Птичьи права
Птица имеет право вычислить ширь Днепра,
ведать силки и сети, знать, где сидит охотник.
Есть у неё в запасе несколько прочих прав:
жить на земле и в небе весело и вольготно.
Птица имеет право в осень покинуть дом,
клюв услаждать нектаром, петь по весне ноктюрны,
птица имеет право резать рассвет крылом,
вольно парить в зените, встав на ветров котурны.
Птица имеет право гнёзда с подругой вить –
и получить на взлёте горстку горячей дроби,
птица имеет право грудью свинец словить –
и воссиять над миром золотом высшей пробы.
Собиратель солнечных осколков
Упало солнце и разбилось... А я осколки собираю –
в витринах, окнах, листьях, лужах, на шумных улицах столиц.
Нет логотипа с копирайтом для крохотных фрагментов рая,
которыми украсил город небесный пристальный стилист.
А я осколки собираю, певец преданий и привычек:
вот среди зайчиков и птичек мелькнул огнём изящный барс.
Я составляю образ солнца без эвфемизмов и кавычек
из всех природных проявлений, что зафиксировал мой глаз.
Я возвращаю небу – солнце, я возвращаю птицам – голос,
я возвращаю зайцам – поле, а барсам – горную тропу,
чтоб солнце пролилось над миром, чтоб луч скользил скрипичным соло,
чтоб вёл, как поводырь незрячих, и направлял мою стопу.
Сияй, полдневное светило, сияй, расцвечивая тайны,
звучи заоблачным оркестром, играй в извечную игру!
Сияй, пока не вышло время, сияй и после, в овертайме...
А если завтра разобьёшься – тебя я снова соберу!
3D листопад: палитра, десант, стриптиз
Листья ещё малахитовы, листья ещё изумрудны,
только вползают в палитру охра, кармин и янтарь.
С ветками, их породившими, им расставаться не трудно.
Входит пора листопада – исподволь, тихо, как встарь.
Листьев живые пропеллеры, крылья, шары, парашюты
мирным и пёстрым десантом плавно планируют вниз.
Ими трава припорошена в эти часы и минуты.
Дворник, идя на работу, рощу клянёт за стриптиз:
"Нет ни стыда и ни совести! Всё б тебе, грешной, резвиться,
платье своё беззаботно рвёшь на клочки-лоскуты.
Всё б обнажать свои прелести, даром, что с виду девица,
чтобы глазели на тело, слюни пуская, скоты!"
Сказочно, празднично, весело, терпко, шуршаще... досадно,
что сотрясает пространство мастер метлы и совка:
в этой палитре изменчивой, в этом стриптизе-десанте –
почерк большого поэта, гения жестов рука.
Поколение post-БГ
Поколение дворников и сторожей,
финансистов, юристов, поэтов, бомжей,
нет для нас ни границ, ни иных рубежей –
разлетелись по белому свету.
Где же всех вас, друзья, я теперь соберу?
Не "ВКонтакте", не на "Одноклассниках.ру" –
вы устали играть с пустотою в игру,
вам тесны социальные сети!
В иностранном посольстве один, а другой
то рукой в облаках, то в могиле ногой,
ну, а третий золу ворошит кочергой,
ожидая явления чуда,
а четвёртый в столице кидает понты,
пятый, мастер пера, с красотою на "ты",
а шестой всех развёл, как разводят мосты,
а седьмой принимаем повсюду.
Я бы мог продолжать, но к чему этот бред,
поколение "икс", поколение "зет",
коль мы сами себе и вопрос и ответ,
заключённые и вертухаи.
Но однажды в ночи или рано с утра
мы припомним, что мы только искры костра
дорогих обретений и горьких утрат,
что на Божьем ветру полыхает!
Вечность
Он смотрит в окно. Перед взглядом привычно проходят
берёзовый пень, куст сирени, пустая скамейка,
собаки и люди, машины, явленья природы,
события прошлого, словно на съёмках ремейка.
А в старых мехах тихо плещется терпкая влага,
и старое тело вмещает воскресшую душу.
Но он заскучал у скупого окна, бедолага,
и скуку его никому не под силу нарушить.
Он смотрит в окно на бесплодную прыть режиссёра,
как тот бестолково, нелепо танцует от печки.
Визжат тормоза, дико крутится серая свора.
Вот так и проходит постылая стылая вечность.
Географ, первый ученик и небесная Джомолунгма
Голова, похожая на глобус. Дипломат. Поношенный костюм.
Он садится в рейсовый автобус, словно в корабельный тёмный трюм.
Донесёт привычное теченье, ежедневный бешеный Гольфстрим,
до шестого года обученья – к школярам, к учебникам, в экстрим.
Он расскажет им о Джомолунгме, о жаре в пустыне Каракум,
о великом плаванье Колумба, сам-то совершенно не Колумб.
Сам-то никогда за морем не был, знает всё из фильмов и из книг...
И глядит в синеющее небо заскучавший первый ученик.
Он объехал с папой пол-Европы и моря пяти материков,
для него житейский личный опыт повесомей мудрости веков...
Под окном цветёт и пахнет клумба, а над ней, белее молока,
высятся небесной Джомолунгмой с огненным подбоем облака.
Июльские пиры
Эта птица-Москва в пух и перья разбита в июле,
сбита дробью огней наповал из обоих стволов,
а на крупную дичь отливают свинцовые пули
и готовят хрусталь и фарфор для убранства столов.
Скоро, скоро уже понесут в преисподнюю кухни
груды плоти сырой в руки сытых чертей-поваров.
Жар огромных печей, от которого кровля не рухнет,
отогреет сердца и разгонит ленивую кровь.
Будет пир на весь мир под наплывы изысканной меди,
будет соус ручьями стекать по жующим устам,
будут рьяно делить шкуру битого пулей медведя,
будут гости сидеть по ранжиру, чинам и местам.
Только мне не до жиру – в такую жару быть бы живу.
Я там был, пиво пил, да разбил запотевший бокал,
и водила меня по июлю не жажда поживы –
я в роскошных пирах потаённого смысла искал.
Баллада о старой берёзе
Пилили старую берёзу на Благовещенье, в апреле:
мол, накреняется опасно и по стволу бежит разлом.
О том высокое решенье всей жилкомхозовской артелью
скрепили подписью-печатью за полированным столом.
Её опутали цепями, её подвесили на крючьях,
и автокран, гудя натужно, стрелу нацелил в облака,
и мерзко завизжали пилы, зубастые, с повадкой сучьей,
и груды розовых опилок легли безвольно по бокам.
И вскоре пень в потёках сока похож стал на свечной огарок,
что еле светит, еле греет, что тлеет из последних сил,
и лужа животворной влаги прельстила голубей и галок
и стала местом водопоя и радости для малых сих.
Сверкают радужные капли, гудят берёзовые жилы,
и плачет пень, о чём не знает, и смертью попирает смерть,
пьяны от ярой браги птицы, и корни в недрах полуживы,
и жарит годовые кольца светила огненная медь.
Вышел месяц из тумана...
Расплетаются ленты тумана над печальной песчаной косой.
Месяц вытащил нож из кармана и стоит на пороге босой,
на речном каменистом пороге, и течёт между пальцев вода,
холодеют промокшие ноги, зацепилась за куст борода.
Эти щёки, изрытые оспой, этот стылый убийственный взгляд,
этот нож зачарованный, острый, мне по-прежнему спать не велят.
Он идёт по затонам, излукам, по воде, не касаясь воды.
Сколько ужаса, боли и муки в белых прядях его бороды!
И, по слову наивной считалки, заплетая туманную нить,
мне играть с ним в опасные салки, мне всю ночь до рассвета водить!
Дом, летящий в пространстве
Наш домик уютный летит в безвоздушном пространстве,
вот так – без руля и ветрил, без антенн и моторов,
по дивно украшенной длинной космической трассе,
среди астероидов, пыли, комет, метеоров.
Мы тихо сидим возле печки на старом диване
и кормим голодное пламя сухими дровами.
А ты всё не веришь и шепчешь: «Куда подевались
друзья и соседи? Мы раньше дружили домами».
А я отвечаю: «Ну, что ты. Спи, милая, поздно
ловить ускользающий мир, словно муху, руками.
Смотри-ка, в окне догорают последние звёзды,
как угли костра, что горел, не сгорая веками».
И дым из трубы, и на звёзды похожие искры
уносятся вдаль и, сливаясь, во тьме исчезают.
Наш домик летит, неизвестно, далёко ли, близко –
не ведаем мы, и никто никогда не узнает.
Я пледом укрою тебя и, покуда ты дремлешь,
пойду покурить на крыльцо и в молчанье глубоком
припомню соседей, друзей и далёкую землю.
Я их позабыл – да напомнила ты ненароком.
Сергей Смирнов: Стихи в формате 3D.