игорь богуш: "Конвой". Записки врача, часть 4..
Ещё 4 рассказа Игоря Богуша - как всегда, разнообразных. По-моему, они становятся всё интереснее.
А я хочу сказать об одном необходимом качестве документальной прозы, качестве нелёгком, особенно если автор пишет о себе. Это качество - откровенность, которая, собственно, и делает очерки, репортажи и мемуары "документами времени".
У Богуша это есть. Описана и взятка, полученная героем от работников турбазовской столовой - он берёт её с самодовольным чувством превосходства над не столь практичным коллегой. И наглые менты-конвойные - на фоне замученного, умирающего мальчика-заключённого. И детские воспоминания о жуткой, бессмысленно-хищнической браконьерской рыбалке (впрочем, рассказ "Запахи моего детства" очень хорош и сам по себе).
Писать откровенно умеют не все. Игорь Богуш - умеет.
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
"Конвой". Записки врача, часть 4.
2011"Финская" турбаза. |Практика в ЦРБ. |Конвой. |Запахи моего детства.
"Финская" турбаза.
Мой коллега, анестезиолог Владимир Рустамов спросил:
- У тебя отпуск в августе-сентябре, ты уже решил, что делать будешь?
- Нет пока. А что?
- Ты знаешь, что финны, построившие у нас завод для «Сибура», сейчас заканчивают новую турбазу на Волге?
- Да, слышал.
- Им врач нужен на лето. Я час назад с причала приехал, на эту «финскую» турбазу на катере гонял, чтобы своими глазами всё увидеть. Место отличное, на левом берегу Волги, как раз напротив «Винновки», между Сызранью и Самарой, если на карте посмотреть. Там ещё церковь старинная на горе стоит, её за полсотни вёрст и вниз, и вверх по реке видно, а к причалу большие, четырёхпалубные пароходы во время речных круизов пристают. Знаешь, хоть, где это?
- Конечно.
- Я буду там работать июнь и июль, а ты сменишь меня первого августа. И до конца сентября отдохнёте там с женой, ещё и зарплату получишь.
- Я никогда не работал на турбазах, не знаю, что там делать. Опять же, придётся безвылазно сидеть там все два месяца? У тебя Марина – врач, ты уехал – она осталась. А у меня – студентка, и не врач даже, а медицинский психолог…
- Да, ладно, ничего там делать не требуется. Сам подумай - ну, пятку стеклом порежет кто-нибудь на пляже - йодом обработаешь, ухо у малыша заболит от купания - дашь капли мамочке. Что там ещё может быть? И твоя справится, сможешь и уехать на денёк – другой, если нужно будет. Два раза в день туда катер на подводных крыльях ходит - 20 минут от причала. Давай, я завтра оформлю тебя.
- Подожди ты, подумать надо.
- Что тут думать, говорю тебе – вариант отличный. Не пожалеешь.
- Ладно, давай.
Катер летел вдоль правого, гористого берега Волги. Солнце нижним краем своего диска коснулось невысоких вершин. Дневная жара спала. Тому, кто не видел древних Жигулей, покрытых тёмно-зелёным ковром леса, на закате, когда последние лучи отражаются в десятках речных проток, стариц и затонов, а сама Волга, обогнув Самарскую Луку, выходит на простор и течёт во всю свою могучую ширь, трудно словами описать эту красоту.
Мимо проносились знакомые места. Вот остров с песчаной косой, где когда-то мы жили каждое лето дружной компанией. Тут было всё, о чём мог мечтать волжский «робинзон»: палатки, погреб, даже электричество, проведённое от ближайшего маяка. Больше всего мне нравилось здесь место для костра на берегу, оно было обложено по кругу большими камнями и окружено вкопанными в песок самолётными креслами от ТУ-154 (один из наших друзей работал преподавателем в авиационном институте…). А вот и затон, где вечерами мы ставили нехитрые рыболовные снасти с наживкой, а рано утром приплывали сюда за уловом. Если на крючке ощущалось сопротивление крупной рыбы, сердце начинало учащённо биться. Судаки и окуни не вызывали особых эмоций, а вот редкая стерлядь была желанной добычей. Вкус стерляжьей ухи, приготовленной на костре, забыть невозможно. А в этом памятном месте я чуть не врезался ночью в огромный танкер «Волганефть», приняв его ходовые огни за фонари причала… Над Волгой тогда долго разносился в рупор мат капитана, который даже не увидел, а услышал в тумане звук приближающейся лодки. Я знал здесь наизусть весь фарватер, все мели и протоки. Каждый поворот реки вызывал новые воспоминания. Да, быстро летит время. Течёт река-Волга, а мне уж, через два года, тридцать лет…
Впереди показался главный корпус новой «финской» турбазы, сделанный из стекла и металла. Теплоходу на подводных крыльях «Полесье» нужна определённая глубина, он может подойти к причалу, только выполнив «хитрый» разворот. Нас встретил Вова Рустамов, прямо на причале познакомил меня с директором и, без всяких разворотов, повёл на небольшую экскурсию. Нам всё понравилось здесь. И номер, где будем жить, и кабинет врача, оборудованный и укомплектованный, как положено, и срубовые VIP-домики вдоль берега, со всеми удобствами и сауной внутри. Я, оказывается, должен буду контролировать кухню, столовую и буфет, снимать пробу со всех блюд и проверять качество закупаемых продуктов.
- Ну, а зарплату ты видел свою?
- Да, какая там зарплата! Мы с Маринкой проели (щёлкает пальцем по шее) здесь больше, чем я заработал. Но ни капли об этом не жалею, отдохнули отлично! Ну, удачи тебе!
- Давай, привет всем нашим в городе.
Утром я пошёл проверить приготовленный для отдыхающих завтрак. Директор столовой и работницы кухни с любопытством смотрели на нового врача.
- Здравствуйте! Показывайте, что тут у Вас?
- Проходите, пожалуйста. Смотрите, здесь продуктовый склад, вот сама кухня, там дальше находится столовая, это – кафе и бар, а буфет работает у нас круглые сутки, вот морозильная камера для мяса…
Директор столовой открыла и собиралась уже закрыть двери морозилки.
- Подождите-ка минутку.
Я снова открыл камеру. На крюках висели замороженные туши. Я не знал этого наверняка, но подумал о том, что и на городском рынке, и по телевизору видел, что на мясных тушах должны быть синие печати.
- А где печати ветеринарной службы?
Начальница посмотрела на меня с удивлением. Видимо, раньше врач не задавал этого вопроса.
- У нас всё есть, все документы, как положено. Я Вам через пятнадцать минут их в номер принесу…
- Хорошо. Не могу же я допустить, чтобы туристов кормили непроверенным мясом. Сами знаете, сальмонеллез там, бруцеллёз, опять же, который вообще у людей не лечится практически! Ну, сибирская язва у нас, конечно, редко встречается…
Директрисса перестала улыбаться. Я вернулся к себе в номер. Через десять минут в дверь постучали.
- Вот, все необходимые бумаги.
Я, не торопясь, пересчитал купюры. В уме прикинул, что это, примерно, две моих месячных зарплаты…
- Хорошо, Людмила Васильевна, здесь, мне кажется, ровно половина всех нужных документов…
Она думала ровно пять секунд.
- Договорились. Вторую половину завтра утром заберёте. Из продуктов Вам «на пробу» что-нибудь нужно будет? Сразу подумайте об этом. Я позвал жену.
- Малыш, утром придётся тебе заходить после завтрака в буфет с пакетом, забирать там «на пробу» две коробки сока, какой ты любишь, одну – печенья, пару шоколадок каких-нибудь, две-три банки лимонада ещё, чтобы на пляже нам с тобой от жажды не умереть. Как же они без врача? А вечером, после ужина – бутылку шампанского и коробку конфет, а в выходные дни, наверное, шампанского – две бутылки. Ничего не забыли мы?
- А если Вам, или Вашей супруге потребуется что-то ещё, кроме этого, подходите сразу ко мне.
- Спасибо, Людмила Васильевна, обязательно подойдём! Мясом-то у нас никто не отравится? Я шучу.
Ну вот, а Рустамов сказал, они проели больше, чем заработали. Беспомощное всё-таки их поколение в некоторых вопросах!
Следом за нами на турбазу на гидроциклах прикатили из областного центра какие-то, как сказал директор, полковники, не то ФСБ, не то МВД с девушками. Они уже днём в кафе вели себя довольно громко и плохо стояли на ногах, а вечером собрались в бассейн с сауной.
Администратор сообщила, что меня ждут у кабинета. Это была девушка из шумной компании, тоже слегка «навеселе».
- Проходите, садитесь. На что жалуетесь?
- Курить можно у Вас? Спасибо, “Marlboro”- крепкие слишком, у меня свои. Доктор, давление измерить нужно, что-то голова трещит. Вот… представляешь, эти гады привезли нас сюда сегодня, в домике бросили, а сами бухают в баре уже с обеда, про нас и не вспомнили даже, сволочи, не зашли ни разу… Что, молчите-то?
- Сочувствую… искренне. Я чем могу помочь?
- Я видела, Вы не один здесь… Хочешь, минет сделаю тебе?
Я посмотрел, почему-то, на дверь... В кабинет, без стука, вошла моя жена, она брезгливо оглядела вальяжно развалившуюся с сигаретой на стуле пациентку. Та бросила на меня разочарованный взгляд, медленно поднялась. Две, одного роста и возраста, молодые женщины какое-то время в упор смотрели друг на друга, одну чуть-чуть покачивало. Первой отвела глаза гостья.
- Спасибо, доктор, я потом ещё раз зайду, уж очень сильно голова болит.
Туристка вышла, мы остались вдвоём.
- Что это ты сюда пришла вдруг?
- Не знаю даже, просто решила зайти к тебе… А я всё слышала.
- ?
- Вот, тварь!
Мы хотели прогуляться вдоль берега, подальше от турбазы, от грохота дискотеки уже звенело в ушах. На выходе я встретился с директором.
- Смотри, Дмитрий Антонович, гости твои, я видел, в бассейн пошли. Они все «тяжёлые» уже, а там скользко очень, я сегодня днём, трезвый, пару раз голову чуть не разбил…
- Да, я об этом тоже подумал сейчас, Вы уж не уходите далеко.
Мы успели не спеша пройти метров семьдесят вдоль берега, не больше. Звуки музыки стихли, и над Волгой разнёсся взволнованный голос администратора: «Врача турбазы просят срочно зайти в бассейн».
- Ну, вот и нагулялись.
Весь кафель в бассейне был залит кровью, но там никого не было. Как служебная собака, по кровавому следу я дошёл до своего кабинета. Пострадавший, на голове у которого была большая, сантиметров десять, рана, сидел в плавках на полу у закрытых дверей. Одной рукой он обнимал за ноги стоящую рядом, уже знакомую мне «принцессу». Та тоже была в одних плавках, «без верха». Ещё одна частично одетая девушка присела на корточки в углу коридора, в руке она держала бутылку «Baileys». Вот тебе и «пятку поцарапает кто-нибудь – зелёнкой помажешь…».
- Рана очень глубокая, её можно только зашить, в город вам нужно.
- М-мы же приехали только, уважаемый! Может быть, ты см-можешь… Я всё профинансирую… Пом-моги.
Хорошо, что Рустамов позаботился, на всякий случай, обо всём, даже о шовном материале и хирургических инструментах!
- Малыш, будешь разматывать шёлк, заряжать в иголку, как - я покажу тебе, и подавать мне.
- Зашивать рану собрался? А ты разве умеешь?
- Когда-то умел… и тебя научу сейчас.
- А новокаин, заморозить сначала?
- Какой новокаин, посмотри на него, он уже в глубоком наркозе, ему сейчас ампутацию делать можно!
Через полчаса я поправлял пинцетом края аккуратно стянутой швами раны. Пациент храпел.
- Хорошо получилось, красиво. Лучше бы, на этом и закончилась у нас хирургическая практика. Счёт выпиши ему, $500.
- Как это? На чём выписать?
- Шутка.
«Раненный» полковник поднял голову. А я думал, он спит, не слышит ничего.
- А в рублях это сколько будет? Сейчас принесут тебе, командир, я дам приказ…
- Да, сколько не жалко. Два «рубля» будет в самый раз.
- Не вопрос, считай, три «штуки» уже у тебя. Спасибо, что помог! От души, меня в нашем госпитале долечат, не переживай.
- Да мне-то что переживать.
- Ещё раз спасибо огромное!
- Всегда рады.
Моя сегодняшняя гостья, и ещё одна красавица под руки увели офицера в штатском. Ну, вот, теперь, может быть, «дома» посидит, а то девчонки обижались… Жена проводила их до дверей кабинета.
- А утром врач во сколько на работу приходит?
- Завтра здесь только медсестра будет. Идите, идите, девушка, а то подружка ещё потеряет бриллиант Ваш заштопанный.
Закрывает за ними дверь изнутри.
- Смотри-ка, не успокоится никак... Утром готова прибежать! Чем это ты её так заинтересовал? И разговаривает ведь так, как будто она в одежде. Слушай, увидела сейчас бутылку у этой… Я же тебе шить помогала, старалась… Купи мне в баре «Бейлиз», когда тебе деньги отдадут. Только, не «на пробу» возьми, а именно купи, ладно? Я хочу результаты своего труда почувствовать.
- Наивная ты ещё у меня, девочка. Сомневаюсь я, что нам что-то отдадут.
- Да ты что! Почему?
- Милиционеры.
Ни вечером, ни на следующий день, никаких денег никто не принёс. Компания благополучно уехала. Я только посмеялся про себя, а жена удивлялась.
- Зачем же обещать? «Я приказ дам!» Не стыдно ему?
- Они и слов таких не знают. Однажды, на моих глазах, начальник угрозыска два с половиной(!) часа ждал с наркоза Вову Рустамова, чтобы тот попросил свою Марину сделать супруге милиционера бесплатный аборт. А за платный нужно было отдать в кассу больницы 102 рубля, две пачки сигарет... А тут три тысячи спьяну посулил. Утром у него, наверное, сердце прихватило, когда ему наша «подружка» сумму напомнила…
В первую же ночь на турбазе, часа в три, раздался стук в дверь.
- Там человеку с сердцем плохо.
Захожу в домик. На кровати лежит мужчина, лет 60-ти, рядом на стуле сидит жена. Подхожу – пульса нет, зрачки широкие, дыхания нет.
- Так он же умер! Что случилось?
- Он два месяца назад тяжёлый инфаркт перенёс, кардиолог вообще не разрешал ему на турбазу ехать. А сегодня сын в гости к нам приехал, они поругались с ним сильно. У него сразу после этого сердце болеть начало. А ночью - сначала задыхаться стал, потом - хрипеть.
Непрямой массаж, искусственная вентиляция, внутривенно - всё, что нашлось у нас… Сердце завелось разок и встало опять.
- Видимо, повторный массивный инфаркт, ничего не сделаешь уже. Нужно дать ему умереть спокойно, не мучить больше.
- Да, доктор, я понимаю.
«Весёлая», нужно сказать, турбаза-то оказалась! Выхожу из домика, меня ждёт перепуганный директор.
- Слушай, вот вы заманили меня, блин: «в уши капли малышу закапаешь…». А здесь у тебя хоть стационар хирургический разворачивай с реанимацией, хоть бюро судебной медицины!
- Да, беда, полгода работаем уже, ничего такого, как сегодня не было. И что теперь делать с ним? Надо, чтоб другие отдыхающие не увидели! Я позвонил, катер рано утром придёт, а как его до причала-то донести?
- Что значит, как донести? Руками! Двух рабочих дашь, положим его в проходе между сиденьями… Пойду, глаза закрою ему, челюсть привяжу.
На рассвете два сторожа и дворник волокли, тайком, из домика к причалу труп, завёрнутый в простыню (хорошо хоть, не в ковёр!) Один из них держал тело за ноги, второй – за плечи, а третий придерживал посередине. За ними следом, по-воровски оглядываясь по сторонам, семенил директор.
Я понимал, что всё это – просто совпадение, своего рода «закон подлости», за остальные два месяца, скорее всего, вообще больше не случится ничего. Так оно и было потом. Но первые сутки нашего пребывания на «финской» турбазе запомнились.
Практика в ЦРБ.
После четвёртого курса нам предстояло проходить «деревенскую» практику в центральной районной больнице. Ещё с зимы мы стали собирать "свою" команду из десяти человек, как и требовалось. Место, по советам старших друзей, было уже давно выбрано. Райцентр Богатое, расположенный на живописном берегу речки Самара. Вокруг и леса есть с грибами и ягодами, и озёра с рыбой и раками, больница имеет «свой» большой песчаный пляж. Река Самарка с одной стороны образует глубокий омут, где можно смело нырять, а с другой, после изгиба, наоборот - мелкий участок, там с одного берега на другой можно перейти по колено, или барахтаться и загорать на мелководье, в потоке быстрого течения. Для студентов-практикантов в Богатовской ЦРБ выделяли целое здание бывшего инфекционного отделения. Условия прекрасные. И группу мы собрали из своих друзей. Наконец долгая, нудная сессия из шести или семи экзаменов закончилась, как рано или поздно заканчивается всё в этом мире, я загрузил в машину вещи, двух подружек (одну свою, а вторую, подружку моей подружки – для лучшего друга Валеры), и мы отправились на практику. В реальности, всё оказалась даже лучше, чем я ожидал! Вечерами на поверхность Самарки всплывали сомы, они громко «вздыхали» и били хвостами, рядом с больницей на берегу были развалины дореволюционной речной мельницы, отличный план для любительских фотографий, в озёрах выдался отменный «урожай» раков, а погода стояла прекрасная.
Страна в 1990 году жила в условиях лигачёвского «сухого» закона – спиртное продавалось в городах по специальным талонам, по две бутылки руки, в деревнях не продавалось вообще. Русскому народу это, конечно же, помешать не могло, у него есть недорогое и крепкое слово «самогон».
Практика наша делилась на три, равные по времени (четыре недели) части: терапия, хирургия и акушерство-гинекология, а коллектив ЦРБ делился на две части неравные – большую (ударение на первый слог) часть врачей, употребляющих самогон, и меньшую - самогон не употреблявших и боровшихся с другой, большей частью. Борьба была тоже неравной. Понаблюдав с недельку за этой печальной и, изначально обречённой на поражение, войной, мы, несмотря на агрессивную агитацию и с той, и с другой стороны, ни к какой из них присоединяться не стали. Мы жили своей насыщенной жизнью, самогонке там просто не было места.
Узнав про нашу практику, из города друг за другом потянулись в гости друзья. Один из них, Олег Мефодиев, уже закончивший институт, приехал на неделю, вместе с невестой. Это он нам порекомендовал Богатое, так как в своё время сам проходил здесь практику. Олег был таджиком по матери, родом из Душанбе. Он привез с собой специальный набор из трав, специй и барбариса для плова. Как-то вечером, поколдовав несколько часов у костра, никого не подпуская близко, даже просто посмотреть, Олег приготовил плов. Такого плова ни до этого вечера, ни после пробовать мне не приходилось! Наевшись, мы откинулись на диване.
- Олег, а правду говорят, что настоящий таджикский плов – из собак?
- Ну, просто это один из вариантов.
Один из моих практикантов, Валера Рюмин, был человек довольно брезгливый. При малейшем сомнении в качестве пищи, кушать отказывался вообще. Плов ему, как и всем остальным, очень понравился, но разговор о собачатине был явно не по душе. Но я, хорошо зная Мефодиева, уже, кажется, догадался, к чему он клонит, и решил немножко ему подыграть.
- А как их готовят-то, расскажи, интересно.
Валера поморщился.
- Да ладно, что тут интересного.
- Если сделать всё правильно, собак два-три дня кормить специально хлебом и поить чистой водой, мясо потом замочить, как нужно, то и разницы никакой не почувствуешь… Вы же не почувствовали.
Лицо у Валеры побелело. Девушки тоже перестали болтать, притихли.
- Хватит, ладно, прикалываться.
- А я последние дни, думаю, чего-то не хватает в нашем больничном городке. Сейчас только дошло до меня – стая собак, которая всё время бегала здесь и лаяла, пропала куда-то!
В нашей «гостиной» повисла гробовая тишина. Мефодиев, как будто ничего не заметив, спокойно начал собирать тарелки. Валера, посидев с полминуты молча, вскочил и, зажав рот руками, побежал в сторону туалета, девчонки – за ним. Мы с Олегом переглянулись.
- Не переборщили мы с тобой? Такого эффекта я не ожидал, думал, просто пошутить.
Мефодиев пожал плечами.
- Я тоже. Какие нежные…
В один из вечеров из города приехал на такси мой приятель, ди-джей Вова Галкин. В руках у него позвякивала тяжёлая сумка.
- Народ, спасайте меня! Повестка из военкомата пришла, в армию забрать хотят. Я уже все возможные и невозможные способы, диагнозы и отсрочки использовал за эти годы, теперь мне нужно что-нибудь конкретное.
- Например.
- Аппендицит. Можете? Я взятку привёз.
Не торопясь, он выставил на стол из сумки десять(!) литровых бутылок «Посольской» водки. Студенты переглянулись.
- Вот это взятка!
- Да за это здесь не то, что всю больницу, весь районный центр можно купить.
Я был «старшим» в группе практикантов.
- Никого мы покупать не будем. Сами это всё выпьем потихоньку – в город ездить не придётся лишний раз, и "самопалом" местным давиться не будем.
- А как же мой аппендицит. Мне операция нужна.
- Я вот что решил. Хирург здесь есть. Он, правда, в уличных резиновых сапогах операции делает, но специалист опытный. Мы подробно расскажем тебе симптомы болезни, а ему скажем: «Михалыч, к нам тут на выходные друг из города прикатил, а у него живот что-то прихватило. По всем признакам выходит – аппендицит». Он тебя сам посмотрит, ты скажешь, как мы тебя научим, и всё. И аппендицит тебе вырежем, и «Посольская» нам останется.
- Ну, смотри, делай, как знаешь. Мне всё равно, кто её выпьет, главное, чтобы у меня отсрочка была.
- Будет тебе отсрочка, не зря же ты такую тяжесть сюда тащил.
Часа два мы потратили на то, чтобы Вове как следует растолковать, на что и как ему жаловаться, как себя вести при враче, несколько раз повторили всё (Вова у нас немножко медленный, сам по себе…) Я привёз из дома хирурга, тот посмотрел Галкина.
- Ну, да. Аппендицит. Пусть кровь сдаст, лейкоциты посмотрим, и на стол.
Мы растерялись. Про лейкоцитоз-то ( увеличение числа клеток, происходящее при любом воспалении в организме) мы и забыли. Его не изобразишь никак.
- Что же делать?
- Говорят, если сало поесть, они увеличиваются.
- Ага, а если гранаты - эритроциты. Сам-то веришь в эту чушь?
- Нет, конечно.
- Ну, ничего не поделаешь. Норма клеток – где-то до 4-5 тысяч, при аппендиците должно быть тысяч 10-12, наверное. Пусть сдаёт кровь, если, хотя бы 7-8 будет вдруг, думаю, он его прооперирует.
Я поехал домой за лаборанткой.
- Михалыч сказал, общий анализ нужно сделать.
- Сейчас, корову подою.
Валера пошёл на анализ вместе с Вовой, чтобы тому страшно не было, он же, как будущий хирург, и на операцию вызвался ассистентом к Михалычу. Из лаборатории Рюмин вышел с бумажкой в руках и каким-то загадочным выражением лица. Подошёл ко мне, листок анализа спрятал за спиной, стоит и улыбается.
- Ты чего?
- Валера торжественно поднимает вверх бумажку.
- Шестнадцать тысяч!
- Как это?
Мы все уставились на Галкина. А он, переволновавшийся слишком сильно, что анализ «не получится», сидел и глуповато улыбался.
- Вот это да! Сила самовнушения, что ли?
- Да ладно, не верю я ни в какие внушения.
Но факт был на руках: 16 тысяч лейкоцитов. Хирург присвистнул.
- Давай, Рюмин, пошли мыться.
Мы ждали конца операции и поглядывали на часы.
- Долго они. Михалыч, как правило, минут 20-30 их делает, а сейчас уже час почти.
- Интересно, какой там аппендицит будет?
- Да «катар» (ударение на второй слог), какой же ещё.
Аппендицит бывает катаральным (покраснение отростка), или, когда аппендикс совсем не изменён (не было никакого аппендицита). Отросток всё равно удаляют в таком случае и пишут в диагнозе «катаральный аппендицит», чтобы в будущем не оказалось так, что у человека шрам есть на животе, а аппендикс не удалён – это опасно. Следующая стадия – флегмона, а потом идёт гангренозная форма - аппендикс почти разрушен. Об этом мы говорили у операционной, а операция всё не заканчивалась. Мы начали волноваться.
- Что-то, уж слишком долго, полтора часа почти, что же они там?
- Может, спросить пойти?
- Подождём ещё.
И вот, наконец, Валера Рюмин выходит из операционной, весь мокрый, и молчит, не говорит ничего.
- Ну, что? Как он там? Какой аппендицит-то был. Катар? Ничего не сказал Михалыч, мол, нае-али вы меня?
После долгой паузы Валера громким голосом объявляет:
- Ага, нае-али! Флегмона там была, почти гангрена даже. Михалыч сказал, в последнюю минуту успели, ещё чуть-чуть, и отросток у него лопнул бы, перитонит бы начался!
Невероятно! Как это может быть? В голове не укладывается. Мы же знаем, что не было там ничего! На каталке вывезли Галкина. Он спал после операции. Мы стояли вокруг него и обсуждали произошедшее.
- Как же такое может быть? Неужели он так внушил себе аппендицит этот, что у него отросток чуть было не развалился…
- Не может такого быть.
- Ну а как же объяснить? Случайно совпало так, что у него действительно был настоящий аппендицит?
- Ты же знаешь, что не было у него ничего. Я сам не могу понять. Просто загадка.
- Ну, должно же быть объяснение этому.
- Мне кажется, не будет у нас объяснения никакого.
Действительно, со времени той практики прошло уже много лет. Вова Галкин тогда благополучно получил очередную отсрочку. Он давно уже живёт в Германии. Десять бутылок «Посольской» очень даже пригодились нам. Их хватило почти на всё лето, спиртному мы не придавали почти никакого значения, было полно других интересных дел. Много воды утекло с того далёкого лета 1990 года. Но объяснения тому случаю так и не нашлось.
Конвой.
За городом находится лагерь общего режима УР № ххххх/3, «тройка». Вообще-то, у них есть своя тюремная больница в областном центре, «девятка». Но если «граждане начальники» чувствуют, что не довезут больного туда, привозят его к нам. Это всегда морока. Конвой обязан неотлучно находиться при заключённом, два человека с автоматами. Уже через час они начинают заигрывать с медсёстрами, просят чай, без конца звонят по телефону и так далее.
В одно из дежурств с этой «тройки» привезли к нам мальчишку, он прожил часа три, не больше. Когда я увидел его, мне стало не по себе. Кости, обтянутые кожей, как на фотографиях из Освенцима, японская электронная кровать показала 41 килограмм! Весь в синяках и ранах, с ног до головы. Два здоровых амбала, охранники, уже развалились на диване в холле. Лицо одного из них показалось мне знакомым. Присмотрелся – Витя Носов! В институт он поступил вместе со мной, но после первой же сессии был отчислен, ни одного экзамена сдать не смог. На голове, как и раньше, «химия», покороче только, как же его не узнать.
- Вот ты где работу себе нашёл. Как же можно почти ребёнка до такого состояния довести! Что же, в вас вообще человеческого ничего не осталось уже?
- Это не мы, другие заключённые его довели, он в изоляторе сидел.
- Не верю я тебе.
- Ну, рассказывай, как ты здесь? Смотрю, заведующий уже…
- Не то что, рассказывать, разговаривать с тобой не хочу после того, что в палате сейчас увидел!
Приехала мама, старушка в платочке, рассказала, что двухлетний срок сын получил за то, что в торговой палатке украл какие-то книжки. Перед этим у него уже был условный приговор, тоже, наверное, за чепуху какую-нибудь. И судья, не дрогнув сердцем, отправила за это почти подростка в лагерь! Пусть мама, как обычно, преуменьшала проступки сына, ничего серьёзного молодой парень, осуждённый по 158-ой (воровство)статье на два года, совершить не мог. В любом случае, жизнь – великоватая цена за такое преступление… Мальчишке было 19 лет.
- Вы напишите заявление в прокуратуру, почему они раньше его не привезли. Он ведь совсем при смерти уже. И не кормили, издевались над ним там.
- Да что же писать теперь, сыночка не вернёшь уже. Мне бы только похоронить отдали его потом.
Глаза этого парня я ещё долго потом забыть не мог.
Смотрю, около вертухаев уже крутятся санитарки. Увидев моё лицо, мгновенно испаряются. Конвойные недовольны, помешал им.
- Вставайте-ка, идите со мной.
Нехотя поднимаются, берут свой АКМ. Иду к выходу, открываю дверь на площадку, выхожу. Они - за мной. Сразу же захожу обратно и закрываю железную дверь на засов. Разговариваю с ними уже через закрытую дверь.
- Теперь оттуда будете сторожить.
- Да ты что, мы раньше всегда внутри были.
- Это раньше. Видишь на полу красную полосу у входа, посторонним через неё вообще нельзя переходить. Реанимация здесь.
- Тут даже сесть негде, пусть сёстры два стула вынесут нам.
- У нас вообще стульев нет.
- Дай, мы начальнику лагеря позвоним, чтобы нас сменили тогда.
- Телефон сломался у нас.
Тон охранника меняется.
- Ты чё, лепила, берегов совсем не видишь уже? Со своей белой (оба смеются) масть на чёрную сменил? Мы за этот фонарь тебе…
Открываю дверь.
- На родном языке заговорил? Угрожаешь мне, что ли? Сейчас позвоню своим, один только неделю, как с «тройки», у него там с ментами какие-то проблемы были. Попрошу приехать сюда, твою «феню» перевести.
Носов не даёт закрыть дверь до конца.
- Подожди, не торопись. Погорячился я, вторые сутки на работе, устал. Ладно, постоим здесь, вот, по этому телефону позвони, будь любезен, скажи: Виктор Носов просил сменить его через два часа.
* * *
Прошло года два или три. Я привёз в палату больного после экстренной операции по поводу пулевого ранения грудной клетки. У выхода из операционной нас уже встречали двое – один в милицейской форме, другой – в штатском, в одном из них я опять узнал Витю Носова.
- Ты же, вроде, на «тройке» людей пытал?
- Смотри-ка, злопамятный ты какой! Я перевёлся давно уже, теперь опером в «отделе».
После того, как мы переложили больного на кровать, Носов пристегнул его наручниками к железной ножке.
- Он в федеральном розыске.
Охранники уселись на стульях по обе стороны дверей в палату. В ординаторской меня ждал Андрей, врач диагностики, и два его приятеля. Я уже понял, что они мне скажут сейчас.
- Слушай, Василич, это наш друг, как бы его оттуда вытащить?
Скажу честно, я не испытываю ни малейших симпатий ни к одним, ни к другим.
- Они его к кровати пристегнули, а та к полу привинчена намертво, я посмотрел. И сидят у входа.
- Кровать – ерунда, её санитарка отвинтит сейчас, а браслеты мы потом через ножку снимем. «Чёрный» вход уже открыли из отделения на лестницу и внизу выход. На улице у задней двери «Range Rover» стоит. Нужно только на пару минут отвлечь их…
- Ну, вы даёте! Но они не уйдут.
- Это, смотря, кто их позовёт. Если Неля с Машкой твои – уйдут, я бы сам ушёл.
- Неля, Маша, идите-ка сюда… Тут с вами Андрей Николаевич хочет поговорить.
По коридору отделения, переходя из палаты в палату, с лотками в руках идут две медсестры, ростом под метр - восемьдесят, в неприлично коротких халатах. Маша – натуральная брюнетка с сине-серыми глазами, в «древнеегипетских» татуировках и пирсинге, Неля – рыжая, «аферистка-гадалка» на досуге («потомственная ясновидящая ответит на все Ваши вопросы…»), Она слегка растягивает и смягчает «р», когда говорит быстро, но это её не портит, скорее, даже наоборот… Сестры приближаются к охраняемой палате. Сторожа приосанились…
- Девчонки, телефончики дадите нам? Мы после службы за Волгу собрались, у нас катер на причале стоит, как раз четыре места в нём…
- Ой, не знаем, не знаем… У нас свои планы были, да, Маш? Как-то так сразу, неожиданно пррям… Подумать надо… А, что, мальчики, надоело, наверрное, вам, таким большим, здесь сидеть, на маленьких стульчиках таких… А у нас там в «сестринской» чай заварился уже. Что, Мань, позовём мальчишек на пару минут? Но не больше, а то врач наш рругаться будет. Ой, а вы не боитесь, что ваш «пристёгнутый» убежит? Хотя входные дверри-то будут у Вас перед глазами там… Ключи от них у нас, мы их ни-ко-му не даём. А раненный этот после операции спит? Нам ещё ему укол нужно сделать снотворный. Ну, давайте быстррее тогда, пока чай не остыл и доктор наш в дрругое отделение ушёл…
Спустя минут десять-пятнадцать Витя Носов с напарником, выпив чай, довольные усаживаются на стулья у пустой палаты.
Запахи моего детства.
Родился я 6 июля 1969 года. Мама и папа жили тогда в 2-х комнатной «хрущёвке» на самой окраине городка-спутника областного центра. Мама работала инженером-технологом на химическом заводе. Папа был инженером в домоуправлении. Я помню себя примерно с 2-х летнего возраста. Воспоминания раннего детства отрывчатые, но яркие и очень подробные. А важнейшее место в них занимают окружающие запахи. Как для щенка или котёнка, которые постоянно обнюхивают всё вокруг.
Утром все собирались на работу. Моя работа, говорила мама, заключается в том, чтобы ходить в ясли «Золотой ключик». Эту повинность предстояло исполнять ещё целый год, пока мне не исполнится три, тогда я пойду в детский сад. В углу комнаты стояла радиола «VEF». Вообще-то, она всегда пахла виниловыми грампластинками и нагретыми внутри неё лампами, покрытыми слоем пыли. Но утром, почему-то, запаха не было, наверное, я ещё не успевал до конца проснуться. Песни каждое утро по радио «передавали» одни и те же, в одинаковой последовательности. Сначала «Увезу тебя я в тундру», после неё – «Мой адрес не дом и не улица…», а после этой – «Травы, травы, травы не успели…» Всеми фибрами своей маленькой души я не хотел идти в «Золотой ключик», у этого момента был свой запах, это запах одеколона «Красная Москва», который отец открывал перед выходом из дома. Для 2-х летнего ребёнка это был запах осознания того, что избежать некоторых неприятных вещей, таких, например, как ясли, невозможно.
Да, лучше всего из детства запомнились запахи и мелодии. Например, красивая музыка, которой вечером в выходной день начиналась «Международная панорама». У этого момента и запах был вполне определённый, я в это время сидел в центре комнаты на горшке. Ещё была передача «Советский Союз глазами зарубежных гостей». Она шла утром, в воскресенье. У воскресного утра вообще был свой особенный запах обувного крема, которым отец чистил туфли и запахи белизны и стирального порошка «Лотос» из ванной, когда мама начинала стирку. Отец в это время валялся на диване, дурачился. Здесь в моей памяти возникают запахи мандолины и мундштука и металла трубы, висевших на ковре. Папа снимал музыкальные инструменты со стены, немного бренчал, дудел сам и отдавал их мне. «Костяной» запах шахмат. Вместе с двумя предыдущими, это запахи мужского безделья в выходной. После обеда строки Пушкина в начале «Очевидного-невероятного», «О, сколько нам открытий чудных…» Ребёнком я был уверен, что телепередача «Клуб кинопутешествий» называется «Клубкино путешествие», именно так я слышал это название и считал, что Клубкин – фамилия ведущего… На кухне появлялись запахи мясного фарша, металлической мясорубки и дрожжевого теста – мама лепила сибирские пельмени, она родилась в деревне Елыкаево, расположенной совсем рядом с Кемерово. Её девичья фамилия – Баранова. В семье было семь детей. А у отца – пять, он родился за три года до войны в Витебской области, в деревне Киселёво.
Летнее утро. Папа ведёт меня в ясли. У этой дороги горьковатые запахи пыльной городской полыни и конопли, растущих вдоль пешеходной дорожки, запах покрытого трещинами, начинающего нагреваться на солнце, мокрого асфальта («Кто на трещинку наступит – тот и Ленина погубит!») и сырой, после короткого ночного дождя, запах кусочков цветной мозаики, которой были покрыты торцы «хрущёвок». Они, отвалившиеся от стен, во множестве валялись внизу, и я, по дороге в ясли, всегда поднимал два-три маленьких квадратных кусочка разных цветов и прятал их в карман. В палисадниках дворов, через которые мы проходим, растут цветы «Львиный зев», у них вообще нет никакого запаха. Мне не хочется идти самому, я забегаю метров на пять вперёд, разворачиваюсь и перегораживаю папе дорогу, расставив руки в стороны. Ни слова не говоря, отец берёт меня на руки. Прекрасно помню, такой близкий и родной, папин запах, смешанный с вкусным запахом табака сигарет «Столичные» московской фабрики «Ява», в жёсткой пачке. Он курил только такие. На всю жизнь я запомнил запах яслей, а позже, точно такой же, запах детского сада - смесь горохового супа и компота из сухофруктов. Спустя 35 лет, зайдя как-то днём в садик за дочкой, я почувствовал тот самый, знакомый с детства, набор. Я спросил у ребёнка: «Вам сегодня давали на обед суп из гороха?» - Она ответила: «Нет, не давали, ни сегодня, ни вчера…» Я так и думал, что этот специфический «аромат» никак не связан с тем, что готовят на кухне.
Вот уже зимний день, мне два с половиной года. Когда дети гуляют на игровой площадке, преобладают запахи мокрого снега и резкие металлические нотки – все игрушки во дворе яслей железные. Карусель, разной высоты лесенки, качели и любимый мой железный самолёт с рулём внутри, в котором я, представляя, что лечу домой, могу просидеть всю прогулку, пока воспитательница не вытащит меня: «Сколько можно там сидеть, не шевелясь? Замёрзнешь и заболеешь. Иди ещё где-нибудь поиграй». Вечером, задолго до прихода мамы, я уже стою у окна ясельной группы, пахнущей клеем ПВА, которым приклеены к стеклу вырезанные воспитательницами из бумаги снежинки. Я жду, когда мама появится на дорожке, ведущей к входу. У этого момента отчётливый запах творожной запеканки и киселя, которые приносят из кухни в группу. Наконец, наступает долгожданный момент. Я громко кричу: «Мама! Мама!» Другие дети подбегают к окну и тоже начинают кричать «Мама!» Я не могу этого перенести, со злобой расталкиваю всех: «Это моя мама! Не ваша, моя!», но они продолжают, и я начинаю плакать от обиды и бессилия и плачу до тех пор, пока пришедшая мама не успокаивает меня. Прекрасно помню запах морозного зимнего вечера, смешанный с «ароматами» бензина и выхлопных газов. Это мама везёт меня из яслей через дорогу на санках. Уже темно, полозья скрипят на снегу, а мы едем не домой, а в парикмахерскую, расположенную в ближайшем «старом торговом центре», стричься перед праздником «под канадку». У парикмахерских свой характерный резкий запах, как и в детской поликлинике. Запах ужасного детского «зубного» кабинета особенный, отличный от обычного «больничного».
Скоро Новый Год. Меня окружают ароматы хвои, мандаринов, перегретых лампочек ёлочной гирлянды и, ни на что не похожий, запах новогоднего костюма зайчика, пролежавшего целый год в шифоньере с нафталином и неожиданно ставшего мне совсем маленьким.
Вот мне уже три года. Папу недавно назначили начальником городского жилищно-коммунального управления. Переезд в «сталинку» в центре города. У самогО переезда запах кабины грузовика «ГАЗ-51», где я ехал с одной квартиры на другую, а у первых месяцев на новом месте, когда мы жили «на соседей», отчётливый, хорошо мне запомнившийся, запах бедности, пропавший тогда вместе со съехавшими соседями. Следом идут запахи ремонта и нового, постоянно прокуренного отцовского кабинета, с множеством разных телефонов. У каждого из них свой запах. Назначение их я узнал намного позже, а тогда, с трудом забравшись в отцовское вращающееся кресло, просто по очереди снимал все трубки и подносил их к уху. Два больших, старинных, чёрных телефона, пахнущих табаком, с дисками и множеством белых клавиш внизу, по обе стороны от стола. Две каких-то местных «вертушки», на одной вместо диска – герб СССР, это прямая связь с первым секретарём горкома партии. Он пахнет обычной пластмассой, видимо, им почти не пользуются. И, самый прокуренный, серый, с множеством разных цветных кнопок – селекторная связь с секретаршей, объединённая с обычной городской линией. С этого же времени помню и запах отцовской служебной машины и водителя, курившего вонючие сигареты без фильтра.
Через год, когда мне исполнилось четыре, в моей жизни появились запахи рыбалки, куда меня стал брать отец, и деревни, где мы останавливались, когда на эту рыбалку ездили. Посёлок «Золотая гора», в трёх километрах от большого села «Обшаровка», состоящий всего из десятка русских пятистенных срубовых домов. Обшаровка находится недалеко от города Сызрань.
При входе в деревенский дом запах моего лучшего друга - Дружка и его конуры. Сени. Здесь всегда пахнет или стоящими там керосинками (электричество в посёлке бывает не всегда), или молоком. Тут часто работает сепаратор, разделяющий только что надоенное молочко на сливки, они потом на моих глазах превращаются в сметану, сливочное масло или творог, и жидкий обрАт, который относят телятам. После сеней, перед входом в комнаты, кухня с настоящей русской печкой. Хозяйка всегда старается уложить меня спать в комнате, на невероятной толщины пуховой перине. Но мне, конечно же, больше всего нравится на печке, где постоянно присутствуют тёплые, кислые запахи войлока от множества хранящихся там валенок и овчины тулупов. Если пройти по сеням в кладовку, там можно полюбоваться на висящие на стене, вкусно пахнущие кожей, настоящие кнуты.
Две коровы, телята, дюжина овец, две свиньи. Куры и петухи, цыплята, утки с утятами, гуси, индюки. Кроме Дружка, ещё две кошки. Кажется, никого не забыл. Три раза в неделю на телеге, запряжённой белой лошадью, женщина с хриплым голосом и папиросой во рту привозит из Обшаровки накрытый стёганым одеялом, невероятно ароматный, хрустящий, ещё горячий, деревенский хлеб. Напротив дома глубокий, с ледяной и сладкой водой, колодец. На «задах» огорода, на берегу речки – баня. Мне очень нравятся запахи внутри холодной парной и в предбаннике, где висят берёзовые и дубовые веники, связанные по два. Я иногда забегаю внутрь, только для того, чтобы подышать этим воздухом.
Рыбалка. Не та рыбалка, что с удочками, на берегу пруда. Хотя бывала и такая. А «браконьерская» рыбалка в бескрайних, покрытых ковылём и скифскими курганами, приволжских степях. До ближайшего жилья могло быть и 50 километров, а могло быть и все 150. Огромные, без конца и края, волжские затоны и заливы на «левой» Волге. Рыбаки приезжают после обеда. Два «бойлера» ГАЗ-53, по 3,5 тонны каждый, стоят в стороне. На длинных деревянных баркасах с моторами ставятся крупноячеистые, чтобы не попадалась мелочь, сети, общей длиной до трёх(!) километров. У этой поездки, куда взрослые берут меня с собой, запах волжской воды, бензина подвесных лодочных моторов и высушенных сетей с прилипшими к ним ракушками. Затон перегораживается целиком. После извлечения трёх-четырёх тонн(!) рыбы, её загружают в стоящие наготове автомобильные цистерны. Рыбаки начинают отмечать удачный улов. В процессе этого занятия про сам улов забывают. Тошнотворный запах протухшей рыбы через день. Её вываливают в вырытую яму и засыпают землёй. Цистерны моют и ставят сети второй раз.
Ночь. Небо покрыто облаками, луну сквозь них совсем не видно. Взрослые спят мёртвым сном вповалку вокруг почти потухшего костра. Всё вокруг пропитано противным запахом водки. Я, четырёхлетний ребёнок, чувствую, что один в бескрайней степи. Постоянно подбрасываю в угасающий огонь мелкие веточки, которые могу найти на земле вокруг себя, отойти в сторону от костра мне страшно. Вдруг, совсем рядом, в темноте загораются два злых жёлтых глаза. Это степная лиса подошла, привлечённая запахом рыбы. Но я не могу этого знать. Меня охватывает дикий ужас. «Папа, папа! Дядя Миша!» Я пытаюсь разбудить кого-нибудь. Бесполезно. Горящие глаза кружат совсем близко. Меня начинает трясти от страха. Вдалеке появляется свет фар. Это жена папиного водителя вспомнила про меня в деревне. Фары всё ближе, то поднимаются, то опускаются, петляют по просёлочной дороге. Страшные глаза исчезли. Я бегу навстречу машине. И тут случается самое ужасное, что я помню из своего детства. Внезапно, сразу со всех сторон, в темноте появляются какие-то большие, белые, прыгающие вверх-вниз, страшные пятна. Их десятки, если не сотня. С громким, неприятным свистом они быстро приближаются ко мне, несутся прямо на меня, мне кажется, перепрыгивают через мою голову. Я чувствую резкий запах, понимаю, что это какие-то звери и зажмуриваю глаза, решив, что пришёл мой конец. Осмеливаюсь открыть их, только когда рядом останавливается машина, и шофёр берёт меня за руку. Водитель успокаивает, объясняет, что это было всего лишь большое стадо тушканчиков, которое спугнул свет фар. А я в темноте видел только их белые кисточки на хвостах. Мне ещё не верится, что я остался живым и всё уже позади. А запах шофёрской «Астры» без фильтра, который я обычно переношу с трудом, кажется мне самым родным и близким.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
игорь богуш: "Конвой". Записки врача, часть 4.. Репортаж.
Ещё 4 рассказа Игоря Богуша - как всегда, разнообразных. По-моему, они становятся всё интереснее.
30.04.11 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|