Ласковое равнодушье мира
Ехали вдоль реки – зачехлённой, белой. В салоне старенькой машины мысли текли гладко, было уютно, тепло. Город на том берегу, древний и ветхий, пестрел лентой огней, изгибаясь, и деревянные домишки казались накрошенными в огромный овраг… Церкви темнели таинственно, и взмывы колоколен мало беспокоили устоявшиеся тёмные небеса.
Вот оно – подумалось пассажиру – ласковое равнодушье мира: бескрайнее, как океан.
Чёрное и белое
Чёрное с белым…Смысловая оснастка ночи сулит её кораблю великолепное, торжественное плавание – плавное, как эпическая поэма. Снег, днём отливающий синевою, ночью подчёркнуто бел, и кипень его противостоит стремительно набирающей силу ночи.
Противоборство различных сил, определяющее жизнь – реальность её, суть сути…
Чей мозг отправляет мысль в самую сердцевину жизни, чтобы – вооружённая новым знанием – донесла она искры его до готовых принять?
Бархат ночи, её мистические шахматы…
Всадники деревьев не ускачут никогда, но и битва не грозит им – корневым, могучим.
Ткань ночи сдёрнуть, жаждая видеть свет: волновой, метафизический – тот, что за пределом реального.
Белые мысли снега передадутся соглядатаю, вбирающему тишину…
Вот-вот
Снег – лёгкий, невесомый – ложится на пышную шубку собаки, и будто седеет на глазах маленьких пуделёк, нюхающий участок дорожки.
Тепло.
Кусты – ежата под снегом; кажется, вот-вот снимутся с места, и, пофыркивая, убегут.
Всю жизнь казалось: вот-вот изменится что-то и вступишь в заповедный сад, предназначенный только для твоей души. Всю жизнь жить в состоянии вот-вот, в состоянье пограничном, нелепом…
Снег идёт.
Тепло.
Ежата кустов не тронутся с места, не осуществится вечное твоё «вот-вот», и ласковое равнодушье мира останется прежним.
Проулок
Снежное катанье
Недавно отреставрированный старинный виадук вечером подсвечивается огнями. Как красив он, вознесённый над огромным оврагом! Крепкий раствор зимы счастьем входит в детское сознанье. Катанье с гор – на надувных кругах, санках, лыжах, снегокатах – на чём угодно: людно, пестро, восторженно… Неровный рельеф играет кипенью снега, и съезжающий в момент превращается в маленькую куколку – из которой выпархивает бабочка радости. Чуть поодаль гора двойная; отец толкает дочку на чёрном, пружинящем, надувном круге; и она радостно кричит, взлетая на вторую гору. Крик теряется за белым хребтом.
Дома вокруг полнятся мёдом и волокнами обычных жизней – тёплых в своей заурядности и таких неповторимых…
Трава для кролика
На Юг
Ехали на Юг, на море на двух машинах; ехали из провинции, выезжали с дачи в пять утра – утра, опрысканного росой, и дорога убегала, убегала вперёд. Ехали целый день, на ночёвку останавливались в лесополосе, разводили – аккуратно, впрочем – костёр, готовили еду, спали в палатке, и утреннее солнце было таким ярким, радостным. Я видел раз богомола в недрах куста, застывшего в намазе, почти неотличимого от веточки.
Порою ночевали в стогах – огромных, как дома, и трава шуршала, пружинила, и пахло чудесно, а потом – море…
Но что о нём сказать? Только то, что оно было огромным – больше детства, больше мечты…
Двое на прогулке
Индустриальный пейзаж, сглаженный зимою, медленно переходил в пределы лесопарка, спускался к реке – не замерзающей, серой. Заснеженная тропа приятно хрустела и пружинила, и идти было хорошо, бодро.
Один из них говорил о коллекционных моделях автомобилей – последнем увлечении своём, о Паккардах и Понтиаках, о салонах, сделанных с необыкновенным изяществом, в тонкостях воспроизводящих настоящие… - И представляешь, - звучало, - сзади машинки укреплён сундучок и он открывается! И вещички в нём – прелесть какая…
Другой слушал, кивал, иногда вставлял слово-другое, но больше глядел на реку – на плоское, гладкое, неспешное её теченье, и думал о своих будущих стихах, которые не нужны никому, никому…
Кроме него.
Жемчужины детства
Плазма пляжа
Восемнадцать дней
Коричневая раковина исповедальни в недрах католического собора. Решётчатая тень на лице пастора.
- Отец, а я жду не дождусь, когда кончатся эти 18 дней.
- Ныне никто не знает, сын мой, что грех, что нет.
Вчера объявлено – всеми информационными агентствами, большинством телеканалов и газет – миру осталось существовать 18 дней. Все правительства бессильны. Законы низвергнуты. Вы можете доживать эти дни, как хотите…
Бесконечный загул – продукты и алкоголь отпускаются даром. Поезда ходят? Иногда – да. Билет в Швейцарию не нужен – а я всегда мечтал побывать там.
Вихри дискотек, вечеров, венские балы.
Богатые раздают богатство – впрочем, кому и зачем теперь нужны деньги.
Обречённые больные ликуют – не они одни обречены.
Вихри. Калейдоскопы, круженье всего и вся.
- Как ты?
- Как никогда! Мне кажется, я могу плеваться огнём.
Некоторые не выходят из состояния медитации, другие – из загулов.
Службы в церкви упрощены. Впрочем, священники иногда бывают столь пьяны, что вообще служить не способны.
Как интересно! – восемнадцать дней.
Я ходил к исповеди – но это бесполезно.
Восемнадцать коротких дней, слепящих шаров, торжествующих бездн…
Александр Балтин: Ласковое равнодушье мира.