шэни лурджи твалэби
представь: я по-турецки сижу на траве, перебираю твои волосы
и тихо напеваю: «нуту садгац ак арис, шэни лурджи твалэби,
арапэрс давишурэбди, эртхэл ром мат шэвхэбоди…»*
я тебя буду очень ждать
черной маленькой птичкой
на твоей тыльной
за меня душа говорит,
вполголоса, оберегая, поцелуи бросая на шею, как мелочь.
чтобы вернуться.
/Ника Олич/
«слушай, мне без тебя никакого совсем житья».
желтым правым дуплет, два зеленых в углу. но
тебя невозможно не видеть, и поэтому просто я
честно делаю вид: по дну кружек гоняю листы улуна.
всегда будет и есть: любовь внутривенно, сердце навыверт,
подкостный хруст,
поцелуи и вздохи, минуты томления, крик до дрожи.
ни к гадалке, ни к доктору не ходи, диагноз один:
переизбыток чувств.
и от этого смятое платье щекотит изнанку кожи.
мои гордость с тщеславием посажены там, в груди,
и растут, как ни в чем не бывало; когда их уже срубят?
белые точки и пятнышки на ногтях (я отчаянно верю
годов с пяти) -
это признак того, что меня еще ждут и любят.
ничего в этом мире не делится пополам, и на это
находится сотня твоих счетов и сотня моих причин.
я обхватываю руками больную голову. кутаюсь в запахе амаретто.
улыбаюсь.
и мы поразительно долго, пронзительно гулко с тобой молчим.
с красивой фамилией
Марта
Он оставляет сообщение ей: «Зима не может быть вечной. Не пей».
/Евгений Синицкий/
Марта чует, что нужно валить, пока у весны не истек гарантийный срок.
До среды ей три скуденьких дня, после – только билет на поезд.
Она рано встает, надевает его футболку, варит на кухне грог,
детским пляшущим почерком дописывает очередную повесть
о том, как они отдыхают на море, воруют пастельные, ароматные ночи
у самих себя. Ей не кажутся их отношения странными. Нет, напротив,
Джек щекочет Марту и слушает, как она громко ругается и хохочет.
Он ей в сердце втыкает оставшийся красный колючий дротик.
А потом Джек съезжает со съемной квартиры. Он успеет еще до Марты
и до марта. Купит цветов для новой леди - кудрявой Эстер.
Джек меняет лица. Джек уходит на новое место – в соседний квартал.
Джек уходит от Марты, не закрывая дверь.
Марта думает, что люстры, которые отражаются в окнах, на самом деле
зажигаются в небе. По ночам Марта вслух произносит его имя
и читает стихи собаке. Засыпает трудно: чудятся ей маленькие качели,
которые быстро кружатся-движутся-кружатся между ними.
Марта мнет под собой одеяло. Ей приснилось, что они отдыхают на мо…
Только это ведь было. Электрический ток замыкает в столбе позвоночника.
Марта не отражается в собственном небольшом и кривом трюмо.
Марта считает, что сходит с ума и что ей уже не помочь никак.
Джек целует Эстер, засыпает с красивой Джулией, просыпается у Сюзон,
утром кофе с Дайаной, на обеде у Алекс, в ресторане с улыбчивой Мэри.
Джек целует их всех. Вспоминает о Марте. Убеждает себя: резон
в том, что надо уйти по-тихому. По-английски. Вовремя. Без потери.
Марта молча сидит в своей комнате. Марта не делит себя ни с кем,
кроме Джека. Марта тикает вместе с часами. Со всех четырех сторон
наступают поклонники. Джек становится black. А клешни у железных клемм
разжимаются. Марте теперь уже кажется это из ряда вон…
Через пару недель Джек бежит от Эстер и от Алекс с красивой Джулией.
Он находит какую-то будку. С разбега заскакивает в ближайшую радиорубку.
Джек совсем не уверен, Джек конфузливо думает – а скажу ли ей?
Он кричит в микрофон: «Марта, возьми же ты, наконец, трубку».
брошенное в живот
мальчик мой, сколько их,
так на тебя похожих!
я-то считала: лих
тот, кто имеет рожу
или твое лицо.
(с точностью до миллиметра,
как там у Марты Кетро
в книге про подлецов).
мальчик мой, сколько фраз
скомканных в горле стынет!
в очереди у касс
я тебя жду, а ты – нет.
ты мой нездешний гость,
я твоя Иллинойя.
кости сгребаю в горсть.
жду тебя и не ною.
видишь – я у ворот
дома, мне не чужого.
мальчик мой, вот же, вот,
собранной ежевикой
пахнет то самое слово,
шепотом или криком
брошенное в живот.
л-ю-б-л-ю
моя любовь
можешь ее выбросить совсем
можешь выпустить ее на ветер
можешь внутрь сунуть микросхем
можешь сделать самой сильной в целом свете
можешь ее в рамочку на стол
можешь под подушку с оригами
можешь отнести ее в костел
но не попирай ее ногами
Билл
кинестетик
сердце распахнуто настежь.
выстрели -
я усну
/Превзойти Всех/
о том, что ты приедешь в октябре,
не слышал ни один фонарный столб,
ни люди, ни аптеки, ни мосты,
ни…
Я кинестетик. Сквозь твой приоткрытый ворот
я ощущаю мягкий изгиб ключицы;
пальцы скользят, боясь уничтожить город
в ямочке на предплечье. Запахами корицы
манишь завиться узором дамаскинадо,
влиться в толпу голосящих масс
на КВНе. Что мне для счастья надо?
Чувствовать - я в этом деле ас.
Я кинестетик. Я закрываю глаза, когда мимо
громко проносится поезд метро. Ты
сначала разыгрываешь пантомиму -
(люди в вагонах напоминают шпроты)
я_не_знаю_как_ты_без_меня_спишь;
а потом низким грудным протягиваешь: «малыш,
мир так устроен, чтоб мамы нас всех рожали
раз в тыщу лет малыми тиражами».
барабанами боль
ночью
я хотел бы найти тебя там, и я скалюсь, и силюсь промолвить имя,
но она зажимает мне губы, и я забываю твоё лицо.
/Настя Романькова/
ладно, малыш, тогда перейдем на темы, волнующие нас обоих:
ну, например, дефекты и трещины на обоях,
битые стекла, серые телевизоры, офорты Гойи
или погода в стране.
что тебя интересует, звезда моя? что не дает покоя?
где ты ночуешь? кто отдается тебе без боя?
кто тебе дарит ласку морских прибоев?
жаль не мне
это доверено. мальчик мой, ровным строем
ходят солдаты. а я замечаю сбои
в том, что имеет название «я живое»,
в том, что сейчас на дне.
p/s
левая часть меня плачет, а это значит –
гуд бай, май лав.
вот так
вот так и начинают любовь - одним движеньем глаз.
люби меня, как будто бы я последняя, кто здесь есть.
твоя. и можешь меня... доесть.
/Вольта/
…и пишу я из города Че – показания местной карты
потихоньку мне врут. бесконечность идет по линии
и от края до края коричневой школьной парты
забивает в меня тебя острыми черными клиньями.
мне всегда это странно и почему-то всегда удивительно
улыбаться на улице – за чудовищным неимением,
конечно, тебя. «опоздавшее бродит прозрение».
я хочу для тебя быть не просто, а относительным
местоимением.
…и звоню я из марта (по местному времени) – здорово!
снег штурмует дом сверху, с середки и снизу. ров
наполняется талыми строчками, жидким оловом.
я делюсь на кривые помехи твоих телевизоров.
головокрушение
ты выдыхаешь
логарифмированное сердце
привет
гудки как стон тоскующего психа
/Дийна/
привет.
я не знаю, что нужно спросить.
голос, ставший чужим,
разрывал тишину телефонной трубки.
- что? как живешь?
а как я могу еще жить,
если не целое сердце внутри,
а сплошные обрубки?
не пойми меня дурно
…и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь - человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Иосиф Бродский. 1989 год. К М.Б.
Не пойми меня дурно. Я тебя не люблю уже год как;
просто изредка узнаю по спине, пока ты
успеваешь подумать, что включена перемотка
и как плечи ее прекрасны и как покаты.
Еще одна жизнь? Мне бы только хватило этой,
чтобы выжечь тебя из себя. Вы задели меня за дело.
Я хотела бы стать актрисой, хотела бы стать поэтом -
я хотела бы стать hotel’ом
и приютом для всех, кому помощь нужнее тела.
Саша Тюменева: головокрушение.