Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку!*
Да ладно тебе. Ты совсем измучен. Возьми молоток и забей на всё. По горло залейся вином, а лучше лежи на диване, читай Басё. Устроил себе тут подвал гестапо! Да выключи к чёрту ты эту «Belle»!!! Неделя-другая – и тихой сапой безумная мука уйдёт, как хмель. Я б сам за такую стрелялся где-то на чёрной реке. Я б дарил цветы. А корчить всерьёз перед ней поэта - на это способен один лишь ты. Холодную душу пером не тронешь - её от стихов не бросает в дрожь.
Есть Белгород, Питер, Москва, Воронеж – ты вряд ли когда-то её найдёшь. Ну да, хороша... Но не в этом дело, она же красотка и без "Lancomê". Она навсегда улететь хотела, ну так и летели бы с ней вдвоём! Ты сам виноват. Не пустил бы корни – взлетел бы Икаром за нею, но ты всё же остался, решив упорно держаться корней. Ну, держись, бревно…
Прости, что во время семейной драмы мне вспомнился Ницше и эта плеть. Пойми, ей не только нужна реклама, ей нужно агентство своё иметь. Она завела бы легко и просто любовника, двух, впрочем, всё равно. Она бы плевала из окон РОСТА на всё, что напомнит твоё окно. Ей скучно с тобой. У неё в копилке, пожалуй, ты лучший бунтарь-поэт. Беда лишь в одном – деловой прожилки в твоей рудоносной породе нет. Она меркантильна, к тому же стерва, как можно влюбляться в таких «богинь»? Всё слишком запущено, взломан сервер, накрылся сердечный пароль. Аминь.
Допустим, вернётся. Что делать дальше? Каким же глаголом общаться с ней? И что бы ответила генеральша песчаных карьеров души твоей? Ты умер. Ты жить без неё не можешь. Ты зомби, ты просто ходячий труп. Но если вернётся, ты даже кожу отдашь за касание милых губ.
Ты скажешь, что с плетью меня заносит, а Ницше другое имел ввиду. Я знаю... Достали мои вопросы? Ответь на последний – и я уйду. Да я не дурак, понимаю – драма... А я с Заратустрой - далась мне плеть…
НО СКОЛЬКО ИЗ ЗЕРКАЛА ТЫ УПРЯМО МНЕ ПРИСТАЛЬНО БУДЕШЬ В ГЛАЗА СМОТРЕТЬ?
*"Ты идёшь к женщинам? Не забудь плётку!" – цитата из книги «Так говорил Заратустра» Фридриха Ницше.
Зимний декаданс
Ложатся в концепцию вечности снежные зимы,
Где после февральских метелей - черёд декабря.
Так холодно, что замерзают в раю серафимы,
укрывшись шестью одеялами крыльев. Не зря
синоптики делают ставки на белое поле.
Плохая погода и новости. Смутные дни.
И хочется, выпив для храбрости, крикнуть: «Доколе?»
в открытое небо. Но мы во Вселенной одни.
Никто не услышит. И нет мирового реестра,
где вписаны люди и судьбы. Примёрзла губа
к трубе у солиста весьма духового оркестра,
и гулкое соло выводит печная труба…
А лето придумано. Лето – красивая сказка.
Сеанс для детей, где билеты – всего по рублю.
А что с алкоголем? Здесь дело подходит к развязке,
и если завязано крепко, тогда разрублю.
Иначе, увы, не спасут ни чугун батареи,
ни блёклое солнце, ни лучшие в мире врачи.
Но это для тела, а душу, я знаю, согреет
Один огонёк небольшой новогодней свечи…
* * *
Понедельник… Пятница… И снова
Следующий месяц, Новый год…
Всё как прежде. Ничего другого
В этом мире не произойдёт.
И душа моя не просит чуда,
И с небес не сходит благодать.
Хочется забросить всё, покуда
Жив ещё. И заново начать.
Только всё так призрачно и странно,
Словно жизнь свою прожил не я.
И лишь капля падает из крана
Как священный символ бытия.
А мне сегодня тридцать пять...
А мне сегодня тридцать пять. Я разогрел вчерашний ужин. Я никому совсем не нужен, никто не будет поздравлять. Никто не скажет: «Боже мой! Как изменился ты, бродяга!» Я, как побитая дворняга, забился в угол свой глухой. Давно пора подбить итог, ушедших лет гроссбух листая, но жизнь – какая-то чужая, и для иглы огромен стог. И для потерянных цепей у времени взаймы ни часа, увы, не взять, пусть не сейчас, а когда-нибудь потом. «Забей, - я слышу голос в голове, - ты о цепях-то зря, она же тебя и не любила даже. Живёт, наверное, в Москве, ей Белгород и вспомнить лень. Лелеет дочь и холит мужа… Смотри, прокис остывший ужин, голодным будешь целый день». Ну что ж, привычка голодать мне, холостому, как натура... Чёрт с ней, с её аспирантурой, банкиром-мужем… Тридцать пять – совсем не повод, чтоб замкнуть себя в пространстве «дом – работа» и не пытаться за зевотой искать утерянную суть того, что ранее писать, читать и думать заставляло. А нужно-то всего так мало – чтоб кто-то рядом был опять.
А мне сегодня тридцать пять…
* * *
* * *
Кофе без сахара. Дым сигареты.
Вечер. Привычный минор.
В комнате можно на мысли поэта
Вешать калёный топор.
Всё очень просто - с удвоенной силой
Сам ариаднину нить
Рву я. А где-то собака завыла,
Значит, есть повод завыть.
Впору и мне с ней с тоски... Ну да ладно,
Выживу, дайте мне срок.
Только вот где-то вдали Ариадна
Плачет, мотая клубок...
Памяти друга
In God We Trust
Сезон удач закончился. Давно известно – ждёт простая неизвестность, знакомая почти до рвоты местность, вино, кабак, сортир… Опять вино, что для меня как колдовской отвар. Пусть сказка – ложь, но как же без отвара? И рыжая соседка с перегаром опять припрётся предлагать товар. И я куплю, изысканный пиит, за пару рюмок рыхлый целлюлит. Кляну себя – но хочется тепла, здесь и сейчас, пока в моём стакане вино осталось. За окном в тумане другая сторона добра и зла. Там всё иное – солнце и луна, и всё не так, как кажется отсюда. Так хочется закрыть глаза, покуда не одурел от вида из окна… Что жизнь и смерть я бросил на весы, мне с укоризной тикают часы. Ну что ж, пусть так, со мной аптечка ФЭСТ. In God We Trust, пусть даже и с похмелья. Пусть снова в молоко – не знаю цель я, да и мечту не видел я окрест. Так чёрен день, что ночь – белым бела, как в Питере, хотя кругом не Питер. И, пьяный, на все буквы алфавита кляну себя, что хочется тепла; что белый свет так безнадёжно бел; что чёрный ворон к другу улетел…
* * *
Когда тоска сдавила грудь до боли,
Да так, что стал весь белый свет не мил,
Когда устал играть чужие роли,
А стать собой не оставалось сил,
Тогда пришёл я к ней. И, словно книгу,
Открыл ей душу, вырвав из груди,
И попросил: «Меня, глупца, расстригу,
Ты, если сможешь, строго не суди…»
Она ответила, что нас рассудит
Лишь только время; что всему свой срок;
Что мой роман души читать не будет,
Тем более что нужно – между строк;
И чтоб воображению больному
Не потакал – ведь так сойдёшь с ума…
И, вскинув бровь, она ушла к другому,
Кто душу показал, как cinema.
Помада на зеркале
Нынче утро дождливое, серое,
Будит улицей наглой и звонкой,
Где вчера алкоголю без меры я
Отдавался душой и печёнкой.
А теперь и тревожно, и муторно,
И судьба режет вилами воду,
Разворочено всё и запутано,
Обрубить бы концы - да и ходу.
Мне бы входы и выходы разные,
В зазеркалье сквозные порталы…
Но помада на зеркале красная:
«Я ушла от тебя. Я устала».
Всё надоело
Всё надоело. Достали таксисты таксой, телик – уродами, страшным числом – The Beast. Ночью опять, как на светлые туфли ваксу, буду намазывать строчки на чистый лист:
[i]«Совесть замучила, узников бьёт по темени, лязгая траками, прёт, как фашистский танк. Нет ни подвала (портала, пространства, времени), где дневники не писала бы Анна Франк. Нет, ничего не изменится. Всё, как ранее, будет тянуться упрямым котом за хвост. Нужно, конечно, и мне приложить старания, только ведь я не Шумахер, не Ален Прост, чтобы на финише всех обойти. Я пробую, но затяжным получается мой pit stop. Ладно, проехали… Знать бы словцо особое, тихо прошепчешь – и сразу же всё тип-топ. Всё б завертелось; решились вопросы спорные; все б удивились: «Откуда такая прыть?» Жаль, всё не так. Но футбольную нашу сборную хочется мне несмотря ни на что любить».
[/i]
* * *
«Вот и встретились…»
«Ах, как здорово!
Как дела?»
«Приходи на чай,
Посидим…»
«Мне пора, до скорого!»
И добавила: «Не скучай…»
Упорхнула… К стеклу автобуса
Прислонила ладонь на миг …
Закружила мне душу глобусом,
И душа сорвалась на крик.
…А однажды ведь ты сказала мне:
«Что ж, мон шер, ты бровей не хмурь,
Мы с тобою Амура баловни,
Ты покрепче меня амурь…»
И красотку, что свет не видывал,
До утра я амурил аж,
И по-белому нам завидовал
В общежитии весь этаж.
Ах, нужна ли была нам ссора та?
До сих пор не оплачен счёт…
И зачем же тогда из города
Я уехал на целый год?!
А теперь… Что ж теперь-то мучиться?
Зря мы встретились… Вот так чай!
Ничего у нас не получится,
Не скучай, мон шер, не скучай.
Письмо Гермине
Полосатая жизнь
То победа, то проигрыш чистый,
чередою всю жизнь напролёт.
Настоящему нонконформисту
не сыграться с командой.
И счёт
на табло был оплачен немалой
кровью –
я не стоял за ценой…
Я шагаю с работы усталый,
подшофе, и как водится, злой,
потому что тоскою гнетущей
я раздавлен и вымотан...
Нет,
Чтоб в России поэт – и не пьющий?
Либо пьёт, либо он – не поэт!
Я мечтал бы о тамошних пабах,
начинал бы обратный отсчёт,
но Европа – глубокая ж… жаба,
а Америка – глубже ещё.
Пусть окошко в Европу открыто,
и с балкона Карпаты видны,
настоящего космополита
ограждают четыре стены,
за которыми лает и лает
на жену и собаку сосед…
Отпущу я себя в Гималаи
или лучше в китайский Тибет.
А когда надоест на диване
посещать неземные миры,
я пропью и прореху в кармане –
что мне проку от чёрной дыры?
И по-русски, с душой наизнанку,
я пойду от ворот в поворот.
И опять мне волынку с шарманкой
полосатая жизнь заведёт.
Неотправленное письмо
Безбашенный рок-н-ролл
Ему недавно красотка-кошка всю душу выскребла. Он исчез. Он просто взял, опустил окошко, и молча выбросил GPS. Он до отказа педалью газа не выжал прошлое, и всегда она стояла в глазах, зараза. Но всё проходит. И города мелькали, словно в калейдоскопе, крутился бешеный рок-н-ролл…
Он выпал звуком в её синкопе и места нужного не нашёл, в котором можно лежать и раны лизать, покуда не выйдет яд, и думать, что в этом мире сраном, куда привычно ни бросишь взгляд – всё будет плоско, как диск попсовый, всё будет мелко, как твой Арал. Пока любовь не закрутишь с новой. Пока поймёшь ты, что зря страдал и волочился за этой дурой – пушистый белый холёный хвост. Её пора отделить цезурой, врагам оставить её форпост. Иначе будешь в её рулетке как шарик долго искать зеро. А нужно лишь на другую клетку уйти с е2 и своё нутро почаще слушать, тогда прокатит, и будут пофиг все бабы-вамп.
Он сбросил скорость, решив, что хватит. Приехал. Тоже мне Форрест Гамп. На зимних шинах - все выходные, коту под хвост и стихами в стол.
И влево руль через две сплошные крутил безбашенный рок-н-ролл.
Пьяные стихи
Трезв натужно день,
Ночь пьяным-пьяна,
Что налито всклень –
Выпито до дна.
И на этом дне –
Тишь да благодать.
Что же делать мне?
Лишь стихи писать.
И пишу, поэт,
Штампы и клише –
Счастья в мире нет,
Мира нет в душе…
Александр Оберемок: Пьяные стихи.