***
Октябрь в Ирпене. Ползучий хмель
укутывает мокрые заборы.
А где-то остывает Коктебель
десертным послевкусием кагора.
Там каменный волошинский двойник
чернеет в очертаньях Карадага,
и юноша, нашедший сердолик,
цветаевской синкопой на бумаге
остался, как музейный экспонат
для тысяч посетителей музея,
легендой о любви. Морской закат
еще не предвещает дождь осенний.
Течет медово-бархатный сезон
на тех, кто октябрю еще не верит,
но кажется уже, что горизонт
при первом шторме выбросит на берег.
Санаторий
Который день море сморщенное и стылое,
вчера ветер с вечера берег так изнасиловал,
что волны смыли след последнего дикаря.
Забытый кем-то на рейде макет кораблика,
прикованный якорем, движется по параболе,
стремясь избежать неизбежного декабря.
Гуляешь утром от завтрака и до тополя,
насквозь отсырев к полудню, как труп утопленника,
в обед напиваешься чая и коньяка.
Подолгу смотришь на небо меж кипарисами,
на мокрый железобетон пустующей пристани
и куришь с видом просоленного моряка.
Остыло все, что способно меняться к лучшему,
синоптики ждут от судьбы и погоды случая,
чтоб объявить о том, что завтра повалит снег.
И это, пожалуй, сможет еще обрадовать,
ты хочешь зимы, новостей, ты включаешь радио,
но там – тишина, и по-прежнему снега нет.
***
День к исходу клонился, обычный ноябрьский день,
что проходит вполсилы, уходит всегда неприметно,
черной сеткой ветвей за окном шевелилась сирень,
неспособная спрятаться в дом от осеннего ветра.
До зимы оставалось всего три часа. Что потом?
Сон во сне, где бежишь за собой по неясному следу.
Просыпаешься утром, готовишь себе суп с котом,
чтобы с тем же котом этой гадостью и пообедать.
Что потом? Сон во сне: ясной ночью в лесу при луне
истечение сроков надежды - почти неизбежность,
только шерсть индевеет на серой косматой спине,
потому что из дома опять убежал без одежды.
Это был понедельник, сирень шевелилась в окне,
в телевизоре американец, висящий на тросе,
побеждал абсолютное зло на вселенской войне
и в конце победил, несмотря на отверстия в торсе.
Воспаленно впивались глаза в заоконную муть,
привыкая смотреть в темноту не моргая подолгу,
для того, чтобы после уйти в эту стылую тьму
по неясным следам городского седого верволка.
***
Саблезубый монгол на затопленной улице Китежа
точит саблю и зубы, сияет промасленный взгляд.
Если долго смотреть в эту воду, то можно не выдержать,
а ведь это всего лишь твой собственный внутренний ад.
Долго, коротко ли бродишь берегом странного озера,
прячешь тайны и стыд в непролазном его камыше,
а вдоль берега едут цыгане на ржавом бульдозере,
и облезлые кошки гоняют летучих мышей.
Да невесты в трико скачут в чащу лесную лягушками
за отпущенной кем-то случайной любовной стрелой,
а над ними кружат одичавшие томики Пушкина,
и сбиваются в стаи, готовые лечь на крыло.
Илья
Ветер гуляет в диких мОторошных полях,
бродит боец убитый, ищет себя в земле,
а в монастырской раке спит богатырь Илья,
в темной пещере инок песни поет Илье.
Гнутся и стонут стебли, крошатся небеса,
падают их осколки в мутную кровь реки,
слышит Илья сквозь песню страшные голоса,
чувствует – тяжелеют сердце и кулаки.
Снится ему, что в поле он замыкает строй,
звезды летят шрапнелью от грозовых высот,
а за спиной на небо новый бежит святой -
пальцем заткнула вечность липкий его висок.
Андрей Мединский: Осенние стихи.