Людмила Кулагина: Лягушка-путешественница.
Можно сказать, что этот сборник - о путешествиях.
Хотя два из них можно назвать прогулками, а третье - мечтой.
Какие могут быть путешествия у человека, живущего на российскую пенсию, да ещё в провинции? Питерская бабуся при большом желании может хоть в Финляндию "тушкой*" смотаться, а если живёшь там, откуда, как говорил гоголевский Городничий, "...хоть три года скачи - ни до какой границы не доскачешь"? Впрочем, у любого путешествия есть две стороны - внешняя и внутренняя.
Вспоминаю, как лет десять назад мы с подругой отправились "диким образом" на Соловки. Добравшись от Кеми до архипелага на судёнышке с не вязавшей лыка командой (на ногах держался один рулевой) и промаявшись полдня со съёмом комнаты, мы пошли вечерком искупаться в Святом озере.
Рядом с нами на пляже полулежала тётка лет сорока пяти. Она поведала, что прибыла на Соловки по путёвке - видимо, недешёвой (поездом от Москвы и самолётом из Архангельска), что разместили их очень хорошо, а уж кормят... Дальше пошёл подробнейший рассказ о том, что ей подавали на завтрак, обед и ужин. Последняя фраза звучала так: "Наша группа на экскурсии, а я осталась. Чего я там не видела?" Её путешествие равнялось походу в ресторан...
А вот слова героини Людмилы Кулагиной, доехавшей на велосипеде "до плотины": "И ты лежишь, владея, как какой-нибудь Крёз, этими радужными сокровищами, и ничего тебе больше в этот момент не нужно для счастья – только этот чистый мерцающий, переливающийся цветами радуги свет"...
Чувствуете разницу?
*"Тушка" сопровождает профессионального челнока за его счёт, пронося через границу часть товара (чтобы обойти ограничения на вес ввозимого, установленные российской стороной на пропускных пунктах).
Редактор отдела прозы,
Елена Мокрушина
|
Лягушка-путешественница
2011На дачу! |Ну что, поехали на плотину? |Виртуальная лягушка-путешественница
На дачу!
Когда ты длинную, холодную и скользкую зиму, а потом и слякотную весну, и часть заготовительного сезона лета безвыездно и почти безвыходно, как срок отбываешь, проводишь в тесной панельной «хрущёвке», то, выбравшись по приглашению знакомых к ним на дачу, чувствуешь там себя, как на земле обетованной. Во-первых, вся красота и вкусность, которая там растёт, цветёт и спеет, не стоила тебе никаких усилий и страха, что кто-то другой, более предприимчивый, воспользуется плодами твоего труда. А это в «наших муравах» – факт скорее обычный, чем редкий. И потому бедные трудяги-дачники, обременённые сельскохозяйственными заботами, хочешь-не хочешь, не столько по личному предпочтению, сколько по необходимости вынуждены жить в неотапливаемых домиках-«скворечниках» до самых холодов или снимать недозревший урожай раньше срока – зелёные помидоры, молочной спелости кабачки и перцы, недобравшие фиолета «синенькие», твёрдые и кисловатые яблоки зимних сортов, не довисевшие до окончательной спелости. А иначе весь урожай с веток, грядок и бахчей уберут проворные ночные тати; как говорится, – кто не успел, тот опоздал. И тогда при походе на рынок есть шанс купить за свои денежки своими же мозолистыми руками выращенные овощи и фрукты. А тут, когда дача чужая, ни тебе забот, ни хлопот, ни переживаний. Тебе и засуха нипочём, и град – не повод для расстройства. А когда природа благоволит к дачному труженику, и заваливает его небывалым урожаем яблок, груш, вишни, опять же это не твоя проблема: как этот урожай исхитриться утилизовать в сезон, переварить-переработать-законсервировать, да куда девать излишки, да каким образом избавляться от осыпавшегося на землю фруктово-ягодного изобилия, гниющего на глазах и привлекающего тучи ос и мух. Вот и вопиет бедный дачник, садовод-огородник: «Людочка, милая, приезжайте с Игорем, соберите себе, сколько увезти сможете! Сердце кровью обливается, когда видишь, как смородина с вишней осыпаются, да яблоко упавшее портится».
Тяжело дачнику. А так ты пришёл – весь из себя такой отдыхающий: фотограф и гость, собеседник, едок и чаепитчик, ходишь себе по садоводческому раю, глаза пялишь на дачные красоты да облизываешься на поспевающие вкусности, не уставая нахваливать дачное хозяйство и его обитателей. Восхищаешься и планировкой грядок, и трудолюбием, и удачным привоем летнего сорта к зимней яблоне (слава мичуринцам!), и изобилием цветов, плодов и растений. И хотя прямой корысти в том нет, что ты так восхищаешься-нахваливаешь, и делаешь ты это вполне искренно, в силу своей эмоциональности и склонности к удивлению-восторгу, а всё же, будучи так же русским по характеру, интуицией или «задним умом» чувствуешь-знаешь, что без подарков садово-огороднических отсюда не уйдёшь. И точно – к концу импровизированного застолья-чаепития, яблоко-груше-виноградо-вкушения уносишь с собой в увесистой авоське и яблоко, упавшее к твоим ногам, и только что свалившееся с характерным стуком («кто там?») у тебя за спиной, и те, что упали чуть раньше справа и слева. А сверху на кучу яблок кладётся ещё пяток поздних огурчиков с пупырышками, да две-три головки чеснока, да зелёный пучочек укропа-петрушки-кинзы, да благоухающий лимонными ароматами букетик мелиссы.
Уже в процессе важной части дачно-гостевой церемонии – обязательной экскурсии по саду-огороду всего понемногу попробуешь-понадкусываешь. – Это бельфлёр. На, попробуй. – Ой, какое вкусное. И красивое, прямо как с картинки. А мякоть такая нежная. – А вот это вот – коричное. Из него варенье очень вкусное получается. – Это мы знаем. Варили. Надо только правильно варить, в несколько приёмов, минут по пять, а потом день-два выдерживать после варки. Тогда дольки получаются прозрачные, как мармелад. А это что за куст? Как называется? – А-а, жимолость… Так вот она какая, оказывается, а я совсем про другой кустарник думала, что он-то и есть жимолость. А она ещё и съедобная?! Ой, а ягоды какие у неё вкусные! Да, точно, земляникой пахнет. А это русское киви, говорите? И правда, на киви похоже, и по форме и по вкусу, точно, киви в миниатюре. – А здесь у меня очень интересная яблоня растёт, второй такой ни у кого нет. Эта яблоня изначально была осеннего сорта, что-то типа «богатырь». А вот тут я ветку «белого налива» привил, – это уже летний сорт. А теперь взгляни сюда, вот с этой стороны, – я к ней ещё одну ветку привил – «мартовское». Вот, смотри, видишь место расщеплённое? – Это и есть место привоя, оно уже теперь корочкой затянулось. – Ой, совсем как у людей, когда ранка затягивается. Надо же, вот удивительно, я и не знала, что у деревьев такое может быть. – Да, но тут надо ещё и стерильность соблюдать, чтобы в место привоя инфекция не попала, тогда может веточка и не привиться. Некоторые по нескольку раз пытаются, а у меня всё с первого раза получилось, потому что я всю технологию выдержал. И рука у меня, наверно, лёгкая. Теперь могу три урожая собирать в разное время с одной яблони. – Да-а, удивительное – рядом. Вы прямо-таки мичуринец!
А потом, в зависимости от степени знакомства-дружбы церемония хлебосольства-чаепития следует. На стол выкладываются имеющиеся на даче припасы: кусок сала собственного посола, хлеб, копчёная мойва, оставшаяся от вчерашнего вечернего пиршества с друзьями, холодная картошка в мундире, помидорчики с грядки, петрушка-укропчик, головка чеснока, а к чаю – пряники с повидлом и янтарный мёд в баночке из-под майонеза. Полстаканчика домашнего виноградного вина или рюмка «беленькой», и – процесс пошёл… Тут и обмен рецептами – как что варить-солить-мариновать, чтобы и вкусно было, и полезно, и по цвету-форме соблазнительно; и анекдоты в тему; и непридуманные рассказы – истории из жизни, «тихой охоты», рыбалки: «А вот со мной однажды такой случай был...». И ничего, что стол, выкрашенный жёлтой солнечной краской, кое-где липкий от пролитого варенья. И сало ты режешь тупым и щербатым перочинным ножичком. И кофе пьёшь из гранёного стакана или из бокала с отбитым краешком, а не из чашки дулёвского фарфора с нарисованной на ней веточкой сирени. А если чай, то он заварен в замызганном и подкопчённом алюминиевом кофейнике. И тарелка под пряниками с тёмной трещинкой. А всё равно, как же на даче всё вкусно и аппетитно! Вкуснее, чем в ресторане. Хотя я уже и не помню, когда в ресторане-то последний раз была. Какую-то фикцию, кажется, диплом курсов института марксизма-ленинизма «обмывали». В ресторане «Центральный», который завсегдатаи почему-то называли не иначе, как «гадюшник». А сегодня ресторанная еда и вообще нас не интересует. По двум причинам: во-первых, «денег то нет, а то их и вовсе нет», а, во-вторых, не хочется ещё и отравиться за свои же собственные деньги каким-нибудь новым, ставшим очень популярным в последнее время блюдом, например, когда-то бывшим экзотическим для наших мест суши. «Как, вы до сир пор не пробовали суши?» – вопрос задаётся тебе таким тоном, как будто ты с утра забыл умыться и зубы почистить.
На состояние душевного комфорта не влияет и то, что дача, на которой ты гостюешь, не слишком благоустроенная. И что «удобства» – в деревянном домике-пенале, продуваемом сквозь щели всеми ветрами. И что справа от гостевого стола – кровать с заржавленной сеткой и наваленными на неё обрезками досок, пустыми пластиковыми бутылками и закопчённым на открытом огне чайником, а слева – старый стул без сиденья, опрокинутое синее пластиковое ведро, кучка яблок с покоричневевшими уже боками. А за всем этим – сарайчик, обитый кусками железа и наспех, мазками с просветами выкрашенный суриком, изрядно уже подвыцветшим. Справа к сарайчику прилепился каркас недостроя: «Здесь я планировал веранду застеклённую сделать, чтобы и в плохую погоду можно было с друзьями посидеть, чайку попить, в шахматы поиграть, да всё «руки не доходят». А слева от сарая – покосившийся старинный буфет, политый дождями и проверенный ветрами и вьюгами на прочность: выстоял, однако сильно облез и обветшал и теперь не подлежит никакой реставрации. Сзади за ним – старый неработающий холодильник белеет среди зелени, а ещё дальше – видна колоритная спина огородного пугала (скульптура, умыкнутая из худ.фонда) – брутальный мужик при шляпе и в тёмных очках, одетый в когда-то стильный пиджак и смахивающий на Джеймс Бонда, с тою лишь разницей, что вместо огнестрельного оружия у него в руке ржавая лопата. Мужик выполняет две важных функции: служит пугалом для птиц и изображает постоянно присутствующего хозяина, чтобы ворам неповадно было лезть в чужой огород.
Справа от стола с угощением – большая яблоня с крупными зелёными яблоками, время от времени «спрыгивающими» с веток прямо на стол. На столе в облачный день то проявляются, то гаснут контрастные тени, играют в прятки блики, рефлексы; к вечеру они меняют своё местоположение, перемещаясь вместе с солнцем и ветром, создавая на столе подвижные мимолётные миниатюры театра теней. Из ковшика на столе вылетает-клубится парок, который становится видимым, материализуется на фоне тёмного ствола яблони и густой листвы и исчезает на фоне ярко-синего неба с облачками, если смотреть против солнца.
Домик хозяина, небольшой и неказистый, почти не виден из-за высокой густой яблони-китайки, усыпанной сплошь мелкими красными плодами – райскими яблочками и увешанной розовато-лилово-янтарными гроздьями созревающего винограда, обвившего яблоню. «Этот виноград называется «Лидия». Из него прекрасное вино получается. К сожалению, сейчас угостить не могу, – прошлогодние запасы недавно закончились, а новое пока ещё не созрело, только где-то к Новому году будет. А виноград попробовать можно». И тебе протягивается небольшая гроздь со светящимися на солнце полупрозрачными ягодами. «А вот тут у меня «Изабелла», но он пока ещё кисловат, придётся подождать до осени». Перед домиком и вдоль дорожки, ведущей к соседской даче, – высокие и пышные кусты белых, сиреневых и розовых сентябрин, облепленных жужжащими пчёлами, перелетающими с цветка на цветок; многочисленные мелкие цветки и ветки при этом находятся в постоянном движении, отчего создаётся впечатление, что куст живой. Идёшь по дорожке мимо куста, обязательно заденешь отставленную в сторону ветку разросшихся сентябрин, и тут же потревоженные пчёлы поднимутся с недовольным жужжанием с цветков и засуетятся над кустом.
Но всё это будет чуть позже, а пока ты едешь на велосипеде, стараясь объезжать колдобины, бугорки и ямки, упавшие ветки, кошек, собак и людей, не слышащих твоего звонка. За спиной у тебя рюкзачок защитного цвета, в котором «всё-моё-ношу-с-собой»: книжка стихов, тряпичная авоська, плащ-накидка от дождя, сделанная с помощью смекалки и широкого скотча из больших целлофановых пакетов из-под крупы, запас бумажных салфеток, мини-аптечка, запасная сухая майка-футболка, перочинный ножичек с синей ручкой, «антикомарин», верёвка-бечёвка и прочая мелочёвка, необходимая человеку на загородной прогулке. Асфальтированная часть дороги идёт под уклон, ты разгоняешься, ноги застывают на педалях, ветер посвистывает в ушах, ты лихо скатываешься сначала с пригорка на подвесной мост, выкрашенный в голубые и желто-рыжие тона, потом опять с ветерком съезжаешь с насыпи у моста, выруливаешь на песчаную дорожку и влетаешь на всех парах в лиственно-травяное царство Парка Дружбы. Ещё каких-нибудь триста-пятьсот метров, и, переехав на левую сторону через дорогу, ты открываешь заржавевшую калитку и оказываешься в гостях – на даче. Здравствуйте Вам.
Ну что, поехали на плотину?
Днём мы туда обычно не ездим, потому как – дела, дела, дела… Быт – вещь несовершенная и бесконечная, как бочка Данаид. Льёшь, льёшь в неё воду своих желаний удобства, чистоты, комфорта, порядка и практичности, глядь, – а она опять пустая. Только что размораживала холодильник, а он уже оброс по краешки льдом. Недели не прошло, как уборку влажную делала, по углам да под шкафами ползала-елозила, пыль вытирала, корячилась (в комнате-то тесновато), а сегодня в свете утреннего солнышка глянула: батюшки мои, а пылищи-то, пылищи, как будто целый месяц не убиралась! А, может, и в самом деле, уже месяц прошёл-пролетел?.. Про готовку, мытьё посуды, стирку-глажку уж и не говорю. А когда ещё и сезон заготовок-закруток, солений-варений наступает, так и вообще продыху нет. Песенка вспомнилась из семидесятых-восьмидесятых годов. Популярная тогда Майя Кристаллинская исполняла: «Сколько солнца, сколько света, сколько… (ещё чего-то, кажется, счастья)! Неужели это мне одной?!» А тут утром встанешь и «душа поёт»: сколько пыли, и уборки, и готовки, и посуды, стирки-глажки, а ещё ремонта-штопки, – неужели это мне одной?.. И такое сделать при этом удивлённо-недоумённое лицо и руками в стороны развести. И эта «задушевная песня» с тем же мысленным жестом и выражением лица повторяется изо дня в день, из года в год. А когда всё это уже достаёт до печёнок-селезёнок, или, как говорил мой бывший начальник-декан, «остонадоедает», ты в сердцах говоришь своему мужу (или другу, или подруге, или кто-там-под-рукой-оказался): «Та-а-а-к, всё, с меня хватит. Всех дел не переделаешь. Сил моих дамских больше нет – сражаться с бытом. Всё, баста, поехали на плотину! Выводи велосипеды из подвала, и – вперёд, в смысле, назад, в природу!»
Проехав асфальтированную часть дороги, проходящую вдоль берега реки Цны, и избегнув ряда опасностей – машин с бесшабашно-безбашенной молодежью за рулём иномарок, движущихся под жуткую музыку, других велосипедистов, особенно детей и подростков, норовящих врезаться в твой велосипед (по неумелости или из возрастной вредности), зазевавшихся пешеходов, не слышащих твоего звонка, детишек, внезапно импульсивно бегущих прямо под колёса велосипеда, стайки голубей или воробьёв, в последний момент всё же успевающих вспорхнуть-увернуться от колеса, бесхозных лающих собак, бегущих за тобой, как за дичью, и норовящих цапнуть-таки за ногу, – ты, наконец, выруливаешь на подвесной мост через реку. Прошуршишь по мосту, ловко объезжая дачников с тележками и авоськами и фотографа-любителя, снимающего весёлую компанию или влюблённую парочку, а затем, скатившись с пригорка, через пару минут кручения педалями въезжаешь на утрамбованную пешеходами и велосипедистами дорожку Парка Дружбы, в сентябре уже слегка присыпанную золотистой листвой.
В честь какой-такой «дружбы-не-разлей-вода» назван парк, не знаю, не могу сказать. Если в честь дружбы людей с природой, то тогда почему он так, спрашивается, загажен: повсюду, и в кустах, и на открытых местах, проплешинах-полянках, – везде мусор. Кучи мусора: пластиковые бутылки с разноцветными этикетками, пакетики из фольги из-под сухариков или из-под орешков к пиву, алюминиевые мятые пивные банки, битое стекло и прочие пёстрые и неприглядные «отрыжки» молодёжного отдыха на природе. И это всё ещё мелочи по сравнению с огромными, плохо пахнущими кучами дачного хлама, гниющих россыпей овощно-фруктовых отходов, облепленных мелкими мушками-мошкой, стремящейся влететь прямо в рот или в глаз проезжающему мимо велосипедисту. И ты невольно увеличиваешь скорость, чтобы убежать от этой серой тучи мошек, и как раз-то и поймаешь в глаз на всём ходу, с размаха-разлёта, вездесущую мошку, и, вынужденный тут же остановиться, долго вынимаешь из-под века эту мелкую тварьку, режущую глаз.
Слава Богу, одну кучу миновали, можно на время расслабиться и сбавить скорость, до следующего «подарка» дачников. Справа мелькает заросший кленовой порослью и бурьяном парк, помеченный человеческим эгоизмом и бескультурьем, слева – сквозь редкие деревья видна дорога, вроде бы как и асфальтированная, но с таким количеством выбоин, колдобин и ям, что она мало чем отличается от деревенской грунтовой дороги. В ямах-выбоинах в дождливую погоду образуются многочисленные и довольно глубокие лужи грязно-серого цвета, которые долго не просыхают, а дорожка в парке тоже «не фонтан» – скользко после дождя. И ты, чертыхаясь, пробуешь ехать то по дороге, рискуя врюхаться в лужу или быть обрызганным проходящей машиной, то по тропинке, тоже рискуя, но теперь уже споткнуться-упасть из-за скользких, торчащих повсюду корней. Но сегодня осень не в пример сухая, и дорожка вполне приемлема для быстрого продвижения к заветной цели нашей велосипедной прогулки – к плотине. Слева мелькают сквозь реденькую аллейку деревьев цветные дачные домики-теремки. Кое-где уже жгут дачный мусор, листву, сухие ветки, и рядом с домиком поднимается синеватый дымок костра. Чуть позже уборкой-сжиганием отходов дачного производства займутся и другие многочисленные садоводы-огородники, и прогулка, как обычно поздней осенью, превратится в глотание дыма вместо вдыхания бывшего когда-то свежим воздуха. И вроде законы-постановления какие-то принимали, и через СМИ их до населения доводили, что вредно, мол, жечь листву по осени, а тем более, мусорные кучи с пластиковыми бутылками, что угарный газ, мол, выделяется, «диоксин-кероксин» там разный, что озон-кислород уничтожается, но пока что-то не видно, чтобы законы исполнялись. У нас законы сами по себе, а люди-нарушители – сами по себе, как параллельные миры, и не пересекаются.
Едешь дальше, стараясь думать о предстоящем отдыхе, а не об издержках человеческой природы и скученности. И вот уже – самое красивое место парка: светящаяся в сумрак млечным светом и прозрачная в ясный солнечный день берёзовая роща. Метрах в ста левее рощи растёт высокий и одинокий серебристый тополь. Сам по себе он ничем таким не примечателен: тополь как тополь, с белёсыми, как будто войлочными с изнанки листьями; стоит себе на развилке дороги и тропинки, – если бы не грибы. Да, грибы, грибы, не удивляйтесь. Или, нет, наоборот, – удивляйтесь! Они растут вокруг тополя в ареале его кроны и корней. В течение полутора-двух месяцев можно собрать несколько урожаев великолепных, плотных, с тёмно-коричневыми бархатистыми шляпками подберёзовиков. По всем признакам, это они, подберёзовики, только чуть-чуть потолще и потемнее своих лесных сородичей. А то, что вполне съедобные, это уже проверено и доказано: едены неоднократно. Место прямо-таки волшебное: везде сушь, в парках и в лесах даже и поганых-то грибов нет, – дожди давно не баловали, а здесь, под серебристым тополем – только успевай нагибаться: один, другой… пятый…седьмой… Ай, да, тополь, ай, да, серебристый, порадовал, дорогой, спасибо тебе за королевскую щедрость!
Однако и тут сумел нагадить «человек некий»: справа от тополя, в пяти-шести метрах уже успели организовать свалку, правда, пока небольшую, но склонную расползаться и дальше, как раз на те места, где мы грибы собираем. Прошлый раз пришлось удалить с самого что ни на есть грибного Клондайка старую ржавую лопату, парочку пластиковых бутылок и грязный целлофановый пакет. Самое интересное было то, что как только я очередную гадость-дрянь убираю, тут же незамедлительно и новый гриб нахожу. Я же говорю: место волшебное. Это так тополь за заботу благодарит. Планировали мы с мужем вообще эту свалку ликвидировать, пока она не расползлась внаглую на самое грибное место, да всё раз от разу откладывали да откладывали, то недосуг, то «руки не доходят», и перестал тогда тополь грибами-то нас баловать, – обиделся, видно, что обещание своё не выполняем. Но теперь уж до весны – будем реабилитироваться. А самое-то скверное, что мы ко всему этому бескультурью-загаженности (что природы, что языка русского) привыкать стали: посетуешь-посетуешь, да и пойдёшь дальше. Не я же нагадил-то. Я-то ведь – правильный, я – соблюдаю. И так грустно-паскудно на душе отчего-то делается, и вспоминается невесёлая шутка моего знакомого бородача с голубыми глазами и чистой душой, болеющей за Русь-матушку: «Что ж мы, уроды помойные что ли?», что так себя ведём, что в природе, что в обществе. Оттого и нет у нас счастья-гармонии, ни с природою, ни с людьми, ни внутри себя.
Но не будем о грустном: мы же отдыхать ехали от всего этого беспредела-безобразия, который в разлюбезной отчизне в последние годы творится. И остались-таки ещё места, где очень даже можно…если, конечно, рядом иномарка не остановится с громыхающей на всю катушку отвратной «попсой», с этими их: «Чёрные глаза, чёрные глаза, чёрные глаза», «Бухгалтер, милый мой бухгалтер», – и прочим скудомыслием, до тошноты настрявшим в ушах. Или с песенным «блатняком», который тоже последнее время стал подозрительно востребованным. Да зачастую и слов-то не слышно, одни ударные: бум, бум, бум, да бум, бум, бум. А что у тебя другие вкусы-предпочтения, или просто голова болит, или ты природные звуки хотел послушать – соловья-кукушку там, шум ветра в роще или водопада на плотине, или почитать в тишине стихи эмигранта Владимира Набокова про ностальгию по родине, так это «твои проблемы», а они уже давно никого не интересуют. «Нам-то хорошо, «кайфово». Слушай то, что тебе врубили: «Мальчик хочет в Тамбов, чики-чики-чики-дам», – и не кобенься. Не отрывайся от веселящегося народа. Радуйся, блин, жизни, интеллигент хренов. Правильно в своё время Ильич говорил про вас, что «интеллигенция – говно», вот и знай своё место». Ну, прямо так тебе, может, сразу и не скажут, но всем своим поведением, так сказать, намекнут.
Впрочем, сегодня нам повезло: середина сентября, ни одной машины. Ни отдыхающих с сосисками на дымном вонючем костре, ни музыки, ни мата. Благодать… Кучка оздоравливающихся купальщиков с велосипедами и всё. Красота! Переходишь через мост над плотиной. Воздух здесь особенный, первозданной чистоты и свежести. Чистый озон! Конечно, если ветер не дует со стороны одного из градообразующих химических предприятий. Ну, очень вонючего! И не полезного. Но нам опять повезло: ветер был тот, что надо, дул в сторону предприятия, а не от него. Идёшь через мост, сбоку велосипед за руль ведёшь. Ехать по мосту страшновато: неровён час, – сорвёшься. А под тобой – потоки шумной низвергающейся воды. Хоть и не очень высоко, но впечатляет. Вода, свергаясь вниз через перегораживающие реку щиты, пенится, бурлит, кипит, закручивается в спирали, крутит в водовороте попавшую в него пластиковую бутылку, которая, как большой поплавок при клёве, то выныривает, то опять скрывается под водой, а то, нырнув в другой поток-водоворот, прыгает, пляшет, как неваляшка-непотопляйка. А ещё вода брызгается. Да-да, брызгается, как ребятишки-шалуны на реке. Если остановишься в определённом месте на мосту, водопад окропит тебя мелкой водяной пылью. В жару так приятно подставить лицо под эти мельчайшие брызги-капельки и получить такую нежную и прохладную ласку. Здесь легко и аппетитно дышится, и воздух такой вкусный! Стараешься замедлить дыхание, сделать несколько глубоких затяжек чистой свежестью и речным ароматом, и идёшь дальше, унося в лёгких влажное и прохладное дыхание водопада.
Перейдёшь через мост на другую сторону реки, спустишься по бетонным плитам, укрепляющим берег, вниз, поближе к воде, достанешь из авоськи подстилки, прихваченные из дома, расстелешь их на тёплую, прогретую солнцем за день плиту, ляжешь на спину, подложив под голову рюкзачок, и всё – нирвана. На какое-то время мозг отключается от всего, что заземляло тебя, заставляло расстраиваться, раздражаться, критиковать, сердиться, обижаться, отчаиваться. Всё уходит куда-то, как будто никогда и не было. Остаётся только шум водопада справа, синее-синее небо вверху с редкими лёгкими облачками, с белой пушинкой отцветшего чертополоха или бодяка, медленно плывущей в синеве и удаляющейся из поля зрения, постепенно уменьшающейся, уменьшающейся и совсем исчезающей в прозрачной вышине. А вскоре прямо перед тобой в западной части неба разворачивается древнее завораживающее мистическое действо – великолепный закат, мастерски и творчески повторённый речной заводью перед плотиной.
В сентябре уже не слышно ни писка ласточек-береговушек, гоняющихся за комарами-мошками, ни крика чаек, охотящихся на рыбёшку или выясняющих отношения между собой из-за той же рыбы. Не видно и цапель, которые летом, «нехотя и плавно» проплывают над головой, вытянув свои длинные ноги для лучшей обтекаемости-управляемости в полёте. И лягушки не шарахаются испуганно в воду, когда ты идёшь по кромке суши и воды вдоль зарослей камыша и не таращатся из воды среди листьев кувшинок, наставив на тебя свои выпуклые глаза-перископы. Кувшинки давно отцвели, и теперь вместо белоснежных цветков с жёлтой солнечной серединкой высовываются из воды, посреди желтеющих и коричневеющих по краям округлых плоских листов, небольшие плотные зелёные «кувшинчики», слегка подпрыгивающие, качающиеся на волнах, как поплавки. Чёрненькие, с красными клювиками, маленькие, словно кукольные, уточки-чирки тоже куда-то попрятались и не скликают в кучку своё мелкокалиберное потомство.
На воде блестит-переливается солнечная дорожка. То и дело вспыхивают, посверкивают миниатюрные бриллиантики – рыбная мелочь резвится и всплёскивает то тут, то там мелкими водяными пузырьками-брызгами, светящимися на солнце. А изредка, то слева, то справа, то прямо перед тобой вдруг раздаётся тихий всплеск, и сразу круги расходятся от этого места: рыбина покрупнее балуется. Или кормится. А, может, это легкомысленно зазевавшаяся плотвичка, сделав акробатический прыжок-кульбит и выпрыгнув на секунду из воды, спасается так от окуня-щуки.
Ни отдыхающих меломанов, ни законопослушных рыбаков с удочками и спиннингами, ни браконьеров-любителей с самодельными сетками-«пауками», – никого вокруг; тихо и малолюдно, чем и хороша осень в отличие от шумного, бестолкового и суетливого лета. И птицы здесь уже редко попадают в поле зрения. Одна трясогузка, сев на электрический провод, что-то пропищит, подрагивая хвостиком, и улетит. Да ворона, как всегда, усевшись на самую высокую оголённую вершину дерева, слегка покачиваясь от ветра, бдит, озирая окрестности.
Закроешь глаза, подставишь лицо закатному бархатному солнцу и лежишь, слушая естественные звуки, шелесты, всплески и шумы природы, пока некто на мосту сверху не начнёт что-то бубнить в мобильный телефон. Нехотя откроешь глаза, тут же полыхнёт закатное солнце, посмотришь недолго, опять сомкнёшь веки, и вот уже под ними поплыли сине-зелёные солнечные круги-двойники. Поплавают-поплавают перед закрытыми глазами, становясь всё менее яркими, контрастными, и постепенно поблёкнут, выцветут и сольются с общим фоном. Приоткроешь чуть-чуть левый глаз, так, чтобы солнце не напрямую, а сквозь ресницы просвечивало, и узенькое пространство-щёлку заполнят солнечные радуги, которые играют-светятся, переливаются, мигают, перемещаясь от малейшего движения ресниц. И ты лежишь, владея, как какой-нибудь Крёз, этими радужными сокровищами, и ничего тебе больше в этот момент не нужно для счастья – только этот чистый мерцающий, переливающийся цветами радуги свет. Да будет так! Sic.
Виртуальная лягушка-путешественница
Да, да, увы, я так и не превратилась. Ну, разумеется, из лягушки в царевну. Или в принцессу. То есть в плане мироощущения я вроде бы уже и не совсем лягушка: ну, как же, как же, стихи пишу, уже три сборника издала, правда, пока – за свой счёт. Поэтесса, блин, с гонором, но без гонорара. И на счету уже давно ноль. Невольно вспомнилась историйка, произошедшая со мной этим летом в ПКиО, а проще – в горсаду, где я оказалась по поводу Дня города и выставки художественных ремёсел-промыслов. В этот день, как было заявлено устроителями, в парке культуры (которой, кстати о птичках, там давно уже нет, а, может, и никогда не было) состоится выставка-продажа изделий художественного промысла. Я обрадовалась. Когда-то, давно-давно, кажется, ещё в доперестроечные времена, мне удалось на такой выставке не только вдоволь насмотреться на оригинальные изделия, созданные местными «левшами», но даже и кое-что купить по дешёвке. А две кухонные разделочные доски с нарисованными на них цаплями и ещё одна – с синей вороной, до сир пор служат мне верой и правдой. Только немного жиром заляпаны, а так ничего ещё, целёхонькие.
И в этот раз я не была разочарована. На импровизированных столиках-прилавках чего только не было: и шкатулки из берёсты, и свистульки-дудочки, и досочки расписные, и пасхальные яички, шёлком-бисером по синему бархату вышитые, и бусы-колье, из того же бисера плетёные, и батик расписной с экзотическими райскими птицами, и даже иконы православные, в мастерских художественного училища изготовленные, – всего не перечислишь. Одна досада: фотоаппарат не взяла, чтобы всю эту прелесть-красоту запечатлеть. А насчёт «купить», – тут оказалась проблема. Времена-то нынешние рыночные красоту позволяют уже создавать, а вот чтобы основное население ещё и приобрести её в личное удовольствие-пользование могло, так с этим пока туговато: цены, как говорится, кусаются. Ну, не так, чтобы сильно кусаются, но лечиться после покупки всё равно придётся – серьёзной диетой-постом. Однако на продавцов-умельцев обижаться не резон: им самим туго приходится. Что и выяснилось в процессе общения: и материалы дорогие, и за аренду помещения плати, и преподаватели в художественных училищах даром обучать мастерству-умению не желают, – им ведь тоже на что-то жить надо. Вот она, цена-то потихоньку и растёт-набегает. Да и вообще, как выяснилось, сами по себе, без поддержки городского бюджета или спонсоров, ни красота эта, ни творчество не выживают, загибаются. Стою, любуюсь, облизываюсь, как кот на сметану, хвалю, сочувствую.
И вдруг подходит к столику-прилавку лицо, исполненное полномочий и власти, и интересуется, как, мол, выставка-продажа осуществляется, как торговля идёт, нравится ли народу, получает ли он удовольствие от мероприятия. Для него вся эта красота – всего лишь мероприятие в плане, что и видно по глазам оловянным, да по голосу, официально-деревянному и народно-покровительственному. Не для-ради красоты он сюда пришёл, а для галочки. Больно мне за умирающую без спонсорства красоту-то стало, я и ввернула: вот, мол, кого материально поддерживать надо, не то выродятся народные промыслы, веками сохраняемые. Тут он моей биографией интересоваться стал: кто, мол, такая, чем занимаюсь, что творю. По «прикиду» моему, в смысле, по одёжке бедноватой, почему-то подумалось ему, что я на заводе каком-нибудь работаю. Ну, я и отвечаю всё, как есть: вообще-то я раньше преподавателем в вузе трудилась, а теперь – на пенсии, но творчеством тоже занимаюсь – стихи пишу, вот уже три сборника издала. И протягиваю ему сборничек – посмотреть-почитать, за меня порадоваться. А где и поддержать, в случае чего, материально, – лелею я внутри себя мечту-идею. Подержал он книжицу в руках, помял, внутрь не соизволил заглянуть, и назад отдал. И тут громко так, при всех, совет мне даёт: «Вот вы бы на свой гонорар и поддерживали бы эти самые промыслы». Дура! не видела что ли, с кем говоришь?! Ну, бывает и на старуху – бывшего психолога – проруха. Не совсем ещё я к новой жизни и к новому нагловато-меркантильному мышлению «абаптировалась». Я от неожиданности и обиды чуть не задохнулась. В зобу, как говорится, дыхание спёрло. Но, проглотив вырабатывавшуюся уже ядовитую слюну и обиду, мирно ответила: «Поэты, как вы помните, тоже сами себя прокормить не могли. Взять хотя бы Александра Сергеевича, ведь какой великий поэт был, а умер весь в долгах». Наивная, думала, что это сильный аргумент и его опровергнуть невозможно. Но, нет, и тут нашёлся чиновник от мэрии-инфантерии: «Так он же (Пушкин) был гуляка! Все деньги-то и промотал». Ну, что на это ответить, я уже и не знала. Тем более, мне было показано, что «аудиенция» окончена, вопрос исчерпан.
К чему я историйку-то эту вспомнила? А вот к тому самому, что мешает нам себя принцессами-принцами в этой жизни чувствовать. Под «принцевостью» я имею в виду не социально-материальный статус, а общее состояние – уверенность в себе, самодостаточность, самооценку, самоуважение, то есть то, о чём писали в книге «Из лягушек – в принцы» нэлперы* Ричард Бэндлер и Джон Гриндер, психолог и лингвист, основатели нового метода в психотерапии, очень популярного и востребованного в наше время. «Художника каждый обидеть может». А малоимущую пенсионерку-поэтессу тем более. Проживая в тесной однокомнатной хрущёвке, где от шумных соседей и от пьяной кафешки через дорогу никуда «не спрятаться, не скрыться», на пенсию, которая постоянно отстаёт от прожиточного минимума, но при этом всё же ухитряясь писать и как-то ещё издавать стихи, полной лягушкой себя уже не чувствуешь, но и до царевны пока не дотягиваешь.
А временами моя самооценка и чувство собственного достоинства вообще где-то между тритоном и человеческим эмбрионом-головастиком обнаруживаются. Особенно, если дело касается путешествий-поездок: хоть к родным в Украину, хоть в столицу нашей родины, – вот тут-то и осознаёшь в полной мере свою несостоятельность. Вроде как не крепостные, а уехать дальше своей области – хрен уедешь, пенсия-то «не резиновая», на все нужды не растянешь. И так приходится «тянуть» от пенсии до пенсии, но она дальше своего города-области не тянется, рвётся. А главное – перспектив никаких: так на этом коротком поводке и придётся, судя по всему, свой век доживать. Погрустишь-потоскуешь, повоешь-пожалуешься на судьбу, и опять в свой домик-будку. Хорошо ещё, что будка есть, да миска с похлёбкой, да и сахарной косточкой иной раз полакомишься.
Хотя был момент, когда думалось-мечталось, что всё изменится и сбудутся самые нахальные твои фантазии о хорошей жизни, отдельном доме и прочее. Прости, Господи, дураков наивных! Да не моя, а Твоя пусть будет воля! Не ведаем, что творим: ищем-то, как себе мним, рай земной, а найдём, скорее всего, погибель своей неразумной души, мечтающей о красотах, комфортах да удобствах. Прилепишься к ним душой, и не захочется ей – бессмертной душе твоей, когда пора придёт, с комфортами-курортами этими расставаться. То-то вою-визгу будет, когда прилетят с неба Ангелы – в белом и чёрном – душу твою забирать на небо. А тебе и небо уже за ненадобностью, – уж так хорошо на земле-то было. Так и променяешь Царствие Небесное на раёк земной. А умирать-то всё равно придётся, не вечные мы. Спохватишься, да уже поздно будет. Что в Писании-то сказано: легче верблюду войти в игольное ушко, чем богатому в Царствие Небесное. Вот и поди, доказывай тогда небесам, что ты – не верблюд.
Но я, собственно, вот о чём – о корнях этой неведомой тяги к перемене мест, к путешествиям. А корни эти у каждого свои, особенные. В наше время одни едут в чужие страны-города от избытка денег «кайф ловить», новые телесные ощущения-удовольствия получать для полноты жизни и последующего лечения. Другие – мозгам разнообразие предоставить, в музеях-колизеях свой след какой-никакой оставить. Третьи всё больше себя ищут, гармонию внешне-внутреннюю, город счастья заветный, Шамбалу загадочно-волшебную. Едут далеко-далеко, а привозят туда всё того же себя, любимого и ненавидимого одновременно, как это у невротиков-то и бывает у ищущих, а новый экзотическо-исторический антураж – всего лишь декорация всё к тому же театру абсурда, к той же внутренней драме-фарсу.
Про свои корешки-мотивы могу сказать следующее. Наступает в жизни момент, когда всё так «остонадоедает»: громкая «попса» вечером и ночью за окном; пьянь, приходящая к тебе средь бела дня под это же окно «отливать» выпитое пиво; соседи с молотками-пилами-дрелями, находящиеся в перманентном евроремонте; работяга за стеной с похмельным синдромом, долго, громко и агрессивно вымогающий у жены денег на опохмел; очередная жизненная история о правовом и моральном беспределе, рассказанная тебе со слезами вдовицей; собачники с пит-буль-терьерами без намордников, которых хозяева натравливают на безобидных псов, а порой и на невинных людей; засорившаяся в очередной раз благодаря соседям сверху канализация и т.д., – что хочется сесть на первый попавшийся в расписании поезд и «скакать по холмам задремавшей отчизны», как в своё время мог себе всё-таки позволить поэт Николай Рубцов. Уехать, хоть на время оторваться от доставших до печёнок пенатов. Уехать, куда глаза глядят, чтобы вдоволь напитавшись новыми, хотя и не всегда лучшими впечатлениями, но зато основательно соскучившись по дому, вернуться опять в свои родные стены. Крупнопанельные. С прекрасной звукопроницаемостью. А куда денешься-то? «И некуда податься, кроме них». А ещё лучше «скакать» вообще по чужестранным холмам, подальше от того монстра, который вылупился из «роковых яиц» перестройки. Или совсем уж радикально решить вопрос: уехать вообще «к небеней бабушке», найти тихий благодатный уголок где-нибудь в Европе, с хорошим климатом, с морем, ракушками, и остаться там навсегда. Но это уже вообще из области крутой фантастики. «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».
А Рубцову, нет, я не завидую: и жилья своего почти всю жизнь не имел, и бегал он, бегал от своих проблем, от повсеместного вранья и лицемерия, «от себя и от тоски», но от своей судьбы и от нелепой трагической смерти всё равно не убежал: был зарезан женой-сожительницей как раз в крещенские морозы, как и напророчил себе. Его спасение, что он родился в деревне, был близок к природе, питался её энергией, и, когда было совсем хреново на душе, сбегал не куда-то, а именно в деревню. Питал щемящую любовь не только к родным местам, где родился, но и к российской деревне вообще. Иначе не смог бы написать такие пронзительные строки:
«О, сельские виды! О дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица,
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!»
А по чудесам в других странах он, судя по стихам, не тосковал, да тогда и сами эти страны простому народу даже и в фантазии были недоступны. «Удивительное рядом, но оно запрещено», – как пелось в песенке Высоцкого. И иностранными языками большинство моих соотечественников ровесников во время оно не интересовалось: а зачем? Ну, на фига, спрашивается, в глухой и практически невыездной провинции тот же французский? Или немецкий? Для каких-таких контактов-путешествий? За границу ездила только партийная элита, избранные работники обкомов-горкомов партии и профсоюзов, а также очень небольшая часть очень творческой, допущенной до заграницы интеллигенции – учёные, писатели, артисты, и др.. И, насколько помню, ввиду тотального дефицита в стране больше хвалились приобретёнными там «шмотками», чем восхищались архитектурными, художественными или природными красотами-шедеврами. А подавляющая (или всё же подавленная?) часть населения, особенно провиденциально-провинциальная интеллигенция, и мечтать не могла о прогулках по Парижам, Венам и Венециям. А об отдыхе на Канарах-Мальдивах, на Гаитях-Таитях, Бали и в других экзотических местах, тогда и речь не шла. Мы и названий-то таких в то время не слыхали, хотя географию вроде неплохо учили, а теперь, пожалуйста, они у всех на слуху.
Сейчас стало модно – путешествовать. И не столько «по полям задремавшей отчизны», сколько по зарубежам. Хотя мы и своей-то страны толком не видели. Отечественный туристический сервис сильно хромает в плане организации и комфорта. Так что зарубеж поехать нынче при наличии денег даже проще: к твоим услугам чартеры, туры, агентства, отели. А если денег хватает, то можно, и не зная языков, прекрасно путешествовать в одиночку. Нанял индивидуального переводчика и ходи себе, наслаждайся историческо-экзотическими местами. Хотя с языком, конечно, дешевле. И не в толпе. И увидишь-узнаешь о народе и местечке то, что гид не расскажет. Так, по крайней мере, многолетний и многоопытный телевизионный гид-путешественник нам советует – Дмитрий Крылов. А всё, что обычные гиды знают, можно и в книжках-путеводителях прочитать. Но опять же для большинства соотечественников-населения, у кого в карманах по-прежнему не густо, а пусто, эти соблазнительные места всего лишь точки-кружочки с названиями на карте мира. И никаких зрительно-слухо-тактильных ассоциаций-воспоминаний. Хотя изредка удаётся-таки послушать и эмоциональные рассказы очевидца, побывавшего где-нибудь в Арабских эмиратах, Турции, Греции, в круизе по Европе. И даже увидеть живое изображение на видео, запечатлевшее путешественника в этих местах, чтобы уж никто не сомневался, что он там был. Но здесь, в провинции, особенно среди моих друзей-приятелей земляков такое бывает не часто.
Услышишь в очередной раз какое-либо заманчивое название, и так и тянется рука к Малому атласу мира, чтобы хоть посмотреть, где эта сказочная страна находится. Я тут по случаю как-то открыточку получила от подруги (бывшей близкой тамбовской, а теперь ставшей далёкой австрийской) с Канарских островов, с видом Тенерифе, где она с мужем-австрияком имела удовольствие отдыхать. Ну, естественно, я сразу в Атлас: искать эти самые Тенерифы Канарские. А-а-а, так вот где они, Канары обретаются со своими рифами-тенерифами! Ух, ты, как далеко, у самой Африки, на краю географии.
Ну, а что касается путешествий, так мы уже путешественники со стажем. Если иметь в виду виртуальные, телевизионные путешествия. С телевизором, не сходя с дивана, где мы только не побывали! Раньше Клуб кинопутешествий смотрели, а последнее время весьма путёвые «Непутевые заметки» Дмитрия Крылова. Вот повезло мужику-то с профессией! Это тебе не лекции «позвоночным» студентам или «платникам» читать. Давно я его, правда, не видела – муж «не рекомендует» с утра телевизор смотреть, даже в воскресенье. А время крыловских путешествий – как раз воскресенье, утро, десять часов десять минут. И оторвёшься-то в это виртуальное путешествие всего на каких-нибудь двадцать минут, а упрёков-обвинений супружеских не оберёшься. Вот и приходится, по совету Дейла Карнеги, поцеловать камень компромисса и лицемерия: делаешь вид, что тебя и не интересуют они, путешествия эти телевизионные. Но в прошлое воскресенье супругу моему запретительно-обвинительному по делам-заботам житейским надо было пораньше из дому уйти, он только – в дверь, а я тут же – к телевизору. Щёлк! А путешествие уже в самом разгаре. Пока разобралась, что показывают, пока реклама, путешествие-то и закончилось. «Вкушая, вкусих мало мёду»… Для себя отметила, что за то время, что я Д.К. не видела, шутливо-ироничный автор увлекательных путешествий успел уже поседеть. Вот так и пройдёт жизнь, в промежутках между какими-нибудь Рио-де-Жанейро, Галлиполи и Буркена-Фасо. Хорошо бы на ночь нам всю эту красоту-экзотику показывать, чтобы сны приятные снились, так нет же, – к ночи обязательно какую-нибудь страшилку-детектив-ужастик в программу воткнут: может быть, для того, чтобы утрешняя, всамделишная жизнь не слишком контрастировала с виртуальной.
А ещё, за неимением лучшего, я люблю путешествовать по открыткам, по книгам и журналам. Откроешь, например, книгу «PARIS en 1000 photos» – шикарный альбом, подарок родственников на юбилей, и отправляешься в бессрочный отпуск – «вояж, воя-я-ж» –от бедной позитивными эмоциями реальности по улицам столицы мира – Парижа. Ляжешь на старый, в цветочек-розочку, пролёжанный диван, и ходишь себе, ходишь со страницы на страницу, смотришь, перелистываешь, пока глаза не устанут или пока бок не отлежишь. И никто-то тебя не толканёт, никто косо не посмотрит. И мозоли не натираются, и дождик с ветром не мешают. И незнание языка не проблема. А главное – всё это вожделенное и незабываемое зрелище совершенно бесплатно. И всю панораму города гораздо быстрее можно увидеть-охватить, чем, например, едучи на экскурсионном автобусе. Попадаются и «старые знакомые»: улицы, парки, дома, – ба! так ты уже тут была, на этих страницах, полгода назад! Приятно узнавать знакомые места. А названия, названия! Одни названия – уже музыка для души. Вот парк Бют-Шомон с небольшим водопадиком, искусственным (или всё же естественным?) озерцом и круглой беседкой наверху скалистого возвышения-уступа. А это площадь Тертр на Монмартре, так хорошо знакомом ещё и по книгам о французских художниках. А ещё выше – знаменитый Сакре-Кёр с восхитительными витражами. А какой вид с Монмартра на здания, улицы и крыши Парижа! Ах, Париж, Париж, ловушка денег, химер и фантазий!.. А «в деревне Гадюкино снова дожди».
А если путешествие виртуальное по каким-либо причинам «не задалось», пожалуйста, щёлкни пультом или закрой книгу, отложи её в сторону, и вот – ты уже дома, у своего «разбитого корыта», зато и без мозолей. За стеной похмелившийся и уже подобревший и повеселевший сосед орёт своё бесконечное: «Рай! Рай! Рай!..». И ты утешаешь себя: ничего, ничего, может, ещё как-то что-то где-то изменится, какой-то свет появится в конце тоннеля. Слава Богу, что есть квартира отдельная, а не на общей кухне. И зимой тепло. И вид на реку. У других и этого нет. Вон кот Рыжик вообще живёт на улице, простыл, кашляет сильно, наверно, скоро помрёт, а ничего, не жалуется. Котам ещё хуже, чем людям. Да и людям плохо. Кто-то разорился, а кто-то развёлся, кто-то запил, кого-то отстреляли, как дичь, кого-то посадили, у кого-то ребёнок «сел на иглу», кто-то своего родного близкого только что похоронил, а кто-то и сам серьёзно заболел… Вот тебе и весь рай земной. Жизнь-проживёшь-не-поле-перейдёшь, и смотришь – обретать и терять уже почти нечего, кроме самой жизни: многое уже отмечталось, отпереживалось, отпечалилось, отплакалось. Не гонись за грёзой, за придуманным счастьем, – цени хотя бы те крохи, которые у тебя остались. За ропот и последнего можешь лишиться.
Да и где оно, счастье-то? Одни иллюзии. Вся жизнь – иллюзия. Сны Сансары. А тогда какая разница: по картинкам ты в Париже побывал или натурально, в действительности? Ведь сегодня-то тебя там всё равно уже нет. А так жить ещё тяжелее: когда ты побывал в каком-нибудь «земном раю», а возвратился опять в своё «чистилище». Да и что Париж? Что, там самое счастливое население живёт? Отнюдь. Такие же бедолаги, как и везде. «Человек создан для счастья, как птица для полёта». Вот порочная установка на жизнь. Кто её усвоил с младости, тот теперь уже точно у психиатров от невроза лечится. Ибо. Ибо не стыкуется эта установка с реальностью. Хотя, с другой стороны, смотря что понимать под счастьем? Если ты бываешь счастливым, мечтая о Париже, пусть с тобой будет это счастье – твоя несбыточная мечта. Но если ты счастлив и без Парижа, и без мечты о нём – и это тоже твоё счастье. А только самые счастливые люди те, кто отказались от идеи счастья как цели жизни. Они могут жить на одном месте, или путешествовать, молиться, медитировать, заниматься науками или ремёслами, но при этом не вовлекаться всеми печёнками-селезёнками в процесс всеобщей судорожной погони за счастьем. И они бывают счастливы куда чаще и стабильнее, чем всё остальное человечество. Но таких мало. И я, скорее всего, не из их числа. Раз мне кажется, что с путешествиями я была бы счастливее, чем без них.
Мы часто больше готовимся жить, чем живём. Жизнь, которая происходит «здесь и теперь», редких людей устраивает в полной мере. Как будто эта жизнь, которую ты в данный момент проживаешь, как бы и не совсем жизнь, а так, прелюдия, вступление к ней, а та, настоящая, где-то ещё впереди. Вот окончу школу, не буду зависеть от родителей. Потом окончу институт. Будет у меня статус-место-в-системе-вузе-банке-компании и соответственно: оклад-бонусы-заработки-прибыль. Заработаю на собственное жильё. На мебель. На машину. На дачу. Вот замуж выйду (женюсь). Вот дети вырастут, станут самостоятельными. Вот разведусь. Вот учту все прежние ошибки, изменюсь, опять выйду замуж. Найду другого, более умного-доброго-щедрого-понимающего-успешного. А если не найду, сама стану умной-доброй-успешной-обеспеченной-всего добьюсь. Вот уеду в другой город-страну-на-край-земли, где не будет этих плохих, а будут тольке те, хорошие. Там, наконец, вдохну полной грудью воздух счастья и свободы, буду ходить к морю, собирать ракушки и картинки из них складывать. Глядь, а уже пенсия, болезни-недомогания, бесплодные ожидания-мечтания, и Полынки с белыми крестами впереди очень явственно маячат. Всё, заканчивается игра в крестики-нолики. Победителей нет и не предполагалось. «А жизнь-то настоящая когда начнётся?», – спрашиваешь ты то ли себя, то ли небо. А тебе Оттуда отвечают: всё, мол, уже почти закончилась, собирайся, готовься… А ты всё остановиться не можешь, всё ропщешь: ой, какой крест-то тяжеленный мне в жизни достался! А Оттуда-то видно, что крестик твой – самый раз по тебе, по твоим силёнкам маломощным, и не тяжёлый он вовсе. Ибо: «не колодец глубок, а верёвка коротка».
Ну, это я так, к слову. Ничего, ничего, мы здесь, в своих Гадюкиных-Простоквашинах и без путешествиев проживём, нас и здесь неплохо кормят, как говаривал Кот Матроскин голосом «кота» Табакова. Правда, без полётов «во сне и наяву» всё равно трудно обойтись, они, как говорится, всё же имеют место быть. А куда от них денешься, если вовремя в очередной хомут работы не взденешься. Жизнь, она хоть и хаос, но пустот не терпит. И если в одно ухо влетает, а в другое тут же вылетает, то это означает лишь, что станция, то бишь инстанция, занята, потому и транзит. А чем занята, в частности, инстанция «Оно», пока «Я» и «Сверх-Я» отдыхают? – Мечтами, друг мой, конечно, мечтами.
Выудила я как-то из Интернета книжку моего любимого французского писателя Филиппа Делерма с рассказами про утренние круассаны, про библиобус, про лукум в арабской лавочке, про картинки в калейдоскопе, про голос в телефоне, про первый глоток пива и прочие мелкие радости жизни. Прочла, восхитилась, перечитала избранные рассказы-миниатюры (они короткие, на одну-полторы страницы) и решила переплести разрозненные листки, вышедшие из-под принтера, в книжечку, удобную для повторных прочтений. Так как поняла, что буду ещё не раз и не два перечитывать, что со мною бывает не часто. Вот он такой притягательный, Делерм, оказался, как вода родниковая в жаркий день: пьёшь, пьёшь и никак напиться не можешь. И вода как будто сладкая. Взяла я эти листочки, сложила-перегнула пополам, прошила белыми прочными нитками, оторвала обложку от старой книжки. Книжка подвернулась «Как закалялась сталь». Да закались она, эта закалка революциями да переворотами кровавыми, нам и в обычной-то жизни своих горей-бед хватает. А чтобы ещё про чужие революционные подвиги-мучения читать (зная при этом окончательный результат революций), да мазохизмом интеллектуальным заниматься, – вот это уж нет, увольте. Мы будем теперь радость в сознании культивировать, позитивное мышление вырабатывать. И книжка Делерма тут как нельзя кстати. И хоть беды и болезни, действительно, «обложили нас со всех сторон», а мы всё же найдём поводы быть счастливыми: и грибом-боровиком, найденным в осеннем лесу, и утренней чашкой цикория с молочной пенкой, и яблоком, упавшим к твоим ногам, и расписанным осенью резным кленовым листком, и удачной покупкой на барахолке, и фотоснимком приблудившегося ко двору кота, и в праздник шоколадной конфеткой с круглым поджаренным орешком внутри, – да много чему ещё можно в этой жизни порадоваться.
Стала я подбирать картинку на обложку с рассказами про французское счастье, которое, впрочем, мало чем отличается от русского: ну, разве что круассаны по утрам не едим, велогонки «Тур де Франс» не смотрим и артишоки не обгрызаем, а так примерно те же поводы для счастья и огорчений. Рылась-копалась в журнальных вырезках из отечественного и зарубежного рекламного «глянца». Эта слишком пёстрая. А эта не в тему. Вот эта, с бутылками «Бордо» вроде бы подходит. Что «первый глоток пива», что глоток «Бордо», всё одно – выпивка. Нет, бутылки крупноваты для обложки и намёк что-то слишком прозрачный. Да и стимул нехороший, если на картинку часто смотреть, – программирует. И вообще необязательно картинку к первой части названия книги подбирать, можно ведь и к «прочим мелким радостям жизни». Та-а-к… Ещё вот тут посмотрим, что у нас в этой папочке лежит-сохраняется?.. Ага, вот, нашла. И как раз на обе стороны обложки – на переднюю и на заднюю. Это то, что надо. Не совсем, правда, в тематику делермовских рассказов вписывается, но зато отлично согласуется с моими «полётами во сне и наяву», – лучше и не найдёшь.
На переднем плане фотографии-картинки – трёхэтажный дом из светло-серого камня. Судя по форме домов, цвету ставен и черепичных крыш – это Бретань. Да, скорее всего, Бретань. И море немного холодноватое. А какие бухточки и полуостровки живописные! И поодаль на этих полуостровках тоже каменные домики-игрушки с аккуратно подстриженным кустарником перед фасадом, редкими цветниками и плющом, ползущим по стене. Домики с двух или даже с трёх сторон окружены водной синевой-изумрудом. А дальше, – в морском заливе, – белые-белые яхты с иглами-мачтами. А совсем далеко, и чуть правее – «в сирэневом тумане» виднеется небольшой остров
Около того дома, что на переднем плане красуется, – небольшой палисадник, огороженный не забором, как у нас, из-за которого только крыша и торчит, а «живой изгородью» – ровно подстриженным, ухоженным кустарником. Во дворе – пальма, за живой изгородью – ещё два куста, но округлых и цветущих жёлтыми цветами. Посмотришь вдаль, – а там море сливается с небом, и граница еле заметна: одна синева переходит в другую. И вот я выхожу из дома (как будто, мой друг, как будто) и иду по дорожке, усыпанной крупнозернистым морским песком, через небольшой дворик. Оглядываюсь на свой дом с белыми ставнями, освещённый солнцем, согласно машу рукой мужу, дающему мне очередные наставления в окошко, прохожу по тропинке к берегу, начинаю спускаться по крутым ступенькам из серо-желтого камня к морю и… «Ма-а-ам! Мам!» - орёт внизу Надька, пытаясь докричаться до пятого этажа нашей тамбовской крупнопанельной хрущёвки. Это ей удаётся. Сверху, с пятого этажа сбрасывается прямо на мои любимые махровые астры пакет с востребованными тёплыми вещами для Надиного маленького ребёнка. Бац! Облом. Путешествие закончилось. В кухне на плите закипает вода со смородиновым витаминным жмыхом: пора идти варить кисель. Ну, и ладненько. В другой раз допутешествую: картинка-то теперь уже приклеена, а сверху ещё и широким прозрачным скотчем от загрязнения-обдирания защищена. Путешествуй себе на здоровье, сколько хошь.
* Р.Бэндлер, Д.Гриндер. «Из лягушек в принцы». Воронеж, НПО «МОДЭК», 1994.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Людмила Кулагина: Лягушка-путешественница. Сборник рассказов.
Можно сказать, что этот сборник - о путешествиях.
Хотя два из них можно назвать прогулками, а третье - мечтой.
20.11.11 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|