Полустанок
Кружится ветер на глухом полустанке,
и гонит в сумерки дневные останки,
а в голове заела песня шарманки,
но ни словечка для неё не найти -
на пару с ветром здесь свистишь, успокоясь;
давно отправился твой фирменный поезд;
торчи на станции, безлюдной, как полюс,
поскольку некуда отсюда уйти.
О, как дорога открывалась в начале!
Мелькали станции, колеса стучали,
и на каком-нибудь далеком причале
одна ждала тебя сквозь гроханье лет;
летели мимо перелётные стаи,
мелькали годы, за спиною растаяв,
и только девушки, которых оставил,
с пустых перронов смотрели мне вслед.
Но все разлуки на пути упрощались,
и было сладко уходить, не прощаясь,
о, сколько станций по дороге промчались,
о, сколько годы унесли без следа!
Платформа “Юность” за окном промелькнула,
любовь огнями на мгновенье мигнула,
да, знать, дорога не туда повернула,
и вот, в итоге ты приходишь сюда.
На полустанок опускается вечер.
Ты не доехал до обещанной встречи.
В груди смешались невпопад части речи
и шепчут, спутавшись в беспомощный ком,
о том, что вечер над беспутной судьбою,
что год за годом убегают гурьбою,
одна мелодия осталась с тобою -
немое танго, напев ни о ком.
Черней же вечер, поднимайся же ветер,
пустое сердце по перрону развейте.
Счастливый поезд укатил на рассвете -
знать, насовсем тебя сюда занесло.
Танцуй же в сумерки в глуши полустанка,
в обнимку с ветром вместо стройного стана,
и так родится придорожное танго
и продолжает кружиться без слов.
* * *
Гремит милонга.
И в близком объятии
я прижимаю тебя к груди.
Пары мчатся
по тесному залу
в бешеном танце.
О, милонга!
Налетает, как ураган,
проносится мимо
и обрывается на середине фразы.
О милонга-милонга-милонга! - надрывается банданеон.
О милонга! - вторит ему скрипка.
Проносится мимо,
словно жизнь, которую ты не прожил.
Она мчалась рядом,
но тебе достались только эти несколько стремительных тактов.
О милонга-милонга-милонга…
Реквием быстрейшим
Одни говорили: “Слаб человек.
А время царства сотрёт в песок.
В вечности море наш хрупок век.
Сбереги себе суши кусок”.
Другой не слушал, в волну ступил.
На суше - от кладбищ, от кухонь - вонь!
Не сберёг куска и себя сгубил.
И стал пеной волн. Стал пеной волн.
Они сказали: “Юность лишь миг.
Поверь нам, наши виски седы.
Твой прах растащат крабов клешни.
Никто не найдет на волне следы”.
А тот говорил: “Горизонт далёк,
но те дойдут, чьи сердца полны”.
Но не дошел он и в воду лёг.
И стал гулом волны. Стал гулом волны.
Он шел за ветром - порвалась снасть,
натянул струну - сорвалась с ладов,
и жадно пил, да не выпил всласть,
и не оставил в волне следов.
Кормом на пир, пучеглазых рыб,
меж чёных бездн, на червивом дне,
уснул навек, и последний хрип
отдал волне. Отдал волне.
А годы сплетают столетий ком.
За что кто сгинул? Чья в том вина?
Все перетрётся, станет песком,
- шепчет, смывая следы, волна.
На суше, на море - всему черёд.
Станет прахом все под луной.
Только волне все бежать вперёд
за новой волной, за новой волной.
Бежать и биться, и звать с собой –
из стен, из дверей - за ветром - вон! –
И гремит над сушей седой прибой,
и не стирается память волн.
Гул над морем! Гул! Как набата звон,
и горше слёз, и хмельней вина –
ибо голос, отданный в голос волн
возвратит волна. Возвратит волна.
Пусть время стирает царства в песок,
с волны следа не стереть волне.
Кровью столетий стуча в висок,
память прибоя гремит во мне.
* * *
Отрыдается осень. Бушующих листьев полёт
откружит на ветру, разобьётся о зимнюю тишь.
Отпылает багрянцем октябрь. Отгудит. Отпоет. -
Сердце, ты ль замолчишь?
Отбурлит, устаканится буйство ручьёв подо льдом.
Снег пройдет по следам, снег былое твоё отбелит.
К безмятежным годам мы с одной по лыжне подойдем. -
Разве боль отболит?
Будет снег. Я усну. Что потом? Что грядет за спиной?
Снег лежит над землёй, недожитые жизни тая.
Только ветер всю ночь что-то шепчет в слезах за стеной. -
Это я. Это я.
* * *
Безумных лет угасшее веселье,
грошовой жизни позабытый сор -
сданы в утиль мои года весенние,
как черновик, как брак, как третий сорт.
Жизнь намарала и смахнула лапою -
объятья на площадке без огней
в пустом подъезде с выбитою лампою
с поддатой музой... Но чего о ней?
Шалава, стерва, замарашка, горюшко –
расстались - и не жалко; се-ля-ви.
Знать, водка, что мы пили с ней из горлышка,
была покрепче нашей с ней любви.
Такой она любовь та вышла первая!
Вторая, третья... Вдруг и вышло, что
уже промчалась юность – мутной пеною
в дурной судьбы дурное решето.
Которого числа, в котором месяце
ее смахнуло, как ненужный хлам?
Сквозняк гудит в подъезде с грязной лестницей,
ошметки лет гоняя по углам.
Там лучших лет так глупо было сложено.
Там до сих пор, осколками звеня,
все бродит кто-то, несколько моложе, но
мучительно похожий на меня.
Когда помру я - старец, гений, праведник,
и вы придёте из-за всех морей,
почтить мой прах – прошу: не ставить памятник,
но намарать на память о моей
горькой судьбе, как поллитровке выпитой,
за строф моих волшебные лады
гвоздём строку в подъезде с лампой выбитой,
где затерялись юности следы.
Стивенсон. Requiem
Под чёрным небом в сиянье звезд
могилу выройте мне в мой рост;
радостно шел я и лёг без слёз,
я лег по воле своей.
Скажите вслед мне простую речь:
“Здесь он лежит, где хотел он лечь.
Снял странник ношу с натертых плеч.
Моряк вернулся с морей".
* * *
Ноябрь, и ночь пустынна, облетев звездопадом с неба,
догорев на ветру, задув шальные огни.
Рассвет ложится на землю пятнами снега
и засыпает мою осень. Куда не шагни
в прозрачном пейзаже нигде не найдешь отметки,
чтоб задержать глаза; не сыскать и прыща
среди голой равнины. Уж ветки
отбили ладони листьев, рукоплеща
твоим песням. Ноябрь. В такую пору
ветер, сорвав тормоза, поднимает над
землей всякий сор, и стихи летят без разбору
из обалдевших губ. И все на похожий лад.
Строка за строкой взмывают к седому небу
и уносятся прочь - до теплых, видать, широт.
А тебе оставаться без слов, неподвижну, нему.
И снег прилетает и затыкает рот.
Вот уже руки дубеют в миг без перчаток.
Скоро и весь ты станешь - сугроб на снегу.
Сохрани мою тень. Мой отблеск. Мой отпечаток.
О, тающий сумрак, осенний ветер, ненастный гул.
Верю, зима, меня до конца не слижешь,
ветром сметая, пургой занося углы.
-"Кукушка, кукушка, сколько мне жить," - и слышишь
в ответ уносящейся стаи: "Курлы, курлы..."
- тает вдали. Так ветер уносит мой полдень.
Вот и закат из своей маячит не-за-горы.
Время для царских милостей, свадеб, болдин.
Время итогов. Время разбитых корыт.
Попросту - осень. Кода. И незаметно
ты сам пропадаешь из виду, теряешь черты.
Время считать цыплят, пропавших за лето.
Время считать шаги до последней черты.
Но потом вдруг ты видишь вокруг, то что стало бело
все, что металось, рвалось, билось, неслось.
Все, что рыдало, звало, гудело пело,
и пробирало, и протыкало насквозь.
Сердце бесилось в груди, жизнь была на исходе,
но ты остался здесь, не сошёл с ума.
Вот так это всё и будет, так она и приходит -
как приходит зима.
Колыбельная
Снег шуршит за черной рамой,
снег скребет кошачей лапой,
на дворе метёт.
В раме - кухня, в кухне - мама,
а напротив, значит, папа,
у окна - дитё.
Не грусти, сынок, посмейся,
попляши, снежок, повейся,
для сынка сыграй.
Вот вам случай повсеместный,
вот вам русское семейство
да нерусский край.
Ночь крадётся на пороге,
снег ложится на дороги -
надо спать сынку;
нагулявшись, успокоясь.
В стороне чужой по пояс,
да по грудь в снегу.
За окном гуляет вьюга.
Мама с папой смотрят в угол.
Я тебе спою.
Ночь легла у глаз морщиной.
Скоро станешь ты мужчиной.
Баюшки-баю.
Помнишь снег под хмурым небом,
над краями, где ты не был,
над твоей семьей,
над Таганкой, над Тверскою,
над Байкалом, над Невою,
над твоей землей?
Год за годом улетели.
Только белые метели
вьют, сбивают с ног.
Снег засыпал след за следом.
Мама с папой спят под снегом.
Вырастай, сынок.
Песенка
Гори, душа моя, гори!
Еще не время для тоски.
Еще всё врут календари,
роняя желтые листки.
Пусть листья сыпятся пестро,
пусть годы катятся на слом -
ты только пробуешь перо,
по небу трогая крылом.
Еще нас время извинит!
Еще наточим наши перья!
И очень скоро зазвенит
звонок судьбы за нашей дверью.
Мы - постаревшие подростки,
мы скоро счастья зачерпнем,
а неудачные наброски
без сожалений зачеркнем.
Стучись, стучись о край листа.
Ломай, ломай карандаши.
И под подобием лица
рисуй подобие души.
Рисуй вокруг невзрачный вид,
невзрачный край, невзрачный век.
И в нем невзрачный человек,
как неудачный черновик.
Вот - палка, палка. Вот - кружок.
Вот - точка, точка, запятая.
Один шажок, другой шажок,
и вышла душенька кривая.
И вот сюжет уже намечен,
и время контур обведёт.
И вот вам вышел человечек,
и вот куда-то он идёт.
И что-то сеет за собой,
и всходы топчет по земле.
Мой человечек черновой.
Мой черный след в седой золе.
Но что тебе его тоска?
Не верь, душа моя, слезам.
Жизнь соскребла тебя с листка,
шурша резинкой по следам.
Ах, просто время не пришло -
не стоит огорчаться даром.
Ещё пробьёт твое число!
Ещё наладится гитара!
День морем красок заструится
и тебе вложит в руки кисть -
откроешь новую страницу
и набело напишешь жисть.
Танго-вальс
Это – к песенке постскриптум. Это – ветер дверью скрипнул.
Это – нерв под кожей вскрикнул. Это бесится внутри:
то ли танго, то ли буги, то ли вихрь осенней вьюги,
то ли жизнь считает в ухе: раз-два-три и раз-два-три.
Наша жизнь - давно скольженье от крушенья до крушенья,
где становишься мишенью для безглазого стрелка.
Всё проходит. Всё приходит на извечное круженье.
Нитка вьётся. Жилка рвётся. И не свяжешь узелка.
Что добавишь к этой теме? С нами вышло как и с теми.
Было утро - стала темень, был угар - остался всхлип.
Но покуда жив ещё ты, мир кружится на три счёта -
под хлопушки и трещотки, медный звон и смертный хрип.
Это то, что остаётся, когда песенка споётся.
Когда кожица сотрётся вместе с мякотью внутри.
Это - долька. Это - строчка. Это - нежная отсрочка.
Дальше - точка. Дальше - только: раз-два-три и раз-два-три.
Ещё песенка
Вот и вечер ко мне - тихо шепчет мне на ушко:
Не грусти, не гляди. Не печалься не жалей.
Видишь - пусто в окне. Выпьем с горя! где же кружка?
Выпьем, выпьем скорей. Сердцу будет веселей.
С кем бы слово сказать, чтобы сердце не скучало?
С кем под ручку пройтись от бульвара до двора?
С кем разжечь? С кем возлечь? С кем начать бы всё сначала?
Хоть бы выпить бы с кем! Хоть дожить бы до утра.
Вот и вечер пришел - у окошка стол накроешь.
Вот и кружка, и спирт - сам поставь, и сам открой.
Сам себе прочитай: буря мглою небо кроет,
и налей сам себе, и усни под бури вой.
С кем бы слово сказать, чтобы сердце не скучало?
С кем под ручку пройтись от бульвара до двора?
С кем разжечь? С кем возлечь? С кем начать бы всё сначала?
Хоть бы выпить бы с кем! Хоть дожить бы до утра.
Ничего. Всё пустяк. Всё не страшно. Всё бы ладно.
Вы не верьте моей трехкопеечной тоске.
Нам собраться б за стол, зазвенеть веселым ладом! -
было выпить бы с кем. Если б выпить было с кем.
С кем бы слово сказать, чтобы сердце не скучало?
С кем под ручку пройтись от бульвара до двора?
С кем разжечь? С кем возлечь? С кем начать бы жизнь сначала?
Хоть бы выпить бы с кем! Хоть дожить бы до утра.
Сергей Славнов: 1999-2009, часть 2.