Елена Берсенева: Мое счастливое детство.
Сборник миниатюр Елены Берсеневой "Мое счастливое детство" подтверждает, что психологи и даже психиатры правы, когда говорят, что самые неизгладимые травмы ребенку наносятся в детстве. И от них никогда не избавиться. Духовные ошибки, совершенные взрослым человеком, можно исправить, если очень постараться, захотеть, напрячься; душевные травмы ребенка залечить немыслимо. Внутренней болезненностью эти миниатюры напоминают знаменитую "Голубую книгу" М. Зощенко. У меня лично душа отдохнула только на истории "Настоящий мужчина". Остальные микроновеллы - страшные и тяжелые. Особенно "Город мертвых". Но сделаны хорошо, не придерешься... как и печальная "Голубая книга". И, кто знает, может быть, публикация этого цикла поможет Елене Берсеневой избавиться хоть от одного цепкого, причиняющего боль "якоря" детства? Ведь психотерапевтическую функцию литературы, нравится это нам, читателям, или нет, никто не отменял и отменить не в силах...
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Елена Сафронова
|
Мое счастливое детство
2010«Лекарство в тумбочке – достань сама», или куча окровавленных подорожников |Медведь |Настоящий мужчина |Город Мертвых
«Лекарство в тумбочке – достань сама», или куча окровавленных подорожников
Матери своей в детстве я не помню. Нет, не в этом смысле, мама у меня была, и сейчас есть. Только лица ее в детстве я не помню. Просто мама у меня была врач. Она уходила на работу в восемь утра, возвращалась в семь вечера и сильно уставала. Когда приходила с работы – ложилась на кровать лицом к стенке и спала. Или делала вид, что спала. Только все равно мне в это время шуметь не разрешалось. Я должна была тихо сидеть в уголочке и не дышать. И друзей в дом водить не разрешалось, потому что мама спит. Играть конечно можно было, но только в тихие игры. Вот я и сидела обычно в уголочке и считала гвоздики. Или пуговички, для разнообразия. Так я считать и научилась, и читать тоже.
Выйти из своего уголочка я решалась, только когда у меня сильно что-нибудь болело. Я становилась у маминой кровати на коленки и шептала: «Мамочка! У меня болииит! Очень болит!». Тогда мамочка не поворачивая головы сквозь зубы произносила: «Лекарство в тумбочке – достань сама». И все.
В детском саду шуметь можно было сколько угодно и даже прыгать можно было, особенно на прогулке, но я по привычке сидела в уголке и считала камешки. Или стеклышки. Стеклышки в тот день попались особенно красивые: огромные, синие, такими тогда стеклили окна в общественных банях, чтоб непрозрачно было, а обломки почему-то валялись у нас на территории садика.
И вот одним особенно красивым и огромным я умудрилась располосовать себе руку чуть не до кости. Ну, до кости, не до кости – не знаю, но кровища начала хлестать водопадом и очень много и быстро. Я как кровь увидела – испугалась жутко, но не самой крови, конечно, смешно было бы дочери врача крови бояться, я и уколов-то никогда не боялась, не то, что крови, а испугалась я того, что меня наругают за то, что я такая неловкая. Или не наругают, а просто посмотрят с отвращением и отвернутся. Как мама.
Первым делом я решила спрятаться куда-нибудь подальше, чтобы меня никто не увидел. А потом я вспомнила, что «лекарство в тумбочке, тумбочка в кухне», осталось только добраться до "кухни", и все будет в порядке. Ну короче, я решила лечить себя сама. Я опустилась на колени на тропинку и стала рвать подорожники и прикладывать их к ране, рвать и прикладывать…
Меня нашли в полубессознательном состоянии в куче окровавленных подорожников.
Я так и не смогла объяснить потом, почему я не пошла сразу к воспитательнице или в медпункт, а решила лечить себя сама. Лекарство в тумбочке, тумбочка в кухне, а в кухню можно доползти и самой… Медведь
Был у меня в детстве тоже свой медведь плюшевый. Как-то я вскрыла ему грудную клетку, всунула туда часики, а потом зашила. И стал он у меня медведь с тикающим сердцем. Ночью, засыпая, я слушала, как бьется сердце моего медведя. Вот только когда сердце останавливалось, (а делало это оно регулярно раз в сутки), приходилось вскрывать грудную клетку, доставать сердце, крутить колесико, а потом опять зашивать. И превратилось это в такой ежеутренний ритуал: проснулся, привел себя в порядок, и приведи в порядок своего медведя. Заставь его сердце стучаться быстрее.
С тех пор, если я и встречаю такого медведя, у которого при общении со мною сердце не бьется чаще, почему-то очень хочется вскрыть грудную клетку, подкрутить колесико, а потом опять зашить. А потом вспоминаю, что делать это придется каждое утро и пропадает желание общаться с медведями. Ну их, медведей.
Настоящий мужчина
Когда была я маленькой, не было у нас в семье такого дня, чтоб не жил в доме какой-нибудь зверь. Ну типа кот там, или кошка. И ни разу не ходили мы с мамой покупать на рынок котенка, и тем более не заказывали породистых персов-сиамов у знакомых.
Все кошки приходили к нам сами.
Заберется такая бродяга-безнадега на пятый этаж, сядет к нам под дверь и начинает орать. Ну и орет так, пока ее в дом не возьмешь.
Только больше одной зверюшки у нас в доме не уживалось: сразу начинался вой, визг и дележ территории. Так что все, что было сверх одного, мы с мамой мыли, кормили, лечили, проводили сеансы психотерапии (да-да, не смейтесь, где вы видели бродячих котов без психотравмы? - все они до смерти запуганы) и раздавали их уже чистых, здоровых, приученных к туалету по знакомым.
Кот Тимка попал к нам как раз, когда ни одной кошки в доме не было, и потому его оставили на роль хозяйского кота. Был он практически здоров, неимоверно грязен и до одури запуган. Когда проходишь мимо по коридору, прижмется, несчастный, к полу и не смеет даже пошевелить ушами, когда поглаживаешь ему спинку.
Со временем его откормили, блох повывели, стал он ласков и толст, но пребывал без причины в печали. И все печальнее становилась я: маленькая серьезная девочка. Наконец, я решилась и подошла к маме. «Мама! – сказала я – наш Тимка грустит, потому что не может больше гулять на улице. Ведь он же бродячий кот, он привык к свободе, там травка зеленая, там птички, давай попробуем выгулять его!»
Попробовали. Первый раз кота не удалось донести даже до первого этажа. Жирный Тимоха так боялся улицы, что сопротивлялся, как пленный партизан. Недели через две, залечив раны, нанесенные партизаном, мы с мамой повторили попытку. Поход оказался удачным: нам с мамой удалось донести его до улицы и поставить на землю. Минуты две толстяк дрожал крупной дрожью, а потом сиганул на ближайшую сосну. Вечером его сняли, и с тех пор наши ежедневные прогулки проходили так: Тимоху выпускали на землю, он бросался на дерево и с вершины сосны любовался на травку и веселых птичек. С каждым днем он бросался к сосне все медлительнее, а спускался все охотнее, и я, как юный психотерапевт, была почти счастлива.
Так незаметно подкралась весна, и счастью моему не было предела, когда мой пушистый пациент начал наконец-то обращать внимание на женщин. То есть на кошек. А однажды не пришел домой ночевать.
Так и повелось у нас: влюбленный Тимоха сам садился у двери, терпеливо ждал, когда его выпустят, и, нагулявшись, возвращался.
Возвращался иногда он недели через две: тощий, блохастый и грязный. Мы его отмывали, откармливали, а потом он опять уходил. Так и жил он: две недели дома, две – в гуляньях.
Вот как-то вернулся он домой странно чистый и совсем не голодный. Мы так тогда и подумали: птичек научился ловить. А потом опять: шляется где-то месяц, а домой возвращается сытый, толстый и подозрительно чистый.
Все выяснилось в один день: спускаемся мы по лестнице, а Тимоха наш навстречу. А соседка со второго этажа его гладит: - «Васька, Васенька!». А мы и говорим: - «Это не Васька, это Тимка!», а она отвечает: - «Нет, это мой Васька!». А мы и говорим ей: - «Это не ваш Васька, это наш Тимка!».
Так и выяснилось, почему это наш Тимка сытый возвращался: жил он, подлец-изменник, на два дома, на две семьи – у нас поест-поживет, к соседке сходит. Позже узнали, что он и в соседнем доме одну женщину осчастливил. И к ней ходил поспать, поесть и помурлыкать. Оказался котейка наш форменный кобель!
Вот такой вот был у нас Тимка. Или Васька, кто его теперь разберет!
Город Мертвых
А в детстве эта комната казалась огромной. Когда мы с сестренкой ползали от дивана к столу и обратно по зеленым листьям паласа, весь мир казался состоящим из диванов и зеленых листьев. Сейчас я вижу, что комнаты хватает лишь на то, чтобы поставить посередине гроб и рассадить по краям родственников. И только. Как будто по всей стране строили комнаты специально для этого события. Чтобы поставить гроб в центре комнаты и стулья с родственниками вокруг. Для того чтобы смог пройти священник, из комнаты приходится вынести кресла. Священник на удивление молод и похож на студента художественного училища. Свечи чадят, и чернорясный юноша кашляет с непривычки.
Ловлю себя на мысли, что из всех собравшихся, знаю едва ли больше трех-четырех человек. Семья – это те, кто стоят у гроба. Кто будет стоять у моего гроба? За последние пятнадцать лет я была в этом доме четыре раза. На похоронах. Каждый раз, когда я возвращаюсь в этот город, он встречает меня смертью. Может быть потому, что единственным местом в городе, которое я любила, были кладбища.
Поход на кладбище, это была Большая Прогулка. Мама моя была нелюдимым человеком, из дома почти не выходила, и ни прогулок, ни пикников, ни походов в лес с шумными родственниками в моем детстве никогда не было. А дорога на кладбище вела через лес. И раз в году в родительский день я с замиранием сердца пробиралась этими темными лесными тропинками и вдыхала этот чудный и чужой для себя мир.
А потом, когда взрослые сгребали листья на могилках, подправляли столики и скамейки, красили оградки бронзовой краской, я отправлялась в Путешествие.
Город мертвых. Читать я тогда, кажется, еще не умела и просто смотрела на лица. Почти на всех памятниках красовались красные звездочки, и я спрашивала маму, что это значит.
– Это значит, что здесь лежат красноармейцы или советские люди.
– А там, спрашивала я, – смотри, на той могиле крестик с палочкой! И вот еще на той! Это не советские люди?
– Это… конечно, советские, замялась мама, только они… верят в Бога…
– Так Бога же нет! – засмеялась я – Ты сама говорила!
Мне никто не ответил, и я отправилась в свое радостное путешествие. Молодые лица со звездочками и старые с крестиками, и совсем маленькие тоже со звездочками.
– Красноармейцы, - вздохнула я.
На многих могилках лежали конфеты и раскрошенные яйца.
– Мама, можно я возьму конфету? – спрашивала я каждый раз, когда мы приходили на кладбище.
– Нельзя, они для мертвых.
– Но они же не едят! Кто их положил?
– Родственники.
– А родственники думают, что мертвые вдруг оживут и захотят есть?
– Они не оживут. Мертвые никогда не оживают.
– А бабушка говорила, что все оживут, когда будет конец света!
– Не слушай бабушку, она верит в Бога.
Сухая трава очень приятно пахнет и сучки хрустят под ногами. На этот раз я забрела гораздо дальше обычного, так, что даже перестали быть слышны голоса людей. Было очень интересно и совсем не страшно. Главное – это не есть конфеты с могилок, а то когда мертвые встанут, они будут очень голодными. И тогда они спросят: «КТО СЪЕЛ МОЮ КОНФЕТКУ???»
Я грызла пряник, который дядь Сережа сунул мне в руку, чтобы не приставала с расспросами, и тут остановилась. Кладбище пересекала узкая проселочная дорога. А за ней… за ней, сколько видел глаз, были могилы и памятники, памятники и могилы, и синие оградки. Я сначала даже не поняла, что так меня испугало, а потом разглядела вместо крестиков и звездочек на верхушках памятников странные полумесяцы. Через дорогу простирался чужой, непонятный для меня мир. Кто там похоронен? Я кинулась назад со всех ног, обдирая коленки в узких проходах. Очень тихо, только птицы поют неизвестно откуда, да трещат сучки у меня под ногами, ничего не видно ни впереди, ни по сторонам, только облупившаяся краска на решетках в этом немом лабиринте и страшные чужие полумесяцы за спиной. Город мертвых, город без улиц и площадей, без номерных знаков, город, где можно бродить часами, особенно если не умеешь читать. Есть только лица и они молчат. Молчат старые лица с крестиками над головой, молодые со звездочкой, и даже самые маленькие со звездочками тоже молчат.
– Мама, мама, кто там лежит в могилах под луной, под месяцем?
– Там люди, которые верят в Бога.
– Но Бога же нет, ты сама говорила!
– Они верят в другого Бога.
***
С тех пор я старалась не отходить от знакомых могилок. Черт их знает, сколько еще в Городе Мертвых можно встретить Богов, которых не может быть. Сейчас на кладбищах почти не встретишь ни одной звездочки. Никто больше не верит в Красноармейца. Сейчас я уже умею читать, и точно знаю, какими будут первые шесть цифр на моем памятнике. И даже могу выбрать последние две цифры. Город Мертвых примет всех. И я тоже буду лежать здесь с почерневшим лицом и вздувшимся животом. И кто-нибудь обязательно принесет конфетку, чтобы я не осталась голодна в час воскрешения и не сожрала всех своих близких.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Елена Берсенева: Мое счастливое детство. Прозаические миниатюры.
Честно говоря, упаси Бог от такого "счастливого детства"!
05.09.10 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|