***
есть волшебный птичий нематограф
он привычный до измены до
голубекруженья и оттока
всех кровей отмены всех ходов
перемазан в саже и белилах
без примет особых без имен
в небе над москвой и над берлином
есть такой великий и немой
сам себе сценарий и механик
сам себе командует мотор
кагбе ни на что не намекает
а молчит со всею прямотой
весь такой взволнованный готовлюсь
чтобы поскорее завели
ласточкиной выси нематограф
полный глубочайшей синевы
Предновогодняя с выходом
Светолов
Светолов мой, светоло́вушка
у тебя больна головушка
и еще одна другая
заводная дорогая
у хирурга на столе в формалиновом чехле
на объектах производственных
сплошь из воздуха и воздуха
обходя светоловушки
грустно прижимая ушки
мерно дышит за спиной федеральный розыскной
На объектах неопознанных
прилетают к нам опоссумы
очи будто стробоскопы
на зубах стальные скобы
по секрету говорят завтра будет снебопад
Тараканий бог
Как у реченьки у горячей,
восковой бездымной реки
собирались в полки кукарачи,
все-то бражники да сверчки.
И верхом на измученной жабе,
как опарыш, бела, нежна,
впереди дружин выезжала
тараканья слепая княжна.
Сколь усами людей покололи,
сколь голов отгрызли, хрустя,
исполинские богомолы
у простых честны́х христиан.
И, набрасываясь из засады,
хоботками толще руки
светлы глазыньки девам сосали
плотоядные мотыльки.
Так кранты наступили весям
и пиздец настал городам,
и над миром, щекаст и весел,
воссиял Господь Таракан.
Символ вербы
Мне рассказывал прадед, суровый солдат
что ученые химики из Аненэрбе
обнаружили в глыбе весеннего льда
руны тополя, выдры и сломанной вербы
Здесь на Марсе любой малолетний фашист
знает: этих древесных пород сочетанье
суть всему карачун и окопные вши
коих дикие предки еще почитали
Ну а выдра, жующая собственный мех
означает вторженье скопцов и метафор
как услышишь их гром, повредишься в уме
сам собою в цыганский запросишься табор
Сорок тысяч цепных лорелей и гертруд
из волос эти дивные руны связали
и повесили мальчикам светлым на грудь
и омыли своими слепыми слезами
Но в горячем краю заколдованных сфер
где светло лишь одним механическим совам
умирал ни за хуй благородный рейхсвер
в голубые гроба сапогами впрессован
А в берлинских руинах бушует цынга
и кривая шарманка насилует нервы
и медведи ведут говорящих цыган
в глубину подземелий сырых Аненэрбе
***
Мальчик болен,
у его кровати –
областной консилиум святых.
По обоям скачут акробаты,
вянут осторожные цветы.
Приезжал фальшивый кирасир,
весь такой в дурацкой медной шапке,
пуговицы больно хороши,
золотая сбруя на лошадке.
Потолок жужжит, жужжит, вращается,
незнакомцы лезут, лезут в окна,
и отец зачем-то превращается
в поролонового волка.
Мальчик больше не получит троек.
Он в расположении теней
что-то важное вот-вот откроет –
лунный кратер, новый континент.
Комната наполнится озоном,
кончится ужасный рецидив,
свет навалится,
огромен и осознан,
расцветут бумажные цветы.
Commonplaces, non-places
Мельтеша, переставляя буквы, торопливо говорит с тобой белый свет, недоуменье в кубе, общих мест рассыпанный набор. Вот бы знать бы, что же означает эта непрожеванная весть, мотыльковый оттиск на сетчатке, снов вагонных зыблемая взвесь?
Это как средь шумного вокзала вдруг притершийся заподлицо, в деланном страдальческом оскале исказив опухшее лицо, к рукавам надолго прилипает и мычит – тональность ре-минор – профессиональный пролетарий, слепо-глухо-в общем-то-немой. Что он липнет и в ладони тычет карты-календарики свои, что нам за печаль, какая притча – ты как хочешь это назови? Чувствуешь подошвами ботинок, как перрон легонечко знобит... Просьба провожающим покинуть, просьба отъезжающим забыть.
Или вот, как в перегонном кубе, четверо в натопленном купе изнывают от тюремной скуки вкупе со сканвордом и тэ пэ. Это ничего не означает, кроме некой странности, что мы здесь сидим за коньяком и чаем и куда-то мчимся среди тьмы – кто лицом, а кто, простите, задом повернувшись к собственной судьбе, между адораем и райсадом, от себя везем себя к себе.
Ночь истлеет – позже или раньше, и глядишь, за шторками возник белый день, еще полупрозрачный, лучший в мире полупроводник. На лицо суровый, но хороший (хоть черты не разглядеть в упор), он предложит тормозок дорожный, странника лесковского набор – наблюдений пристальных, горячих, радостных взволнованных замет, разных неизвестных-предстоящих, всяких общих и чудесных мест.
***
Земную жизнь пройдя до рубикона,
я очутился в мангровом аду,
где жирные стрекозы, как драконы,
сородичей хватали на лету.
Во влажной мгле сновали броненосцы,
все обращалось в тлен, едва остыв,
и раздували розовые ноздри
неназванные хищные цветы.
И так неспешно двигалась пирога,
что капли высыхали на весле
от взмаха и до взмаха,
и природа
глазами желтыми смотрела вслед.
***
чтобы волос с твоей головы не упал
чтобы свет глаза не колол –
наблюдают за всем отец Леопард
и химический брат Аксолотль
предстояние в битве богов и машин –
вот занятие для мужчин
благ, кто в вены вливал алкоголь и морфин
кто гяуров без счета мочил
и за это за все распахнутся врата
твердь расступится как вода
миллионами вольт поползут изо рта
разноцветные провода
у березок узнай, у елей спроси
каково пережевывать грунт
и кому хорошо воскресать на руси
в вертикальной могиле по грудь
есть забвения дар, горяч и тяжел
и спасает мир слепота
чтобы снег на кошачьих лапах шел
и гремел как ртуть листопад
***
Станем мы с тобой цитатами,
марсианскими закатами.
Станем подвигом разведчика и киношными рассветами.
Все на все вокруг похожее, до оскомины знакомое:
снег вали́тся как подкошенный, бьется чудище подкожное.
(Жизнь, такая невозможная,
снится или вспоминается
и на камеру снимается.
Пленка рвется и сминается.)
Жизнь такая невозможная и ни разу не понятная,
как невеста терминатора, словно шаровая молния.
А на следующем уровне будет все у нас по-доброму:
свет струится как подорванный, янтарем хоромы убраны.
В бой идут мальчишки смуглые за арктическую родину,
а в ушах играет музыка, орудийная до одури.
И, пуская автоматную в отступающих панически,
что-то бодрое командует взводный кремнийорганический.
Станем мы аэростатами в небе над любимым городом,
станем страшными рассказами и стальным победным рокотом,
станем красными бригадами,
облаками,
баррикадами.
***
рыба иволга кажет язык рыбаку
в поле воет животное ива
и всего-то лишь выщелкнет парочку букв
иванов превращается в иов
ибо как заповедал апостол наш мрак
верх и низ травяное и скотье
все пожрет золотой умеранг
и вернется в десницу Господню
Алексей Сомов: Светолов.