А солнце выплыло наружу
А солнце выплыло наружу
Осколком скомканного дня.
И тот, кто был совсем не нужен,
Пытался перечесть меня,
Но фразы обрывались в Лету,
Оставив на песке следы.
Харон совсем не любит света -
Ему достаточно воды.
Ему достаточно сознанья
Своей спокойной правоты.
Разлука...память... покаянье...
Усталость...желтые цветы...
Первая прогулка после болезни
Ограниченный выход. Всего на пятнадцать минут.
Постоять, подышать,помолчать, привалившись к забору.
Как же холодно тут, как промозгло и ветренно тут,
В интервале реальности между кафе и конторой.
Постою, посмотрю, подбородок упрятав в кашне,
Посчитаю прохожих, в уме им добавлю репризы.
Мазарини - в ермолке, под красным зонтом - Ля Шене
А пейсатый старик - камердинер у графа де Гиза.
И закрутится время, воронкой затянет в сюжет.
Я его прошепчу задыхаясь и зябко сутулясь.
Мир,который придуман, которого, в принципе нет,
Оживет на подмостках заляпанных слякотью улиц.
На пятнадцать минут. На пятнадцать коротких минут.
Первый раз за неделю и этого будет довольно.
Как промозгло и сыро, как холодно, ветренно тут,
Но актеры, не зная, уже подготовили роли..
Вечерняя плясовая
Милый карлик в колпаке,
С колокольчиком в руке,
Подари мне погремушку,
Прошепчи мне смех на ушко.
Милый карлик в суртуке,
С ложкой в согнутой руке,
Ты не ешь так жадно кашу -
Половина ведь не наша.
Милый карлик в котелке,
С ручкой в мерзнущей руке,
Не пиши ты эти строки,
А то станешь одиноким.
Милый глупый человек
Ты прожил во мной весь век.
Занавесьте зеркала.
Видимо, пора пришла...
Собратья по перу
Собратья по перу, не ко двору
Пришелся нам прыщавый переросток,
Что просыпался рано поутру,
И всех будил, "стреляя" папиросы.
Потом обход ближайших шалашей,
В традиционных поисках спиртного.
Его ловили, а потом - взашей,
Но через час он появлялся снова.
Плыл запах "дури", раздавался смех,
Горел песок под голыми ступнями.
На целый месяц мы ушли от всех
На черноморский берег дикарями.
Собратья по перу, не ко двору
Пришлась нам эта полненькая Элла,
Что проиграв желание в "буру"
Расплачивалась долго и умело.
Она была старуха (двадцать два),
Пыталась рифмовать, но очень скверно.
И всем шептала чувственно сперва:
"Ты у меня, мой милый, будешь первым."
Тому неделю или две назад
Я встретил их вальяжными, седыми...
Они женаты много лет подряд,
А я их помню очень молодыми...
Полупустое кафе
Местами солнечно, местами снегопад
Местами солнечно, местами снегопад.
Прогноз на завтра обещает ветер.
Тому пятнадцать месяцев назад
Я понял, что не жил на этом свете.
Я этот грубый мир воспринимал,
Как алгоритм, что начертал создатель
А он на самом деле маргинал
И получает меньше чем затратил.
А он на самом деле шаловлив,
А иногда банально предсказуем.
С приливом часто путает отлив,
И поминает ночью черта всуе.
И, повернув печаткой внутрь кольцо,
Он изредко, в бессильном раздраженьи
До крови на костяшках бьет лицо
Зеркального немого отраженья.
И вот тогда я понял, что пора
Мне выходить из затяжного стресса.
Провинция. Прохладно. Пять утра.
И час пятнадцать до начала мессы.
Двадцать капель разума
Двадцать капель разума
На стакан воды.
Далеко до праздника.
Ближе - до беды.
Ах ты боль сердечная,
Кругом голова.
И отрада вечная -
Бисером слова.
Надо выйти нАлюди,
Вывертом стопу,
Будто чёлн по наледи -
Проредить толпу.
Локти раскорячены,
Подбородок вверх,-
Мол и мы незрячие,
И плевать на всех.
Ведь слепцы убогие,
Калечный народ
Отсудили богову
Толику щедрот.
Им дано воистину,
Что другим потуг -
Золотую истину
Понимать на слух.
И перстами гнутыми,
Тыча в пустоту,
Чуять то, что внутренно,
А не на виду.
Двадцать капель разума
На стакан воды.
Скука безобразная,
Да табачный дым.
Ни пороха, ни вороха, ни сил, ни тишины
Ни пороха, ни вороха, ни сил, ни тишины...
Сжимает день обьятия обещанной страны.
Где чуждость восприятия низводится на нет
Славянскою грамматикой на полосах газет.
Где посиделки вечером, и погляделки в рот
Уже воспринимаются, как личный дискомфорт.
Не весело, не песенно, ни бога, ни войны...
Сжимаются обьятия покинутой страны.
Мы там остались отзвуком, причиной странных снов,
Скандальной неизвестностью и честностью взахлеб.
Мы там еще присутствуем, как фото на стене,
Невольным обвинением в непризнанной вине.
Ни жалости, ни малости, ни капельки вины...
Распахнуты обьятия совсем другой страны,
Где постаревшим мальчикам и девочкам седым
С утра дремать на лавочке, смотреть на молодых,
И утешаться мыслями, что жизнь не так плоха,
И забывать о признаках присутствия стиха.
***
Дождливый день похож на длинный сон.
Щекочет ноздри острый запах пиццы.
Распахнутые двери на балкон,
А там, внизу, затылки, а не лица.
Мышинно-серым полоскает высь,
Вобрав в себя остатки непогоды.
Внизу течет размеренная жизнь
Подверженная всем капризам моды.
Зависящая от пустой молвы,
От мата и экзистенциализма,
От поворота бритой головы,
Усвоенного крепко в этой жизни.
Опять загрохотало с высоты.
Дома ушли в полупрозрачность фона.
Желание любви и простоты
Напрасно при наличии балкона.
Поэтому не надо на балкон.
Щекочет ноздри острый запах пиццы...
Минуя первый свой "армагедон",
Так хочется понять, или напиться.
***
Усталость словаря вплетается в сознанье.
Зеваю, воду пью, дурею от жары.
Вчера мне принесли полфунта расстоянья,
Две скомканных строфы и баночку икры.
По правилам игры икру съедают первой
И выжимают жизнь по каплям из строфы.
Всего-то ничего - растроенные нервы.
Всего-то ничего - обычные стихи.
Движение руки расплескивает буквы,
Что липнут на штаны оранжевым пятном.
А после - по второй, прислушиваясь к звукам,
Похожим на салют, или на дальний гром.
Вот так проходит день - ни музыки, ни тайны,
Удобный, как диван, короткий,как Апрель.
Все очень хорошо. И только расстоянье
Прообразом щенка еще скулит на дверь.
***
Какой-то непонятный диссонанс
Вплетается в мелодию Скарлатти.
Шум за окном похож на контрданс,
И хочется сказать:"Довольно. Хватит..."
И хочется "заезженный" CD
Достать из недр тупого автомата,
Но это ж надо встать и подойти,
И оборвать течение сонаты.
И что потом? Повиснет тишина
Над зябкой ночью Верхней Нагарии.
Желание финала - не вина,
А следствие начальной эйфории.
И потому, прижав ладонь к плечу,
Кивая в такт размеренному танцу,
Сижу в уютном кресле и молчу
Под музыку любимых итальянцев.
***
Ничем не отличаюсь от других.
Таких как я на этом свете сотни.
Ну, может иногда прорвется стих,
И очень даже может быть сегодня.
И что с того?Ведь невозможно жить
И самого себя всегда бояться.
А не пора ли просто прекратить.
А не пора ли просто поменяться.
Ведь кто-то оголтело рвется в бой,
Не замечая, что он хвост собаки.
Ты помнишь,мы же в юности с тобой
Не уходили от хорошей драки.
Ну а теперь нам стало не до драк, -
Успеть бы расплатиться за обеты.
Проклятье слова, это как табак,
Рука невольно ищет сигарету.
И мир идет заведомым путем,
Все время балансируя на грани.
Как хорошо по вечерам вдвоем
Помешивая ложечкой стакане
Предельно крепкий тепловатый чай
Болтать о ерунде и между прочим...
Постой... Я на минуту...Не скучай...
Мне надо набросать четыре строчки.
Разговор на кухне в канун окончания Хануки
Зажги седьмую свечу.
Закончился праздник.
Не надо о разном, давай понемногу об общем.
Дожди обрекают на томную скуку,
мы ропщем,
а в общем
все мило достаточно.
Несообразность
мотивов и действий приводит опять к раздраженью.
Движение вверх перекрыто потребностью быта.
Кульбиты над пропастью,
танцы на зимней дороге,-
все это забавы любимых,забытых, двуногих.
Мы тоже относимся к племени стойких изгоев,
но в нашем "вчера" затаилась подспудная память.
Исправить? Пожалуй... Но только всего не исправить,
особенно места, где нам перепало родиться.
Приснится потом, а быть может уже беспокоит,
Сознанье того, что живем мы с тобой по привычке.
Да что ты, да что ты...
Великолепно...
Отлично...
Ах, ты о душе?
А я думал о новой квартире.
В том мире где мы,
оставляя кресты на могилах,
пытались лелеять в себе ожидание чуда,
сейчас там зима, а у нас здесь уже не косые -
прямые дожди потрошат по асфальту.
Ну ладно, не буду
тебя раздражать эмигрантским занудным брюзжаньем.
Наверное, просто устал, плюс, шальная простуда.
Любить, где живешь, очень сильно похоже на жалость
к себе самому и поэтому неодолимо.
У дыма твоих сигарет запах лавочки в Сохо.
Немного прохладно,
а в общем спокойно и праздно.
Дорога петляет,
но продолжая дорогу
седьмую зажги,
ведь сегодня закончится праздник...
***
Давай сегодня поспорим об отвлеченном,
Дадим ответы, еще не придумав вопросы.
О том, что белое иногда становится черным.
О том, что снег в Иерусалиме, это, конечно же, нонсенс.
Припомним цитаты и сложим их спичечной горкой
На полированный столик прямо у входа, в салоне.
И горечь раздумий о жизни отступит тихонько,
И позже пристроится ангелом на подоконник.
Она не уходит. Ей весело в этом жилище,
Уютно в душе, как стеклу в упаковочной вате.
Ведь каждый из тех, что всю жизнь одиночества ищет,
Находит известность и скучный комфорт в результате.
Так значит пора подлечить раздраженные нервы,
И скупостью писем не мучать знакомые лица.
Мы тоже когда-нибудь будем с тобою, наверное,
Шуршанием слов на заложенных ветром страницах.
А может не будем, точнее, придем, но не сразу
К тому, что для глупых сентенций уже слишком поздно.
Из спичечной горки я вытащу главную фразу -
"Credat Judaeus Apella"*, и медленно выйду на воздух...
*Credat Judaeus Apella - «Пусть этому верит иудей Апелла», т. е. пусть верит кто угодно, только не я. Гораций "Сатиры"
***
Свобода приходит нагАя
С погасшим окурком в руке.
Чуть-чуть матерясь и икая,
Дрожит на ночном сквозняке.
Покрывшись "гусиною кожей",
Пихает ромашки в вазон.
И все это очень похоже
На дурно придуманный сон.
Затем, отправляется к крану,
В пути задевая углы,
Принять на прощание ванну
С добавками хвойной смолы.
Белеют худые лопатки.
Пульсирует в окнах рассвет.
И твердые сбитые пятки
Стучат о неровный паркет.
А после, помедлив у входа,
Промолвит она:"Не скучай"
Под утро уходит Свобода,
О коей ты долго мечтал.
Посвящение "Свистку"
Это не дождь -
это твои ноготки стучат по пластику.
Эквилибристика жизни, схоластика,
Дань, ныне модным течениям времени,
Ранним потерям,
плешивому темени....
Милая девочка с челкой навыпуск,
Выпуск 20-го века школы "Черт Знает Где"
Мелодия сленга впилась в язык к тебе
пирсингом правил туссовки.
Кроссовки разбиты напрочь.
Жадно глотая осколки бабьего лета,
мнешь между пальцев последнюю жизнь сигареты.
Кажется это
было уже, или будет.
Но время зависит от времени.
Ты разрешилась от бремени
парою рифм,
парой скомканных строф со скинхедовским привкусом крэка.
Выпуск 20-го века.
И точку поставить нельзя.
Плавно скользя по промокшему городу,
ты закрываешь глаза,
спрятав себя в мимолетный налет увлечений,
чаяниий чьих-то, сомнений, волнений,
шороха капель, преддверия будущей ночи....
это не зверь - это ногти царапают строчки...
Зима на востоке
Зима на востоке и дождь полоскает Мегидо*.
Его ожидали и даже подспудно просили.
Размытыми пятнами в зеркале дальнего вида
Вальяжно плывут нереальные автомобили.
Проедем Мегидо, поднимемся в Верхний Нацерет**.
Мелькают столбы, будто пальцы забытых пророков.
До цели - века, но наличие истинной цели
Позволит еще продержаться хотя бы немного.
А после, туда, где синеет черта океана,
Где ветер восточный встречается с западным небом.
Я буду пернатых подкармливать импортной манной,
Ты вынешь из сумки краюху засохшего хлеба.
Но там, у развилки, где как огонек сигареты
Горит светофор, начинается новая драма.
Направо мерцает ночными огнями Манхеттен
Налево желтеют святые развалины Храма.
Но сдвинулось что-то... Игра превращается в данность.
Сценарий по ходу, репризы порою неловки.
Банальный сюжет обретает иную реальность
В которой желательно новое место парковки,
Желательно чудо,желательно, то, что знакомо.
И бег в никуда прекращается как бы внезапно,
Сбиваясь на шаг, у порога знакомого дома
В который приходится нам возвращаться обратно.
Сбиваясь на шаг мы на время как-будто мудреем,
Но только на время, но только до нового круга...
Актриса домашнего театра и клон лицедея,
Молчат паралельно за тысячу миль друг от друга.
*ар Мегидо(ивр)- гора Мегидо - гора недалеко от Назарета,в английском произношении Армагедон
**Верхний Нацерет - современный жилой район Назарета
***
Языческие танцы у огня,
Друг в друга плотно впаяны ладони.
Братается зануда и законник
С грядущим воплощением себя.
Зависимость сознания от мест,
И мест от обитания изгоев.
Предав себя ты можешь спать спокойно -
Последующий примет этот крест.
А вслед за ним появится другой,
За ним еще, и так по экспоненте.
Продолжат на далеком континенте
Ту фразу что оборвана тобой,
Ту фразу, что являлась не твоей,
А отзвуком чужого междометья.
И между нами целые столетья
Зависимостей в образе людей.
Желтой пылью над серой дорогой
Беспробудно и нудно качается свет.
Желтой пылью над серой дорогой.
Есть бутылка вина и чуть-чуть сигарет -
Это все, что сегодня от бога.
По приметам о прошлом судить нелегко,
Не впадая в соблазн ощущений.
И сказав двадцать раз: "Ты сейчас далеко" -
Все равно не получишь прощенья.
Обращения в письмах сродни суете,
Где надрыв переходит в банальность.
Это даже вольготно - висеть на кресте
Обретая иную реальность,
Где не надо ночами бумагу марать,
Вспоминать и отбрасывать снова
Мысль о том, что в запале сказавшего " б...дь"
Убивает обычное слово.
Вместо криков и споров наступит январь
Равнодушный, сырой, окаянный.
Мне конечно же стыдно, но, в общем не жаль
Только гвозди саднят постоянно.
***
Полусказка , полубред -
Путь, длинною в десять лет
Без особенных побед
И больших свершений.
Пару строк, десяток стран...
В локоть тычется стакан
И заносит ленью.
Мелкий дождь сменяет зной.
Жизнь летит по окружной
Между бытом и судьбой
Взрослого мужчины.
Можно сделать шаг назад.
Можно вверх, а можно в ад.
Все равно - едино.
Все равно и там и тут
Одинаково поймут.
Одинаково от пут
Натирает голень.
Полусказка, полубред -
Путь, длинною в десять лет
Горьким дымом сигарет
Через фильтр боли.
***
Пока тугой покой не растревожен,
Пока в глазах еще мерцает ночь,
Не дай мне, боже, и прости мне, боже,
Желание уйти отсюда прочь
С мешком иллюзий и пустых сомнений,
С завистливым немного шепотком,
С молчанием родного поколенья
Застывшего за кухонным столом.
Не дай узнать, что век бесславно прОжит
В компании занудливых сирот.
Не дай вкусить мне на прощанье, боже,
Твоих, весьма сомнительных, щедрот.
Не дай понять, чтобы потом обидеть.
Не дай убить, что бы потом простить.
Не дай мне боже под финал увидеть
Все то, что называют словом "жить".
Игорь Миненков: 2003.