Кижи
Что запомнилось? А просто –
Небо этого погоста.
И хождение по водам
С опытным экскурсоводом.
Петрозаводский шлягер
Над Петрозаводском снег,
Небо тает воском.
Мы летали по весне
Над Петрозаводском.
Ворон подтвердит любой
Над вокзальным шпилем —
Как летали мы с тобой
В небе вольным стилем.
Кто из нас, скажи, тогда
В чьих руках был воском?
Но светила нам звезда
Над Петрозаводском.
Ну а нынче — не видна,
Ни зимой, ни летом.
Для других теперь она
Светит дальним светом.
Перевыполнен вдвойне
План по перевозкам.
Не летать тебе и мне
Над Петрозаводском.
Воспоминание о Львове
… Надтреснуто звякнув «дзенькуе»,
Идет развалюха-трамвай.
И пани Грабовска толкует
Про свой католический рай.
И камень помножен на камень,
Как времени противовес.
И падает гулкое amen
С тяжелых набухших небес.
...Тот город веселых кошмаров
И долго скрываемых драм.
Где рядом — тепло тротуаров
И холод чернеющих рам.
Больница
Коридором, палатой — к кровати
Ты гребешь костылем, как веслом.
По ночам тебе снится, травматик:
Ах, как шла нога на излом.
Элементы из серии «ультра»,
Бытовуха и сводки ГАИ, —
Герман Юрьевич, лечащий скульптор,
Утром гипсы обходит свои.
Он больничным идет коридором,
Там, где курят в конце мужики,
Где обрывки слышны разговора:
«А очнулся уже без руки...»,
Где — не в гипсе, но тоже травматик,
Уясняющий задним числом
В неизбывном своем сопромате:
Ах, как шла душа на излом...
Мандельштам
«ИЗОЛИРОВАТЬ, НО СОХРАНИТЬ»...
Над Воронежем-сторожем нож воронить...
Иссякает продленного неба поток.
Прозревается начерно Владивосток.
Сколь небесный волчок ни крути,
Не разъехаться с веком на Млечном Пути.
«ИЗОЛИРОВАТЬ, НО СОХРАНИТЬ»... до поры...
Смертоносных созвездий звенят комары.
Набирая кровавый раствор мастерком,
Штукатурит равнину заплечный нарком.
Не разъехаться с веком на Млечном Пути
И с подругою-нищенкой вспять не пройти.
И двойная звезда — как двойной медальон,
Как проекции ваши на конус времен.
И на каждом углу — вороненый цветок,
И все помнится-полнится Владивосток.
* * *
Никуда не укрыться от ветра
На твоих перекрестках, февраль.
Мы найдем экипаж в стиле «ретро»
И поедем куда-нибудь вдаль.
Промелькнет ИТК малолеток,
Пирамидок кладбищенских жесть,
И панно «Рубежи пятилеток»,
И «...эпохи ум, совесть и честь».
Над равниной, дрожащей от ветра,
Отсияет в свой срок Водолей.
И колхозная наша Деметра
В телогрейке пойдет меж полей.
Повезут молоко на прицепе,
ЦСУ сообщит про успех,
Поспешит в райбольницу Асклепий,
А Гефест — в свой штамповочный цех.
Понаставит главбух закорючек,
И по радио будет «Кармен».
И промолвит случайный попутчик,
Что не ждет никаких перемен.
Так на каждой версте безымянной,
В городишке заштатном любом
Нам Россия предстанет: сей странный,
Этот странноприимный наш дом.
Дом, где либо жара, либо стужа,
Только деготь в ходу да елей.
Дом, в котором чем лучше — тем хуже,
А чем хуже — еще веселей.
Мы поедем на автомобиле,
Каждый супер- и архиумен.
Кто же мы — прорицатели или
Посетители этих времен?
* * *
По краткому по курсу —
Шпион, фашист, наймит,
Там на допросах в Курске
Стоит мой дед, стоит.
Лишен очков, но видит
Среди ноябрьской тьмы,
Что он уже не выйдет
Из курской той зимы.
И портупейно четко
Включенье передач.
Уже готовит сводку
Дежурный помзамнач.
И — подлинник иконы,
Нависшей над страной, —
В Кремле над телефоном
Навис «отец родной».
Его бессонны ночки,
Куется план побед.
А в Курске в одиночку
Расстрела ждет мой дед...
Острова
Последний лист слетел.
Пожухлая трава...
Не ты ли, друг, хотел
Уплыть на острова?
Но был один роман
И были в нем слова:
«Не надо, капитан,
Зачем — на острова?»
И был он, как дурман,
Как ни один другой, —
Дешевенький роман
В обложке дорогой.
И время твое шло
Сквозь пыльное стекло.
Спроси себя теперь:
Какая из потерь?
Но ты забыл слова:
Уплыть на острова.
Под этим небом
Под этим небом, вечно пасмурным,
висели низко «кукурузники».
Я жил в ладах с режимом паспортным
И недобрал всего лишь музыки…
Вечный Командировочный
Советск
От домов высоких старых,
Застывая в лунных фарах,
Тяжкой сыростью скользит
Имя прежнее — Тильзит.
* * *
Все предусмотрено заранее.
Компостер щелкнет, как курок.
И поезда по расписанию
Придут, уйдут, вернутся в срок.
Вокзалы моросью размажутся,
Рябина капнет из горсти.
А круг незамкнутым окажется —
Конец с началом не свести…
* * *
Идут в вагоны-рестораны,
В их сизое тепло со стужи.
Идут забыть о старых ранах,
Но раны просятся наружу.
— Свободно?
— Занято.
— Простите...
— По двести грамм и по конфете...
Сосед с татуировкой «Витя»
Вам говорит — как жил на свете.
Как руки складывал
и слезы
Из глаз сухих пускал во храме.
Как пел фальшиво.
Но березы
Боялся захватать словами.
* * *
Двери заколачивали в прошлое.
Уезжали
(снег и храп коней).
Прошлое — заброшенная вотчина.
Будущее — путь обратный к ней.
* * *
Ждущие чуда
Ждущие чуда, великого чуда,
Вы, изошедшие криком от зуда.
Вслед поездам, проносящимся мимо,
Вы, повторявшие: «Все поправимо...»
Но несмываемы татуировки,
Не назначаются переигровки.
Все несменяемо в прошлом, в котором
Тянется медленным телеповтором —
Как с поцелуем подходит Иуда.
А воскресение — это не чудо.
Над тихой рекою
Над тихой рекою динамик
Поет про любовь и печаль.
Художница в детской панаме
Рисует пустынный причал.
На этом причале горячем,
Пока что, как сцена, пустом,
Расстанутся двое незрячих.
Прозреют они потом.
Вдруг резко проявится это:
Последний гудок, пароход,
Причал на излучине лета,
Слияние неба и вод.
Сергей Аркавин: Ждущие чуда.