***
гроза двора, чумазый купидон
нетерпеливо укрощая трех-
колесный экипажик, упадет
и хнычет, и глаза руками трет
он знать еще не знает, что ––
старик, доисторический урод
жует пирамидон запавшим ртом
его глаза обернуты в картон
его душа скопленье папиллом
он больше не боится, что ––
небожья тварь прозваньем аполлон
из воздуха высасывает мед
и не умеет петь, а все поет
неслышно, и летает напролом
повсюду, как безбашенный пилот
она плевать хотела, что ––
за все, что не оставить на потом
за средиземный снег и зимний гром
за ласточек, что брызнут из-под стрех
за белый свет и вот за них за всех
мы никуда отсюда не умрем
………………………………………………
мы никогда до смерти не умрем
целлюлоза
Вопрошал у тополя тополь гневался и ножками топал
угрожал чумой и потопом Быстро говори я сказал
Почему она отлетает Я стою она отлетает
и повсюду мухой летает
залезает в ноздри глаза
Раньше рос на Севере диком все страдал нервическим тиком
как-то выпил литр одним духом поминай бродягу как звать
сорок тыщ чертей безголовых иглами всего искололи
и без лишнего разговора
врыли вверх ногами в асфальт
(а тот, значицо, ему отвечает)
До чего же ты тупорылый это просто пух тополиный
просто виннипух тополиный а не то что типа душа
у него нутро из опилок ржавый гвоздь вколочен в затылок
в общем безобидный придурок с песенкой древесной в ушах
Я не дон Хуан ты не Карлсон как от жизни ни зарекайся
упекут в асфальтовый карцер набегут жуки-пауки
а душа у нас – целлюлоза так оно давно завелося
гуттенберг нам всем помоги
…………………………………………………………
Точит когти котик в полоску
Старый бес толкает повозку
Голуби клюют сытный воздух
повторяют сим-салабим
Теплый ветер мозги полощет
промывает листья волосья спиртом как грехи голубым
Все смешалось в доме Облонских и удрал с истлевшей обложки
медный всадник без головы
***
Свинопланетяне ходят с вилами и плетями, скрипят лаптями, упиваются плодовыми винами, жрут сало ломтями, да не чье попало – единоутробного братца, любимого папаши, дорогой тещи, еще вот молочные поросята хороши тоже, очень это гурманами одобряется. Никто не знает, зачем они здесь и откуда, эта история окутана мерзкой тайной, спелой вонью параши, как свальный грех в родительской спальне, впрочем, оно и славно. Свинопланетяне по воздуху летают легче тополиного пуха, они забавнее йо-йо и хулахупа, смышленее огородного пугала, краше любой лахудры из ателье мод. Если тебе станет худо, иди к ним в дом, в сияющий этот хлев, как в храм, разломи с ними хлеб напополам, а как хмель уберет в хлам, ложись в хрустальный двуспальный гроб – это твой дом, твой век, твой род, твоя кровушка, кровинка, кровища. А то что это, в самом деле - ни мясо, ни рыба, все воротишь от зеркала свиное рыло да кривишься. Оставайся с миром в кругу родных, думай-о-хорошем-ебаный-в-рот, смотри, как стекает сладким белым жиром свет за воротник и расцветают на милых румяных рожах
трупные
пятна
Роршаха.
***
Имея ум
сочти число зверька
оно же есть число и человечка
гори гори надломленная свечка
в туннеле из фасеточных зеркал
двуногий прост как жаба изнутри
сейчас его изучит гибкий скальпель
стрекала ерзают сияет кафель
а ты смотри
(смотри-смотри-смотри)
покуда хлороформ беззвучно каплет
(простые жизни надо изучать
затем что наступает время кладки
чтоб жизни совершенные зачать
и напитать их клетки гноем сладким)
смотри в четыре пары сложных глаз
у человечков все не как у нас
когда начнется третья фаза сна
пусти сильнее веселящий газ
………………………………………
откачан воздух из-под колпака
в поддоне оплывает сизый студень
клубятся полушарий облака
они прекрасны
мы начнем отсюда
…………………………………………
…………………………………………
…………………………………………
(вот это вот и есть число зверька)
***
***
Есть верхний Тагиил, и у него
ни рук, ни крыл, ни сердца, ничего,
лишь антитело и антидуша,
темна как свет, как жаба хороша.
(Ее мы на ладони вносим в дом,
она глядит на вещи со стыдом,
как крылышко змеиное ломка,
и просит грифельного молока,
которое всем ядам антидот.)
В любом наречье гласные удвой –
и речка перестанет быть вдовой.
Холм уползет, а невод из ветвей
нестрашно промолчит тебе в ответ.
(У нас в лесном раю, от рыб до птах,
все твари разговаривают так,
в нощи священнодействует удод,
и льнет к сосцам древесной стрекозы
безгрешный и раздвоенный язык).
А может быть, и Тагиила нет,
один сторожевой незрячий свет –
белей, чем молоко карандаша,
светлей, чем антрацитные моря,
инверсный код,
створоженная нефть.
(От воздуха пустого отрешась,
нечетные танцуя антраша,
запомни наизусть, душа моя:
у антитела есть антидуша,
а больше нет на свете ничего.
А больше нет на свете ничего.)
***
Эрвина Шредингера хоронили в двух гробах, сообщающихся наподобие сосудов, чтобы на досуге мог прыгать хоть до Страшного суда, как акробат, оттуда сюда и туда отсюда. При этом гробы вложены один в другой для сохранения энергии и массы, потому что перед смертью у него вырос блуждающий горб и во рту дикое фиолетовое мясо. А один раз в год, когда не видит никто, приходит к Шредингеру сияющий кот, набирает секретный код, пропускает через прах переменный ток. Прах говорит: «Ох!», прах говорит: «Ах! Об этом ничего не написано в лабораторных дневниках. И мама не предупреждала маленького Эрвина, что работа физика очень нервная. А теперь вот неким непонятным образом на мне кальсоны из сплава олова с медью, и растут из моей головы гладиолусы медленно, быстро, медленно, как моя позорная слава. Сверху, снизу, слева и справа – все какие-то бараны, утверждают, что Вселенная бинарна, а Земля покоится на четырех бесах. Пришли мне, мама, шерстяные носки на Песах, сальца кусок и компот из яблочек райских. А то они все хоронят-и-хоронят меня в глину и песок
и рвут
баяны
на радостях».
***
А здесь в июне в Захребетье
на жердочке щебечет беккет
и небо-небо в окнах-окнах
висит стерильно и дамокло
раз – выкупаться, два – смотаться
в неближний водочный сезам
из холодильника митасов
записки шлет в притихший зал
В маршрутке бьет копытом чехов
бок о бок с влажными людьми
дай бог им счастья и успехов
и прочей всяческой любви
Жара опять врубает сартра
и сон отринувши дневной
пацан с десятого детсада
следит, засунув палец в нос
как в небе кафельном ползет
почтовый синий вертолет
размазав буковки по борту
с ворчливой песенкой во рту
..................................................
Летит волшебник на работу
с веселым грузом на борту
оранжад
Чтоб из левого из крана лимонад
а из правого из крана оранжад
надо веточек успеть наломать
надо деточек успеть нарожать
надо елочку всегда наряжать
мертвечину не спеша нарезать
и покуда мертвечина свежа
надо кушать ее прямо с ножа
если ты закомплексован зажат
ты убей себя с восьмого этажа
надо этаких вот в печку сажать
на лопате прямо в печку сажать
чтобы жизнь была как сажа бела
надо меньше понимаешь блабла
ничего что между ног у ней ржа
белых девочек зато нарожат
черных мальчиков тебе нарожат
рыжих белочек потом нарожат
серых зайчиков еще нарожат
немного о будущем рынка экзотических домашних животных
Советуем поторопиться:
будущее рынка – за рукокрылыми
домашними кровопийцами
с треугольными рылами.
Днем они будут вниз головой висеть-висеть,
а ночью, например, соседей сосать-сосать.
Уже сейчас создается обширная сеть
по их отлову в пещерах и тропических лесах.
Уже сейчас коллективы целые
выстраиваются в очередь
за ценными породами бычьего цепня –
они умные и привязчивые очень.
Нам с восторгом рассказывали многие
испытуемые (некоторые прямо таяли),
что вытворяют миноги
своими круглыми ртами.
А например, в другой фокус-группе
добровольцы не без странностей
положительно отзывались о колониях морской губки
во влагалище и анусе.
Приобретет популярность спам-
рассылка, предлагающая ампутацию члена и яичек.
Из этих срамных частей сварят похлебку псам,
а что останется - для божьих птичек.
Будущее рынка за микрозооморфами,
вживленными в затылочную кость черепа,
одновременно являющимися мощными
источниками гамма-излучения.
По улицам идут сабжи,
укуренные марсианской ганджей.
Морды их измазаны говном и сажей,
управляют ими сияющие гаджеты.
***
Долгими бессчетными годами
в стороне от всех житейских дел
вдумчивый и строгий Джеффри Дамер
улучшает качество людей
скомканной салфеткой утирая
алую испарину со лба
пишет в ученической тетради
золотые мудрые слова
«Голова похожа на скворечник
с запертыми птицами внутри
Копошатся в темноте кромешной
помыслы, коварны и вредны
голодны, крикливы и картавы
пустоту жуют кривыми ртами
тикает в висках ужасный таймер
стоит от рожденья завести
Не упоминал об этом Дарвин
и молчал блаженный Августин
Но давно средь инков и тибетцев
знают средство, чтобы вскрыть нарыв
надо отпустить пернатых бесов
черепную крышку просверлив»
Чтоб из костяной консервной банки
полной благовонной кислоты
(так глядят влюбленные собаки
так глядят прозревшие кроты)
третьим глазом, золотым и рдяным
ты в глаза Вселенной поглядел –
рук не покладая, Джеффри Дамер
улучшает качество людей
***
…тот городской неяркий адмирал
сложивший на асфальте влажном два
крыла как два глазастых вздоха
китаец прежде был
а может кто-то
другой но вот однажды задремал
пил с Буддой на Луне слетел во ад
проснулся и забыл
А ты давай
мой мотылек еще поумирай
прекрасно и отчетливо
жестоко
багрицкое
вот так спасаясь от пьяных шлюх
руками замкнешь и взор и слух
наощупь в скважину вставишь ключ
окажется кто-то сменил замок
а век поджидает тебя сынок
татуирован хмур и колюч
век поджидает на мостовой
по жизни пидор по масти вор
сосредоточен как винтовой
рассредоточен как плановой
с прилипшей семечкой на губе
в базарных шмотках дешевых рифм
и если он скажет убей убей
и если он скажет умри умри
жди-поджидай дорогих гостей
с ближайших ацких планет
воруй убивай еби гусей
не думай что здесь что-нибудь твое
ничего
твоего
здесь нет
однажды вырубят тьму и свет
и только старая радиоточка поет
отрезанная ото всех небес
сама для себя
сама по себе
всегда - сама по себе
транки (Моритцу)
когда снег начнут давать по талонам, постучится в двери словно бетховен, притворится бухой почтальоншей, угостит ореховой пастилою. сор повыметет под стульями-столами, окна вымоет, белье перестирает, косячок забьет, покончив с делами. приготовит романтический ужас со свечами, ни чуточки не хуже, чем в париже, забесплатно к тому же. скажет: нету у меня больше мужа, укусила его бледная муха, вот такая вот стряслась фукусима. он служил на дне морском осьминогом, но пал жертвою связи греховной с малолетней развратной миногой. и за это ламантином верховным им обоим назначена мука тыщу лет на дне гореть негасимо, так красиво, будто на картине. еще скажет, придвинувшись ближе: вижу, нравлюсь я тебе – так бери же, в тот же миг очутимся в париже, в небывалом снежно-алом париже, дымном и чумном, карантинном. там в подводном цельнокованом алькове, что достался в дар от ихтиандра, ты возьмешь меня как вещь аккуратно, без остатка свое семя растратишь, и останутся лишь кости да тряпки. выпей водки, покури еще травки, скоро сам заговоришь по-инострански, скоро будет самый быстрый в мире трафик
и последние
транки
в париже.
Хентиаментиу
***
Снилось, будто по снежку молодому, выпавшему посреди июля,
в ранних сумерках иду от дома к дому, пробираюсь капиллярами улиц
наугад, вслепую, по-кротовьи
мимо транспортных депо, водокачек, ритуальных бюро и химчисток,
мимо европейских стандартов, декораций, обгоревших по краю,
и деревьев, что заходятся в кашле, и ворон, сидящих на измене.
А кругом светло, хоть безлунно, как бывает белыми ночами,
и чудесно, небывало безлюдно, будто бы по первой программе –
сериал без конца и начала про разведчиков и фашистов.
Посещаю краевые музеи, жилконторы и универмаги
(все слова забытые с детства).
На витринах там почтовые марки, а на марках вместо президентов -
умные опиумные маки, кашалоты, сколопендры и змеи,
представители семейства китовых и совсем неведомые звери,
убежавшие из мезозоя.
В голове вспухает полая сфера и включается голос Копеляна:
будет счастливо государство, управляют которым не люди.
Там народ живет на всем готовом, в этих дальних райских эмиратах,
и никто никогда не умирает, а идет неспешно из дома к Дому,
сам себе Гаутама Сиддхартха,
в ясном беспечальном полумраке
вровень с минаретами из картона.
***
Чиста жизнь без нас
тихие па
водяных черепашек
застенчивость ручейника
основательность ряски
впервые
называя вещи по именам
не унижаешь их
……………………………………
этой весной
здесь ходил Будда
двуцветный клевер
вырос в его следах
внезапно Чехов
Ровно тридцать лет пролежал в могиле
на кладбище Новодевичьего монастыря цинковый гроб,
прибывший с германской границы.
(Из воспоминаний)
***
Человек по городу шатался,
белый свет с ним по углам шептался,
таял, пузырился и трещал.
Свет ни с кем на свете не считался,
не обманывал, не обещал –
ничего. Ах да, струны басовой
в небесах – ни грустный, ни веселый
ни к чему не прикрепленный звук.
В жопу пьяный пристав зубом цыкнет:
господин-мусье ловкач и циник,
не угодно ль пиджачок из цинка,
паричок, как подобает в цирке?
Надо выбирать одно из двух.
Чехов ничего не выбирает –
не из чего, в общем, выбирать,
утром скулы чисто выбривает,
сам себя как трубку выбивает,
из казенных списков выбывает
по глотку, по буковке, задолго
до того, как, в третий класс затолкан,
навсегда поедет умирать.
Вот в такой фотогеничной позе
ты его зачем-то сохрани.
В полночь отбывает скорбный поезд
на подземный остров сахалин.
Дальше в придорожном ресторане
трудный голос пел о расставанье,
каторжан по полкам рассовали
и в края далекие ту-ту.
Огоньки за окнами старались,
рисовали, на бегу стирали
раскавыченную пустоту.
……………………………………………
Свет.
Плющом увитая веранда.
Сытный воздух пахнет ветчиной.
Дальше снова ровно ничего.
То есть ничего.
Без вариантов.
Алексей Сомов: Наука и техника.