Андрей Мединский: Шестнадцать двадцать.
Города – общеизвестные точки на общепринятых географических картах – и едва различимые на тех же картах города, в которых вряд ли бывали героини ЛГ, города или вселенные создателей литературы и рок-н-ролла и внутренние миры, опять же, лирического героя, – Внутренняя Монголия Андрей Мединского лишена пошлости, которая уже прилипла к данному словосочетанию, и она настолько же Внутренняя, как и Внешняя. Отстранённое созерцание городских пейзажей, промзон, жидкого фруктового дыма, представителей чего-то вроде горслужб, случайных стариков, типовых баб Марусь, – чем выделяются эти детализированные поэтизированные репортажи на фоне современной урбанистической поэзии? Что делает их выигрышными?
Андрей Мединский отказывается от создания собственных мегаобразных миров и рискованных сравнений, от акцентированной чернухи, характерной для депрессирующих или социально активных авторов, желающих потрясать грязью перед носом и так усталого от грязи обывателя. Вы не найдёте в подборке ничего подобного. Полуотстранённость, анти-экспрессия, медленное движение от созерцания до самокопания, от ежедневных привычных действий – есть борщ, ехать в пригородной электричке, трахаться, курить траву – до внутреннего переосмысливания мира. Живая, разговорная речь – подарок для пресыщенных поэзией и одновременно подарок для пресыщенных неформатом: апоэтичные перечисления-описания – «феньки из бисера, бусы, хайратник и ксивник», «на ТВ зависнуть», контролёры, которые «носят грязно-синюю форму, на которой висят погоны», «Я стартую», адресованное факсу; ёмкие сравнения вроде «город стоит равнодушно, как приговоренный» или «А в этом цокольном, в этом карликовом городке,/ где сосны растут до самого верхнего дна,/ и в кронах осенних, как в линиях на руке,/ жизнь почему-то гораздо ясней видна»; мягко-парадоксальные «На песочных часах по-прежнему шестнадцать двадцать, заварить бы кофе на этом песке по-турецки» … Кажется, всё здесь взвешено, уравновешено, подчинено. Вот вам реверансы рифм – точные, выверенные временами, многоголосьем «веке-человека» или на-грани-тавтологическое «помиловать-милые» разместились рядом с пусть неточными, но рфимами-находками вроде «клёны-приговоренный», «репей-Ирпень», «матом-Улан-Батор». Вот вам географически-временная конкретика – пейзажи Киева и его окрестностей, доводящие не знакомого с реалиями Киева «вот в эти минуты» непонятностью, что за такой странное занятие у старика, выбирающего «лучшего меж разноцветными яценюками» – и эта самая конкретика соседствует с абстрактными безадресными (вне-мирными?) аэродромами и железнодорожными вокзалами, вневременностью между рок-н-роллом и БАМом, Генри Миллером и Пелевиным, вневременностью вообще… Возможно, именно этот баланс, эта смесь реального и додуманного, «в» и «вне» и образует знаменитую пустоту, которую видит тот, кто несёт в себе Внутреннюю Монголию. Но почему же тогда пустота Андрея Мединского – полная? Неужто показалось?
Редактор отдела поэзии,
Маргарита Ротко
|
Шестнадцать двадцать
2010*** |Ирпень |Внутренняя Монголия |Серебряный самолет |Генри Миллер |*** |Шестнадцать двадцать |***
***
Ирпень
Город, оканчивающийся Академгородком,
дорогой, вцепившейся в тело, словно репей,
имя твое - протоптано босиком
и сотнями микроавтобусов на Ирпень.
Знаешь ли стоимость жизни, которой живет
каждый, кто соприкасался однажды с тобой,
кто раздирал об эту дорогу живот,
и был живее живых, точнее - остался живой?
Верой ли, правдой ли кто тебе служил?
Драл ли ветер загибы его ресниц?
И сколько ты еще заведешь пружин,
чтобы стрелять в неудачников-самоубийц?
А в этом цокольном, в этом карликовом городке,
где сосны растут до самого верхнего дна,
и в кронах осенних, как в линиях на руке,
жизнь почему-то гораздо ясней видна,
живут собаки, и люди, и яблоневые сады,
отчетливо знаешь, где запад и, где восток,
и стелется улицами жидкий фруктовый дым,
и ходит автобус Ирпень – Академгородок. Внутренняя Монголия
Серебряный самолет
Тот город, в котором ты никогда не была,
едва различимый на географических картах,
плавится летом, прокаливаясь добела,
до черноты остывает к началу марта.
В том городе есть железнодорожный вокзал
с фасадом, хранящим оттиски сонных взглядов
тех, кто когда-то мимо него проезжал,
не пытаясь понять, что прячется за фасадом.
Там никуда не спешат, там больше живут пешком,
а если надо быстро – на велосипеде,
там баба Маруся, торгующая молоком,
деньги берет через раз, потому что соседи.
Там в каждом апреле жарко цветет сирень,
а в октябре воспламеняются клены,
но позже, когда вокруг начинает сереть,
город стоит равнодушно, как приговоренный.
И только в конце декабря, один раз в год,
над ним пролетает серебряный самолет…
Генри Миллер
***
…а зимой ты обычно бываешь чудесно бледна -
от осеннего кашля до вечной весенней простуды,
и в холодно-небесных глазах королевы Гертруды
отражается бездна, как небо, лишенное дна…
…а зимой ты тиха и почти не бываешь со мной,
это просто понять, но гораздо сложнее смириться,
так отчетливы в зеркале наши фигуры и лица,
что фотограф ослепнет от вспышки… Зимой… А зимой
мне так сложно угадывать полутона и цвета:
в поездах, одурев от жары и противного чая,
я особенно сильно по небу и солнцу скучаю,
черно-белым пятном растекаюсь в чужих городах.
Мы обычно встречаемся в среду на той стороне,
где ветрами сильнее облизано тело столицы.
Эй, фотограф, попробуй, поймай в объектив наши лица,
чтоб хотя бы они отражались на сумрачном дне…
Шестнадцать двадцать
На песочных часах по-прежнему шестнадцать двадцать,
заварить бы кофе на этом песке по-турецки,
выпить чашку, сидеть в тишине, улыбаться
глядя на фото, где ты, я и Венеция.
Разложить пасьянс, входящий в стандартный набор Майкрософта,
да от нечего делать поймать надоевшую муху,
быть пчелой, терпеливо строящей соты,
лучше - в Киеве возле метро, но сойдет и в Обухове.
А потом вернуться в арендованную хрущевку,
съесть мивины и на ТВ зависнуть,
быть согласным стать глупым осликом за морковку,
заменить все смыслы этим морковным смыслом.
А потом засыпать и в шесть утра просыпаться,
возникать среди офиса, говорить: «Я стартую» факсу,
стартовать, замечая, что все еще шестнадцать двадцать,
и оставить записку о жизни в последней редакции…
***
Берешь немного хлеба и вина небольшой запас,
читаешь ноты молитвой, молитву – вслух.
Надежда и вера тем, кого все еще ждет опасность.
Но хлеб и вино – что важнее? Оставить одно из двух?
Без вещмешка, без палатки и даже без сигарет,
босой выходишь на спящий аэродром -
границы взлетной, особенно четкие на заре,
дают разглядеть на обочине рододендрон.
А в небе такая высь, что достать не хватает глаз,
ты слышишь голос – глухое эхо, летящее от земли,
ты пьешь его, словно спирт, залпом из горла,
и перед глазами мелькают тени прощальных лиц.
А этим утром, когда ты уже в пути,
в твоей квартире - чужие люди и тихий плач,
так плачут те, кого ты не успел простить,
как будто это по-прежнему что-то значит.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Андрей Мединский: Шестнадцать двадцать. Сборник стихов.
...«И вот попробуй-ка отыщи среди всего этого пелевинскую Внутреннюю Монголию»…
27.01.10 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|