Perhaps it's not over yet*
Уходя навек, рисовала меж
нашими лесами кривой рубеж;
ты теперь возьми по нему отрежь
лоскуток земли, на страну, как хочешь.
Ни один гонец твой не перескочит,
к хуторам моим не доставит почту...
это глупо, может, но важно очень
оградиться от проблесков и надежд.
Ты бы мне писал, что всё хорошо,
и вообще, ты скоро б и сам ушел;
что мой детский лепет давно смешон,
за одной одну, словно в сказке «Репка» —
перечень обид. Не стесняйся, детка,
пусть слова твои острые ранят метко...
Всё равно их спрячу в грудную клетку,
там, где в сердце тянется грубый шов.
Только знаю сразу твои слова.
Только знаешь, мне ни к чему страдать;
у меня весна тут, грядет страда;
как оставит землю мою твой холод,
я возьмусь за серп, ты берись за молот —
я подам тебе и претекст, и повод.
В отношениях наших война не нова,
буду ждать, нацелена и строга.
Как-то гость мой — viesis** — принёс мне весть:
у тебя full house***, друзей не счесть;
так толпятся, что некуда даже сесть
преклонить главу мне с дороги долгой.
У тебя портреты мои на полке —
до сих пор влюблен или помнишь только?
У меня свобода, а что мне толку? —
плод как будто сочный, да не с чем есть.
--
* «возможно, ничего ещё не закончилось» [англ]
** «гость» [латышск], произносится примерно так: [въе’сис]
*** одна из комбинаций в покере, дословно переводится с английского как «полный дом»
Но она весела. Её сердце открыто для рыцарей и закрыто для зла
Мама сказала
Не верь, не бойся, не проси
Помнишь, как речью своей досадной
ты меня очернил?
Если захочешь вдруг написать мне,
лучше не трать чернил.
Не находи благовидный повод
чтобы прийти назад:
в сердце моём и темно, и голо;
ты это сделал сам.
Кончилось время, когда любой сон
был о тебе, всю ночь.
Так что, мой милый, меня не бойся,
но не проси помочь.
Не обольщайся, не верь затишью,
не восклицай: «достиг!».
Всё позабудешь, всё извинишь мне...
Я тебе — нет. Прости.
Приходя домой, она часто, плача, сползала на ступеньки
Всем ерунда, конечно, а мне обидно:
Я проиграла очередную битву.
Видят финал, и процесс потому неважен.
Время идёт, а плакать хочется так же.
Калейдоскоп из обиды, злости, агоний.
Господи, кто бы понял, ну кто бы понял!
Все лишь бросают: «Нам бы твои проблемы...
Что ты шагаешь правой? Давай-ка левой!»
Смех провожающих лезвием режет уши.
Провозгласили сильной — нельзя быть слабой.
Где бы найти того, кто не против слушать?
Где бы найти того, с кем не стыдно плакать?
Напиши
Город любит её, город любит её стихи.
Город прячет её от бандитов и от стихий.
Город пишет в любви признания на стене,
а она вздыхает о ком-то в другой стране.
Город с ней говорит рёвом труб и шелестом шин,
а она, не слыша, твердит: «напиши! напиши!».
За окном люди носятся будто бы сотни пчёл.
«Напиши мне!» — «о чём же?» — «не знаю, да хоть о чём.
Напиши про работу, про кризис, про встречу выпускников
или ещё какую-нибудь ерунду,
такую, чтоб между бессмысленных длинных строк
читалось:
Господи, я без тебя не могу...»
Вместо письма
Нет, не то чтобы я не помню. Напротив, всё очень чётко. Да, мы с тобою не виделись год или даже два. Вот я сегодня тоскую на кухне, перебирая чётки, пытаюсь понять, как начать, какие нужны слова. Я-то думала, что я тебя наконец позабыла, перепрятала все твои личные вещи подальше в шкап, научилась другим говорить «дорогая» и «милый»… а оно поднялось со дна, на меня накатило как цунами, по крыши залившее целый штат...
[Он вот-вот придёт, держу в голове «labdien»* и дивлюсь про себя: «ну сколько же можно ждать?»]
Он такой же как ты: деловой, скупой на слова и хмурый, и примерно такого же роста, насколько могу судить. Я запомнила то что он так же лениво курит и то что он руки скрещивает на груди. Он вообще-то в иной, в строительной области профи, он тебя чуть старше – на пять или около лет. Но — такой же рисунок скул и такой же профиль, и вообще, если я ему наливаю кофе — миллион эмоций прячу в печальном негромком вздохе: я всё время, знаешь ли, думаю о тебе.
Нет, не то чтобы я жалею. Мне просто довольно странно: легло столько дорог вокруг нас и опять — в кольцо. Стоило ли менять друзей, имена и страны если и здесь я по-прежнему вижу твоё лицо? Ну, не совсем твоё, но сходство всё так же мучит, и комом выходит не знаю который по счету блин. Я не могу утверждать что ты был в моей жизни лучшим, но ты всё-таки — долго ли коротко — был моим. И поэтому я ему улыбаюсь, как только найдётся повод, улыбаюсь ему от сердца и от души. Что ж, наверное просто мне не дано другого. В этом странном мире уже ничего не ново. Если мне в лицо повеял знакомый холод, я в который раз попробую пережить.
--
* "добрый день" [латышск], произносится примерно так: [лабды’ен]
Чистосердечное
Чтоб в Книге Рока всё уместилось
история пишется мелкой вязью.
Я проиграл войну. Бог к тебе милостив.
Что ты не весел, Князь мой?
Хотя пока что потоком красным
не захлестнуло твоих литовцев,
приду незваным к тебе не раз я,
а ты — готовься.
Злодея найди с послужным списком длинным.
Кто из них меня, Грозного, будет лютей?
Моей любви небеса ужаснутся и глина,
из коей сделаны люди.
Беги, беги, пока я не вижу,
беги, страшась меня, негодуя...
Где хочешь прячься, да хоть в Париже.
Везде найду я.
***
Нас разделяет год без одной недели. Я старше. Предположительно, я мудрее.
А впрочем, прогноз неточен.
И я гляжу на тебя, пожеланье лелея, что ты с высоты положенья расставишь точки.
Быть отвергнутой — вовсе и не трагедия. Все эти «жизнь кончена» и «моё сердце разбито» смотрятся лишь перед камерой, в свете софитов.
Картина «Страдания высокородной леди». Девочки достают платочки и горько плачут.
«Как так можно? Ну как? Героиня несчастная брошена». Но я-то знаю: всё, что кажется важным в прошлом нам, в будущем совсем ничего не значит.
И я живу. Как видишь, вполне терпимо. Не вздрагиваю, услышав где-нибудь твоё имя.
Я только всё слишком помню.
А так всё переживаемо, поправимо, забавно, мило и даже почти не больно.
Я нынче дома
Эх, здравствуй, мама. Опять не спится?
Сметана киснет на дне бидона.
Да-да, поем я. И суп, и пиццу.
Сейчас, заканчиваю страницу.
Я нынче дома.
Спроси, спроси, где меня носило!
Чем нас пленили и увлекали?
Куда стремились мы, что есть силы,
с Урала нашего, из России,
в какие дали?
Не плачь, не надо, а то я тоже.
Не выношу я таких прощаний.
Мы ещё встретимся, просто позже —
на нас взирает с иконы Боже
и обещает.
Мой друг — тот, кто не умеет жить
Они сидят у окна, и первая говорит:
«Что ни сделаю нового — тут же пометка «лит»,
что начну говорить — то непременно в рифму.
Меня читают. Но я проживаю в кредит
и чувствую: мой корабль идет на рифы».
Они сидят у окна, и вторая ведет рассказ:
«Я экономист, каких встретишь только раз,
и если кризис — решить я нашла бы способ.
Но мир мой стабилен до неприличья сейчас,
и на моё предложение нету спроса».
Они сидят у окна, и третья молвит вдруг:
«Я инженер, и моя работа, мой друг, —
мосты-дороги меж городами далекими.
Но вся эта стройка — порочный замкнутый круг,
и — цементная пыль наполняет лёгкие».
Они сидят у окна, четвёртая начинает:
«Талантов нет у меня, зато я — живая».
Что о ней нынче слышно
А если б ей быть такой же, как те девчонки, что с детства объединялись одним двором, она б, когда не сдавала свои зачеты, с завидным рвением строила себе дом; не мчалась бы от вокзала и до вокзала с бутылкой «Ice tea» и плеером в рюкзаке; она б рецепт яда Борджиа не искала и никогда б, наверно, не стала петь.
А так — что вышло из этой примерной дочки? Кто говорит «фигня», а кто — «чудеса». Вот если она врагом кого-то захочет, то этот кто-то не смеет ей отказать, а если мужем, то тот назовется смело, приедет, через границу ли, через две... Она забывает то, что ей надоело, но сразу находит новую сотню дел. Она упорно считает себя латышкой, и не найдется тот, кто ей скажет «врешь».
Она повсюду. Что о ней нынче слышно?
Да много чего.
Так сразу не разберешь.
Вероника Драгане: Чистосердечное.