Не близок путь...
Не близок путь за тридевять земель,
в страну озёр и корабельных сосен,
туда, где бродит ласковая осень
и превращает листья в карамель.
На узкую тропинку поверну,
достав из рюкзака воспоминанья
и снова повторю, как заклинанье:
« Я по складам читаю тишину...»
Любимых слов сургучная печать
легла на мысли, чувства... Подсознанье
вымаливает строки о молчанье,
и о друзьях, умеющих молчать,
о звоне новорожденной луны
и близости родного человека...
Как описать бесшумный танец снега?
Как уловить звучанье тишины,
покой и безмятежность детских снов?
И в немоте желтеющего рая,
который год безмолвие слагая,
опять не нахожу заветных слов...
Антисказка
Ты очень долго искал принцессу,
а попросить у меня приюта,
не то, cподобили злые бесы,
не то, быть может, Господь попутал...
И, увлекаемый той мечтою,
ты до сих пор ещё бредишь ею,
надеясь втайне на чудо, что я
внезапно стану волшебной феей.
В старинных сказках - своя мораль, но
в реальной жизни – не те дороги,
мне кандалы башмачков хрустальных
уже до крови натёрли ноги,
давно поблёкла дворцов окраска,
а позолота покрылась пылью...
Я не cмогу быть твоею сказкой,
но, хочешь – стану твоею былью...
Побочная трагедия
Довелось ей служить водителем
и как раз на трамвайной линии,
по которой домой, к родителям
ездил парень с очами синими.
Комсомолка, слыла красавицей:
брови- дуги, глаза беспечные...
Ей хотелось ему понравиться,
чтоб влюбился на веки вечные!
Погулять по Москве ухоженной,
oттянуться от одиночества...
И создать бы с ним, как положено,
поженившись, ячейку общества.
Нарожать ребятишек дюжину,
чтобы умные, да пригожие,
чтоб души в них не чаял суженый,
a они - на него похожие.
И трамвай свой ведя по улице,
представляла, как обручальное
oн кольцо ей наденет... Сбудyтся
грёзы сладкие, чуть печальные!
И настолько мечтою томною
yвлеклась,как всё будет здорово,
что, в раздумье свернув на Бронную,
oтсекла Берлиозу голову!
Wer rastet - rostet
***
О Том и Этом
ТОТ был заурядным, совсем неприметным и маленьким,
не спорил, не вздорил ни с кем, не гонялся за льготами.
А ЭТОТ был очень умён и являлся начальником
ТОГО, заурядного. Вместе лет десять работали.
ТОТ много курил, зажигалкой пощёлкивал газовой
истории слушал о жизни сотрудника старшего,
но сам о себе никогда ничего не рассказывал,
что в общем понятно: его ведь никто и не спрашивал.
В дискуссиях ТОТ опасался высказывать мнение,
а если когда и шутил – получалось без пряности,
боялся углов, вообще не любил столкновения
и даже погиб по какой-то дурацкой случайности.
Событье заставило ЭТОГО горько задуматься,
почувствовать, что иногда был к другим невнимателен-
работая вместе и часто встречаясь на улице,
о жизни ТОГО не имел никакого понятия.
Торжественный марш, все стоят с просветлёнными лицами
и речи звучат, самого Цицерона достойные...
А ЭТОТ, глаза утерев, подошёл к сослуживцам и
сказал: "Что ж, ребята, давайте помянем покойного."
Один за другим завели про заботы домашние –
кому – позарез в детский сад, а кому – на лечение.
У всех оказались занятия более важные.
И он отвернулся и тихо вздохнул. С облегчением.
Непрощённые
Безобразные тени дрожат на стене,
шелестя пеленой непредсказанных судеб...
Возникают во мгле незабытые люди,
непрощённые души приходят ко мне
и ютятся в укрытии тёмных углов-
ведь, пока не прощу, им не будет покоя!
Ну а кто без грехов? Не одно, так другое!
Вот и бродит в расселинах злых ледников
да надменном безмолвии каменных Альп*
и взывает о милости, ближе и ближе
непрощённых людей мировая печаль,
спотыкаясь о души людей непростивших...
* в легендах и сагах швейцарских кантонов Вализ и Ури говорится о том, что непрощённые души обитают в ледниковых трещинах Альп.
Город оранжевых крыш
Отраженье оранжевых крыш
расплескалось в стекле оконном.
Над мечтающим Лиссабоном
замерцала вечерняя тишь
светлячками на влажной траве.
Может это закат искрится?
Или тёплая черепица
излучает загадочный свет
золотой и тягучий, как мёд?
И, волнуя негромким вибрато,
меланхолия старого фадо
по течению Техо плывёт,
мимо улиц, домов и афиш,
утомлённых дневной круговертью...
И зовут на глоток виньо верде
ночь и город оранжевых крыш...
***
Прожектор беспощадным светом режет
глаза, уже привыкшие ко мгле –
на выцветшем, потрёпанном манеже
в который раз идёт парад-алле.
И любопытство зрительного зала,
ползущее в пространстве, как змея,
улыбкой или, может быть, оскалом
встречаю снова равнодушно я.
Горящий обруч, шёлковые ленты,
но не впервой – зажмурюсь и вперёд!
А укротитель, под аплодисменты,
мне в пасть «отважно» голову кладёт,
при этом ухмыляется картинно,
чтоб показать, что он - совсем не трус,
во рту оставив мерзость брилльянтина
и униженья горьковатый вкус.
Осталось проплясать на задних лапах
и возвратиться в клетку, где всегда
ночами я отмыть пытаюсь запах
смирения. Сгораю от стыда
за эту жизнь, все мысли заглушив и
хожу кругами, чтоб не слышать, как
сметает в кучку старенький служитель
золу ненастоящего мирка.
[size=18][/size][size=24][/size]
***
Судьбе–шутнице угодно было столкнуть их снова.
И вот однажды, совсем случайно, свела кривая –
Он шёл куда-то пешком, от площади Льва Толстого,
Она, замёрзнув, на остановке ждала трамвая.
Обоим сразу пришли на память иные зимы,
Когда гуляли вдвоём в обнимку под снегопадом,
Она его называла нежно своим любимым,
Он пел ей песни, носил букеты и звал отрадой.
Какая встреча! И, поздоровавшись неуклюже,
Поговорили о том, о сём, о вещах банальных,
Она о детях ему поведала и о муже,
Он рассказал ей, что в институте – большой начальник.
И разбежались, и затерялись в огромном мире,
На город тихо спускались сумерки
И во мраке
Она сидела,
Глотая слёзы, в пустой квартире...
Он – одиноко смолил окурок в своей общаге...
Карлосу Руису Сафону
Четвёртый час... но не берёт усталость
и ночь ни с чем уходит за порог –
ведь несколько страниц всего осталось
мне дочитать ещё...
Скажите, Карлос,
в чём магнетизм и прелесть Ваших строк?
Заворожили, словом...
До рассвета останется нетронутой постель
и каталонским вечером согрета,
встаёт передо мной Барселонета
и возникает чудный парк Гуэль...
Откуда же знакомы эти песни,
слова и древний, сказочный мотив?
Признайтесь, милый Карлос, Вы- кудесник?
Не Вы ли привели сюда, по чести,
факира озорного – Гауди,
который с низким, вычурным поклоном
мне руку подаёт?
И в этот миг
внезапно вижу Монтсеррата склоны
и улочки старинной Барселоны,
родной до боли, после Ваших книг...
Линяю...
Линяю, извиваюсь по-змеиному...
Отбросив потрепавшуюся кожицу,
теряю цвет.
Под ним- другой, но, кажется –
опять не тот.
В скучающем камине я
чешуйки поджигаю прошлогодние,
они трещат и запах, как от ладана...
Являются нежданно и негаданно
фантазии про рай и преисподнюю,
напичканные странными картинами,
сочатся в дымоход.
А я успеть хочу
доделать то, что мне казалось мелочью,
капризом алкогольно-никотиновым-
найти свой цвет!
Пусть будет некрасивым, но
моим, неповторимым, без названия,
пусть оградит от самобичевания,
кошмаров, приглушённых седативами...
- Най-дёшь свой цвет, най-дёшь?, - часы каминные
с надрывом вопрошают вызывающе.
Я верю, что найду, хотя пока ещё
линяю, извиваясь по-змеиному.
Заявление
Уважаемый Март, я, надеясь на скорый ответ,
Вам пишу заявление, с нижеуказанной целью -
мне бы очень хотелось в Москве поработать капелью,
в Петербурге, к несчастью, вакансий давно уже нет.
Что сказать о себе? Наблюдается масса причуд,
но характер нормальный, меня не возьмёшь на арапа.
Если нужно, конечно, порою могу и накапать,
но при этом, хочу подчеркнуть, никогда не стучу.
Есть желанье работать, имеется нужный азарт,
и апатия длинной зимы до черта надоела!
Так рискните, прошу и возьмите на мокрое дело,
Вам жалеть не придётся, клянусь, уважаемый Март!
Анна Людвиг: БЕЗМОЛВИЕ.