхититься красотой эротично подкачанного девичьего животика на картинке. «Будет ли у меня когда-нибудь такая же шикарная девушка? – думал он. – И будет ли она верна мне? Мне уже 15, а женщины всю жизнь обманывают меня…»
Некоторое время он зачарованно простоял так кверху задом, не отрываясь от фото, не в силах шевельнуться.
– Не стой, привыкнешь, – ухмыльнулся Ваня, и Сергей продолжил собирать в Лену кошачье творчество.
Эволюция
Чудо
Ясной ночью томится молодой охранник
в пустынном больничном холле:
ему не хватает чуда.
Он хочет в цирк, ему нужно «что-нибудь прикольное».
Он хочет горный велосипед, ему хочется «движухи».
Но он сидит за своим столом,
и нельзя даже смотреть телевизор.
Он пьёт воду – те самые молекулы,
которыми утоляли жажду динозавры.
Вдыхает воздух, которым дышали древнеримские гладиаторы,
выводя на стенах своих каморок:
«Спартак – чемпион!»
Ему не хватает чуда.
В окна больницы вливается свет звёзд,
которые взорвались, сгорели и погасли в глубоком космосе
миллионы лет назад, задолго до появления человека.
Он зевает.
Он лениво шевелит рукой, на три четверти, как и он сам, состоящей из воды,
которую принесли на Землю кометы миллиардами лет раньше…
Инопланетянин скучает, лениво проглядывая «Спорт-Экспресс».
Частичка Земли, образовавшейся из звёздной пыли, –
дитя звёзд давится зевотой.
Попытке Вселенной понять себя
обидно, что задержали «Советский спорт».
Ему не хватает чуда – победы «Шинника».
Граница нашего зрения
Вся скала увешана памятными плитами. Не могильными: тела погибших ныряльщиков навечно остались в лабиринте. Голубая дыра – место в Красном море, где глубины в 100 метров начинаются прямо у берега. Фантастические коралловые стены уходят в тёмную бездну почти отвесно. Аквалангист не чувствует, как уходит всё глубже. Вокруг него парят в водной невесомости стаи золотых, сиреневых, бордовых, салатовых рыб. Ближе к поверхности они в основном небольшие, это бабочки подводного мира. Поглубже можно встретить крупную рыбу, скажем, Наполеона – около метра.
В какой-то момент начинается вход в коралловый лабиринт. Его окаменелые стены переливаются радугой в свете массивного фонаря. Незримые русалки, живущие внутри каждого из нас, сладкими голосами завлекают ныряльщика в эту пещеру. Если пройти ее насквозь, можно выплыть в другую, еще более чудесную галактику этой подводной вселенной. Неутолимая жажда познания толкает человека всё дальше и дальше в лабиринт. Зачарованный, невесомый, мягкими, безобидными, плавными движениями уходит он от нашего мира, погружаясь в мир невозможной, невиданной Красоты.
Но выхода из коридора всё нет… Ныряльщику становится страшно, он понимает, что не пройдет лабиринт насквозь, вернуться бы хоть на берег. Но и обратного хода тоже нет. Завороженный, он уплыл так далеко и так мало думал о дороге, что потерялся. Красота, красота со всех сторон, и она не выпустит человека уже никогда. Она сожмёт его в своих каменных объятиях. Он познает последний предел наслаждения Красотой, он выпьет ее до дна, он достигнет границы нашего зрения, нашего познания, нашего изумления и нашего счастья. И рай станет адом. Еще живой, теплый человек мысленно увидит себя обглоданным рыбами скелетом. Когда 45-минутный кислородный баллон закончится, паника перейдет в агонию. Подводная вселенная идеальной Красоты убьет безжалостно и чудовищно.
Те, кому предложат потом извлечь труп, отлично об этом знают – и потому откажутся. Они сами испугаются заблудиться и остаться с этой Красотой навсегда. Могилой этих декадентов станет морской лабиринт.
Апрель: солнце ослепляет, создаёт миражи из прекрасных и постыдных потаённых желаний. Я загораю на скалах у Красного моря. Солнце висит под прямым углом и стекает прямо на меня. На солнце за 50, в тени 35. Но нет, у предметов больше нет тени. Она прячется прямо под ними. Ей тоже жарко. В золотом мареве знойно плывёт Стинг, «Desert Rose». В Египте он более чем уместен. «I dream awa-ehe-he-hay»… Песня будто родилась здесь.
Подводный лабиринт, где навечно остались скелеты погибших ныряльщиков, находится прямо под наземными скалами. Море на глубине далеко заходит под сушу. Трупы людей покоятся прямо подо мной. Я читаю английские надписи на памятных плитах:
«Приятно вам понырять». – Да уж, самое милое, что можно сказать по поводу этой смерти.
«Не позволяйте страху встать на пути у вашей мечты». – Гоните прочь последнюю осторожность и погибните в этих же пучинах?..
«Жизнь вечна, любовь бессмертна, смерть – горизонт, а горизонт – лишь граница нашего зрения»…
Вадим Черновецкий: Формы и содержание.