* * *
Не вижу ничего.
И не смотрю.
Не слышу и не слушаю.
Ни мыслить не хочу, ни чув…
Нет, чувствую одно –
что-то
не так.
Только это
Роднит меня с Богом.
* * *
* * *
* * *
Выпей половину стакана,
Чтобы не расплескать.
Чтобы не захлебнуться,
Оставь немного на дне.
«Всё» – похваляется тот,
Который себя закончил.
«Ничего» – приободряется тот,
Который и не начнёт.
* * *
* * *
На тесной кухне жёлтый свет
И сизый воздух.
Народу много, места нет
Для длиннохвостых
Собак и кошек. Милый флэт.
Глинтвейн разлит по кружкам или
Немножко мимо –
Действительность осталась в силе
Непоправимо.
Не зная этого, мы пили.
Гитара в руки шла из рук,
Из рук вон плохо
Настроена, но этот звук
Словно эпоха,
Стон ренессанса первых мук...
Мы слыли поколеньем – теми,
Что не вернулись
В немое кухонное время:
От наших улиц
И кухонь нет угроз системе.
* * *
вот просторчик голубой
солнца ёршик золотой
вот кирпичный дом с трубой
деревца стоят гурьбой
вот на ветках соловьи
с виду точно воробьи
смотришь ты на вечный сад
долго не отводишь взгляд
* * *
Писатель в столице империи.
Провинция невмоготу
В отсутствие сталина-берии,
Возможности спать в аду –
Не позже проснуться в субботу,
А переступить через век.
Он тайную хочет свободу,
Закрывшуюся ото всех.
Он ищет широкое эхо, –
Империя дарит масштаб,
Где эпосу смерть – не помеха,
Где есть господин и есть раб.
Где каждый включил себя в список
Кричащих «Я тоже! Ура!»
И сам себя с радостью высек,
Болезнь принимая как рай.
Писатель в столице империи,
Где долг его – запечатлеть,
Как станут последними первые…
И дальше протянется сеть.
* * *
Что оставили, то оставили.
Не посетуешь на наследство
И наследственность. В хилом щавеле,
Из капусты выбравшись – детства,
Всё растёшь ты, но как? Неведомо.
Воспитать тебя чем-то стараются,
Но привычки твои – дедовы,
А стремления – иностранца.
Бурелом, учинённый в памяти:
Не узнаешь, как было и не было,
И герои прошлого поняты
Как изделия крупного лейбла.
Но вдруг, если крикнут «Шнель!»,
С винтовкой восстанешь над домной
В сталинской старой шинели,
Казавшейся неподъёмной.
* * *
Поэт в стране, державшейся на танках,
Как на китах, – писал в танкетках
Свой мир, чугунный и морозный
(Читатель был с ним порознь):
не запад
западло
что было
то и есть
спаси и
сохрани
И чудо перед ним – рутинный нонсенс,
И родина – непознанный консерв.
Цель человека – сохранить и выжить…
Цель человека – сохранить и выжить,
А он хотел проверить и забыть.
История в картинках
Здесь – в тесноте и обиде.
В космос бежим как зайцы.
Что может быть обыденней?
Всё течёт. Ничто не меняется.
Плохо? Бытьё устроится.
Раздуется просто так.
Крестов и ракеты троица
В другой превращается знак:
XXI –> XXL
Здесь – очень сложно выстоять.
Привычка сладкая – сесть.
Диктующая, речистая,
Нас загибает сеть.
В С Е
В С Е ТЬ
………………………………………
Выплыл человек
Нельзя быть незнакомей,
А в его лексиконе
То же, что в голове.
Как и многие, он
Не буквой – фотографией
Говорил, стеснён,
Про сосны и гравий
На дорожках, на даче…
Как сказать, что природа
Живей и удачней,
Когда есть только фото?
Я не слушал уже,
Не смотрел вернее:
Музыка в душе
Крутится, ржавеет…
В сети – смена кадров.
Между них темнота,
И она, как в театре,
Сближает места.
Но коды сверкают
И знаки валюты,
И люди есть с краю,
Картинками – люди.
Картинками – слово,
А я понимаю!
Не нужно другого.
Человек сказал «Мяу»,
Я вскрикнул от ужаса,
Но крик стал хитом.
S.O.S.
$.0.$
Мир решил так потом…
А крик ещё кружится.
* * *
Моим стихам, написанным так поздно,
Что все они казались позой,
Настанет свой черёд.
Рождённые из ничего и от безделья, –
Всем ставшие, что знал и что умел я, –
Стихи уйдут вперёд.
Простые, обезвоженные слишком,
Девчонкам не по вкусу и мальчишкам
С филфака СПб ГУ,
Которым Бродский как отец и лама, –
Стихи мелькнут за панораму,
Взлетая на бегу.
Как удержать сбежавшую походку,
Виляющую: то сонет, то хокку,
Когда и сны уже
Не мне принадлежат? И тень, и голос...
Сама душа как будто откололась.
Я – памятник душе.
Александр Зайцев: Что-то не так.