Сумерки
Над озером кульбиты коромысл.
Неспешный разговор. Вопросы и ответы.
И взгляд, что различает не предметы,
но тень предметов. Их сакральный смысл.
Ладонь скользит по плоскости стола:
льняная скатерть, сахарница, ваза
из хрусталя, но сумерек зола
наводит ретушь на сетчатке глаза.
Темно. И кем-то сказанная фраза
течет и застывает, как смола.
Глаголов упорная битва...
Глаголов упорная битва.
Шеренги прочитанных книг.
Здесь каждое слово, как бритва,
Безжалостно ранит язык.
Набеги языческих конниц.
Таинственный скрип половиц.
Уютное время бессонниц
Под медленный шелест страниц.
Памяти О. М. Мандельштама
Бьет свинцовая дробь. Остывает в колодце вода.
Загустевшая мгла и холодных небес полусфера.
Полустанки, вокзалы, бегущие вдаль поезда.
Запрокинутый вверх подбородок слепого Гомера.
Снова хмурый октябрь барабанит по стеклам. Ответь,
Отчего эти иглы дождей так пронзительно колки?
Кто простит тебе гулких стихов вдохновенную медь,
И в глазах флорентийского неба осколки?
Все темнее за окнами сумрак и дождь все сильней.
За дощатой стеной веет ветер, смыкая ресницы.
Влажный лепет Невы и мерцанье ночных фонарей –
Этот город вдали – нам с тобою, наверное, снится.
Над погостами звон похоронный и плакальщиц вой.
Глинозем и суглинок – как памяти высшая мера.
Часовых перекличка, и в ночь уходящий конвой.
Запрокинутый вверх подбородок слепого Гомера.
До конца бороться с бурей, или...
До конца бороться с бурей, или
обреченно повинуясь силе
волн и ветра, в суете и спешке,
доверяя жизнь орлу и решке,
от пустого неба ждать спасенья.
Весла бросив, плыть ли по теченью
ночи, в никуда из ниоткуда.
Клясть судьбу, надеяться ль на чудо.
Смысл искать ли в непрерывном беге,
в путешествии от альфы до омеги.
Утро
Звенящая тишина наполняет пространство комнаты.
Только слышно как ходят часы,
как, капля за каплей,
время сочится на кухне водой из-под крана.
Солнце заглядывает в приоткрытое окно.
Ветер осторожно трогает тюлевую занавеску.
Ты еще спишь, беззаботно, по-детски,
раскинув доверчиво руки.
Одеяло скинуто на пол и
теплым золотом светится на белоснежной простыне
твое тело.
Голоса, доносящиеся с улицы.
Дыхание утра.
Пробуждение
Звуки просыпающегося города
стопушечным фрегатом
медленно вплывают в сознание.
Солнце целует тебя в глаза и губы,
и на твоем лице
ресницы вздрагивают
как ожившие бабочки.
Урок геометрии
Губами
изучаю геометрию твоего тела:
овал лица,
окружность живота,
конусы грудей,
линии бедер.
Мидас
Все, чего ни коснется взгляд,
превращается в золото стихов:
и мокрый асфальт,
не просохший после ночного дождя,
и взъерошенные голуби,
купающиеся в лужах,
и солнце, отраженное в оконных рамах,
и небо…
И небо.
Фильм
Этот фильм,
который ты смотришь уже много лет,
этот бесконечный сериал
со сложной интригой и запутанным сюжетом,
мыльная опера с множеством персонажей,
которые, на твоих глазах,
рождаются, взрослеют, влюбляются, женятся,
нянчат детей и умирают,
мелодрама, где тысячи актеров играют роли
родителей, родственников, учителей, товарищей по работе,
милиционеров, страховых агентов, таксистов, продажных женщин,
друзей и врагов, случайных прохожих,
а ты сам исполняешь роль
то заботливого сына,
то любящего мужа,
то строгого отца,
то ветреного любовника,
эта лента,
прокручиваемая Невидимым Киномехаником
лишь для тебя одного,
оборвется на самом интересном месте.
Раковина
Перламутровой косточкой
выплюнутая глубиной
окаменевшая музыка волн.
Посмертная маска моря.
Оранжевый прожектор солнца...
Оранжевый прожектор солнца,
мощностью в миллиард киловатт,
лучами пронзает
стеклянный свод неба.
В темно-синем пластике моря -
стальные спины кефалей.
Природа в стиле Hi-Tech.
Монетка
Чтоб сюда вернуться вскоре,
В этой жизни, не иначе,
Загадай желанье. В море
Брось монетку наудачу.
Чтобы дальних гор громады
Позабыться не успели,
Чтоб в густой листве цикады
В жаркий полдень песни пели.
Чтобы шаром воспалённым
Солнце плыло над волною.
Чтобы было суждено нам
Снова встретиться с тобою.
Зарябила в глазах, закружилась волчком, завертелась...
Зарябила в глазах, закружилась волчком, завертелась
Бестолковая жизнь, но потери считать погоди.
Оглянись, посмотри – никуда твоё детство не делось,
Оно здесь, оно рядом, лишь, может, на шаг позади.
Оно просто играет с тобой в догонялки и прятки.
Будто вправду и нет, но глаза только стоит закрыть, –
И опять будут в стороны виться упрямые прядки
Непослушных волос и за что-нибудь мама бранить.
Будет так же, как раньше, исполнено утро событий.
Будет пахнуть сиренью, и таять во рту карамель,
Воробьи на припёке галдеть, будет солнце в зените,
И в шиповнике сонно гудеть потревоженный шмель.
Воспоминания детства
Воспоминания детства зыбки и норовят ускользнуть, чуть тронешь.
Трудно их удержать без соответствующей сноровки.
Помню, как с мамой, жарким летом, приезжали в Воронеж
к отцу, находящемуся в командировке.
Дальше, вероятно, ехали на попутке.
Колеса ЗИЛа проворачивались, месили глину.
Помню пса по кличке Шарик в собачьей будке
и мелюзгу, такую как я, поедающую малину.
Помню конфетный фантик в мягких кошачьих лапах,
и себя, читающего Маршака, наизусть, без запинки;
солнце, по утрам разлитое в доме, и запах
овечьей шерсти, керосина и топленого молока из крынки.
Помню купание и золотистый песок на пляже,
берега, изрытые ласточками, и речку Ворону...
Это было давным-давно, быть может, лет сто, или, даже,
тысячу лет назад. До потопа. Во время оно.
Время лечит старые обиды...
Время лечит старые обиды,
прошлое из памяти стирает.
Как колоду карт, перебирает
ворох давних лет, видавших виды.
Как вода сквозь пальцы, утекает.
Крошится, дробится, убывает
понемногу. Женщинам, мужчинам
прибавляет годы и морщины.
На губах смешной снежинкой тает.
Время лечит.
Время убивает.
Семь
Семь долгих нот.
Семь основных цветов.
И труд упорный
До седьмого пота.
Семь степеней небес.
Семь дантевых кругов.
И семь ветров
Для птичьего полета.
И дней недели семь.
И семь холмов -
Москвы и Рима
Чернь и позолота.
Надрываются, дуют метели...
Надрываются, дуют метели.
И стоят, чуть насупясь, дома.
Значит, птицы не зря улетели.
Значит, всё-таки, будет зима.
Ветер ветки деревьев изгложет,
От листвы не оставив следа.
И гусиной покроется кожей
В городских водоёмах вода.
А ещё будет мех в рукавице,
Тёплый угол, нехитрая снедь.
Будет чай на плите кипятиться,
И настольная лампа гореть.
Снегопад
Заснежен двор. Скребут лопаты.
И ходят дворники кругами.
Как мелкие кусочки ваты,
Кружится снег над головами.
Пока над точностью прогноза
Синоптики ломают копья,
Грядут вселенские морозы,
Летят рассыпчатые хлопья.
До края, до изнеможенья,
И остановятся едва ли.
Пружину вечного движенья
Раскручивая по спирали.
Дорог ухабы и уклоны.
Ворон нахохленные стаи.
Скрипят замёрзшие вагоны.
Ползут вдоль улицы трамваи.
Толпа весёлая шагает,
Клокочет уличная пена.
Течёт вдоль стен и исчезает
Во чреве метрополитена.
В отчаянном круговороте
Кружат и падают осадки.
Кружатся в небе самолёты,
Которым не дают посадки.
Дома нелепы и неловки.
Кружатся над домами птицы.
Колючий снег без остановки
Над старым городом кружится.
Где в парках тополя и ели,
Так целомудренны и белы,
Где оголтелые метели
Метут, метут во все пределы.
Метут с Таганки до Тишинки,
Метут от центра и до МКАДа…
Над белым городом снежинки
Кружат в процессе снегопада.
Метет метель, и нам не снять заклятья...
Метет метель, и нам не снять заклятья -
Среди слепящей, мутной пелены,
Друг другом заключенные в объятья,
Мы холодом зимы обручены.
На улицах – колючий снег и вьюга
Сбивает с ног, и сколько еще зим
Заботливо и бережно друг друга
Нам согревать дыханием своим?
В раю
Незнакомая комната. Серый свет.
Занавески в проеме окна.
Люстра. Старинное кресло. Буфет.
Звенящая тишина.
Желтые стены, матовый пол.
Дом в предрассветной мгле.
Зеленая лампа, зеркало, стол.
Бутылка вина на столе.
Высокая ваза, тюльпаны в воде.
В оконную полынью
Смотрится утро. Да где же я, где?
Я у тебя в раю.
Крылья
Задёрнуты шторы на окнах,
и сброшено платье.
Клубится позёмка
и крутит
за стенами вьюга.
Надёжно и крепко
мы держим
друг друга в объятьях,
чтоб больше
уже никогда
не оставить друг друга.
Мы рядом,
мы вместе,
и кажется прахом и пылью
всё то,
что когда-то
стояло меж нами стеною.
Пусть ветер врывается в окна,
ты чувствуешь –
крылья,
два белых крыла
вырастают у нас за спиною.
Летим же над миром,
над городом тёмным,
похожим
на спящий корабль,
над землёй,
над зловещею бездной.
Назад не смотри
и не бойся,
я знаю,
мы сможем
достать этой заводи звёздной
и меры небесной.
Весь мир на ладони –
огромный,
сверкающий,
снежный.
Он будет твоим,
обещаю,
даю тебе слово…
Летим же,
Летим же скорее навстречу надеждам!
А, впрочем,
подумай.
Скажи,
если ты не готова.
Апрель
Какая в небе ширь и глубина!
А синева – умри, и вновь воскресни!
На баке мусорном, от перемен пьяна,
Поёт ворона свадебные песни.
От пандемий отбившись и ангин, –
В руках портфель и чахлая мимоза, –
Идёт и щурится на солнце гражданин,
Страдающий от авитаминоза.
Течёт и разливается тепло
Над пустырями, парками, дворами.
Хозяйка моет пыльное стекло,
Сверкают облака в оконной раме.
И праздная толпа шумит, снуёт
Туда-сюда без очевидной цели.
И музыка знакомая плывёт
Над обновлённым городом. В апреле.
Кузнечик
Галчонок, сверчок, человечек -
от пальчиков ног до мочек
ушей, до смешных косичек -
цепь болевых точек.
Зябко кутая плечи
в клетчатый плед, пряча
руки в колени,
в замочек -
не подобрать отмычек.
Непоседливая, словно мячик.
Нескладная, как кузнечик.
Эта тяжесть в груди и жженье...
Эта тяжесть в груди и жженье,
Губ томление, страсти пыл,
Мука творчества, миг творенья,
Красок заговор, бунт чернил;
Эти радости и печали,
Тень ресниц на твоём лице…
И зачем этот свет вначале,
И щемящая боль в конце?
Андрей Ивонин: Сумерки.