Розыгрыш
– Алла, зайди к начальнику отдела, – небрежно бросил Богдан, заглянув поутру в комнату своих коллег – заводских менеджеров.
Миловидная темноволосая женщина средних лет, задумчиво кивнув головой, нехотя отвела взгляд от экрана компьютера, затем встала и двинулась было к двери.
– Куда собралась? – оторвавшись от бумаг, насмешливо остановила подругу её ровесница неотразимая Тамара, – Батюшков ещё вчера во Вьетнам улетел, качество твоей продукции проверять.
– С 1 апреля, девушки! – радостно резюмировал Богдан, а маленькая Юлия съязвила своим вечно прокуренным голосом:
– Тебе надо было сказать: "Аллочка, спустись на проходную, там твой очаровашка из Белоруссии приехал с коньяком".
– А вот я никогда так не шучу! – невесело промолвила Алла, и знаете почему?
Когда ещё училась в младших классах, на моих глазах в нашей деревне произошла такая история. Одна женщина лет тридцати приревновала своего мужа к соседке. Мужик-то у неё был, что надо! Работящий, непьющий, но вот слишком уж общительный, языком почесать любил, с кем ни попади. А соседка та… прости Господи, и все понимали, что глаз на него положила. Как увидит его, так и глядит призывно да заговаривать всё пытается.
Ничего меж ними, конечно, не было, но что творилось в голове у ревнивицы никто не знал. Это уж потом выяснилось, что после рождения третьего ребёнка послеродовой психоз у неё присутствовал… А что ты хочешь – три года подряд по ребёнку рожать, думаешь так просто всё это даётся!
Тут 1 апреля приспело, и одна дура увидев её у калитки, возьми да пошути:
– Твоего супружника-то вчерась с Клавкой видели!
Сволочь!
Ляпнула да пошла себе поскорее, посмеиваясь и представляя, какая буза из этого выйдет. Знать бы ей, что произойдет, так язык бы себе, наверно, откусила, лахудра!
Молодая мамаша пожала плечами. Спокойненько так зашла в избу, удавила всех своих детей, а потом и сама повесилась. Представляете, жуть какая! Вот и думай теперь, кто и как на шутку твою отреагирует.
– А с той шутихой что было?
– Да, не помню я, мне и десяти лет тогда не было, но как представлю всё это, так до сих пор не по себе становится...
Продолжался рабочий день, а потрясённый рассказом коллеги Богдан всё отчего-то маялся. Понял, в чём тут дело, лишь поздно вечером, когда тщетно пытался уснуть.
Дня три назад ему изрядно надоели периодические ошибочные звонки на домашний телефон. И когда в очередной раз позвонила некая, судя по голосу, бабуля и спросила: «Как там Виктор?» – он возьми да и брякни:
– А разве Вы ещё ничего не знаете?
– Господи! Что случилось? – услышал он сдавленный шёпот.
Нет бы, тут и пояснить в трубку, ошиблись Вы мол, бабушка, так он вместо этого скорбно, со слезой в голосе сообщил:
– Ничего Вам по телефону рассказывать не буду, приезжайте и своими глазами всё увидите! – а перед тем, как положить трубку уловил что-то похожее на стук падающего стула...
Тогда он как-то не придал особого значения этому эпизоду, но сейчас со всей отчётливостью представил, что могло произойти в результате его, с позволения сказать, розыгрыша. Вспомнил свою ныне престарелую больную мать и её кошмарное состояние, когда лет сорок назад один из одноклассников Богдана сообщил по телефону, что её старший сын якобы попал под машину, а для пущей правдоподобности ещё и номер палаты в горбольнице выдумал.
Изнемогая от невозможности что-либо изменить, Богдан за одну эту ночь постарел, наверно, лет на пять . Так и не сомкнув глаз, он выпил бутылку водки, которая больше месяца стояла у него холодильнике, но облегчения это не принесло – лишь пьяные неутешные слёзы…
Утром подкашивающиеся ноги понесли несчастного Богдана вместо заводской проходной к Храму Покрова Богородицы, что у бывшего Семёновского кладбища.
– Не может быть, – шептал он, – Не могу... – твердил, как заведённый, пугая редких прохожим полубезумным взглядом.
– Да я сама, конечно, виновата, – услышал вдруг Богдан, подойдя к воротам Храма, – набрала чужой номер, досадила кому-то. Нагрешила видать, вот Господь меня и наказал. Но ты, Витя, больше так не задерживайся! Хорошо, мать позвонила, сказала, всё в порядке, что просто с одноклассниками ты засиделся...
Перед изумлённым Богданом на невысокое крыльцо поднимались совершенно седоголовая полненькая старушка и заплаканный долговязый подросток, который бережно держал её под руку.
Смерть дяди Юры
Дядя Юра умер в ночь на Рождество 1998 года, пятидесяти четырёх лет отроду, шокировав внезапностью своего ухода всех. Совсем недавно районная газета опубликовала обширную статью «Неукротимый оптимист», в которой говорилось о жизнелюбии, широчайшем круге интересов Юрия Петровича, тщательности и обязательности во всём, о его гениальной памяти, которая то и дело подвергалась изощрённой проверке друзей. Например, задавали вопрос о том, когда произошло то или иное событие, и он моментально называл не только число, месяц и год, но и день недели. Мог воспроизвести не только дату, но и подробно описать, как прошёл тот его день.
Юрий Петрович был большим оригиналом и, как утверждали многие, человеком со странностями, которые, впрочем, не доставляли окружающим каких-то особых неудобств. В тоже время, обладая своеобразным мужским шармом, очень нравился женщинам и отвечал им взаимностью. Себя он гордо именовал «лидером доблестных соратников», подразумевая под таковыми человек семь старых, ещё со студенчества, верных друзей, с которыми был готов идти и в огонь, и в воду. Лидерство его считалось безусловным, никто из соратников и не пытался это оспаривать. Он любил людей и высоко ценил мужскую дружбу.
Оказалось, что в последнее время дядя Юра жестоко страдал стенокардией, с чем упорно не хотел считаться, заявляя, что это болят лёгкие, а не сердце, а предписания врачей выполнять не станет, будет бороться до победного конца. Какой смысл он вкладывал в последнее утверждение неизвестно, тем более, что разговоров о смерти всячески избегал и пресекал таковые на корню. Неприятие им этой темы доходило до абсурда: незадолго до кончины своей восьмидесятилетней матери слушать её о такой скорой неизбежности был совершенно не в силах: моментально выскакивал, как угорелый из родительской комнаты, ужасно при этом ругаясь.
В тот последний для него день Юрий Петрович довершил все свои дела по работе, сдал все отчёты и справки по учебному полугодию. Заканчивались новогодние каникулы, и он, учитель истории, дольше обычного задержался в школе, расположенной в соседнем райцентре. Любые дела дядя Юра с завидным упорством доводил до конца.
Выйдя из автобуса, подбросившего его до кинотеатра «Комета», Юрий почувствовал, что сил у него катастрофически нет. Совсем нет. Уставал он и раньше, но чтобы вот так, до полной невозможности! Чудовищным усилием воли заставил себя пройти несколько десятков метров, чтобы попасть в здание музыкальной школы, где когда-то преподавал его единственный и старший брат. В глазах туманилось и двоилось.
Пошатываясь, вошёл в пустой класс и сел за парту. О чём он думал в тот момент? Может о своих школьных годах, или о почившем брате, а может о том, что, немного отдохнув от тяжёлого дня, помчится, как всегда бодрой походкой в хорошо протопленную избу, где его ждёт по-деревенски сытный ужин и чистая постель…
Обычно чёткие, решительные мысли путались, уплывали, одолевало какое-то непонятное безразличие. Наверно, всё-таки придётся второй раз ложиться в больницу, припекло-таки…
Какое-то время Юрий пребывал в забытье, потом, почувствовав некоторое облегчение, открыл глаза. Недоумённо оглядев тускло освещённый пустой класс, одинокое запылённое пианино в углу и мутные, тёмные стёкла окон, посмотрел на часы. Ого! Он здесь отдыхал два с лишним часа.
Едва добравшись до дома, где его заждались племянник со своей матерью, не стал вопреки своему обыкновению сразу ужинать, а, сославшись на усталость, прошёл в свою комнату и, выключив свет, лёг на кровать.
– Юра! Так я разогреваю вам с Женькой котлеты? – услышал он через некоторое время голос Надежды, – поужинай, да и ложись окончательно. Воды достаточно, на колонку идти не надо!
– Да, да… Встаю, встаю, – пробормотал он и минут через десять, придя на кухню и тяжело сев на табурет, заставил себя съесть две небольших котлеты.
– Почему так мало? – удивилась Надежда Ивановна, прекрасно знавшая богатырский аппетит деверя…
На днях к нему невзначай зашёл старый знакомый по фамилии Додонов, работавший до пенсии охранником на «зоне».
– Что с тобой, Юра, тебя не узнать?! – ошарашено воскликнул статный, похожий на царского жандарма, старичина, привыкший лицезреть своего сравнительно молодого приятеля бодрым и энергичным.
– Да вот… приболел маленько, а главное, неделю назад одноклассник умер, понимаешь! Я шесть друзей за год потерял, тут высохнешь… Слушай, давай-ка, помянем, а? – вдруг решительно предложил он.
– Женька! – позвал он своего худосочного тридцатисемилетнего племянника, – сбегай за бутылкой, вот тебе сотня, что-нибудь ещё прихватишь к столу.
А Женька-то и рад: не одеваясь, пулей вылетел со двора да через дорогу, в магазинчик, что внизу общежития-пятиэтажки. Мать тяжело вздохнула: сама она никогда не брала в рот ни капли, да вот мужики ежедневно находили повод для обильных выпивок.
В тот раз после первой рюмки лицо у Юрия порозовело, он слегка ожил. Допили водку, гость ушёл, а Юрий, как всегда, плотно поужинав, спокойно пошёл спать. Но это было тогда…
Полторы недели назад он вышел из городской больницы, куда попал под немалым напором друзей, один из которых был врачом.
– Пойми ты, обследование тебе необходимо, к тому же оно совершенно бесплатное! – убеждал его старый школьный друг.
Через четыре недели медики ему сообщили:
– Выписанные лекарства необходимо принимать постоянно. Пить нельзя, курить нельзя категорически, а ещё нельзя вот это, это и это!
– А как же Новый год?
– Рюмку коньяка – не больше!
Бросать курить Юрий и не подумал, не в затяг ведь курил, а по дороге купил три бутылки коньяка. На следующий же день пришёл вечером необыкновенно возбуждённый.
– Почему, скажите, я должен слушать этих эскулапов, по какому такому праву?! – протестовал он, – Вон соседу семьдесят два года, пьёт, и курит, живёт по полной программе, чем, спрашивается, я хуже его! Что это за житьё мне прописали?!
В общем, на Новый год и коньяка и водки на столе было немеряно. Погудели так погудели! На другой день продолжили, а в течение недели дважды участвовал в банкетах, которые никогда не пропускал. И всё было бы нормально, если бы сегодня не прижало…
– Наверно, придётся врача вызвать, что-то я отвратительно себя чувствую… – сообщил он Надежде Ивановне.
– Юра! Так давай вызовем «скорую», поставят укол, легче станет сразу! – моментально предложила та, слегка встревожившись. Обычно деверь избегал медиков.
– Наверно пока не надо, попробую уснуть.
Выключили свет в избе, и стало совсем тихо, только пощёлкивали от мороза за окном заиндевевшие акации. Стужа стояла безбожная, по утрам, бывало, обнаруживались замерзшие птицы во дворе.
К часу ночи проснулся Женька и пошёл курить. Сев на маленькую табуреточку у печки, он достал из пачки полувысыпавшуюся «Астру», открыл дверцу топки и, прикурив, затянулся. Тут в дальней комнате раздался сильный кашель. Выскочил Юрий, неистово перхая, подбежал к умывальнику, черпанул ковшом воды из кадушки, глотнул, а в груди у него всё так и булькало.
– Женька, вызывай «скорую»! – прохрипел он, с трудом приходя в себя.
– Звони сам, я срочно собаку найду и привяжу! – воскликнул не на шутку встревожившийся племянник, накидывая старенькую телогрейку.
Слегка успокоившись, Юрий набрал «03» и твёрдым, уверенным голосом, будто и не себе вызывает, объяснил, в чём дело. Не успел ещё Женька загнать пса в сарай, а медицинский «УАЗик» с красным крестом уже тут как тут. Стремительно вошедший врач скорой помощи, энергично вымыл руки и, подойдя к кровати, первым делом констатировал:
– Простыню надо сменить, совсем мокрая!
– Да это я вспотел, – пояснил больной.
– Вот именно… – устало отозвался врач, устраивая на постели кислородную подушку.
– Как себя чувствуете? – спросил он через некоторое время.
– Вообще-то также, доктор: в груди, как огнём жжёт и душит изнутри, спасу нет.
Один укол в вену, другой большим шприцом – в ягодицу.
– Ну, а теперь – легче?
– Да нет что-то…
Молодой врач и медсестра стали как-то странно переглядываться.
– Юрий Петрович, Вам необходимо госпитализироваться! – сообщила сестричка и потребовала: – Женщина, принесите ему одеться… вот это вспотел, больной, и матрас весь мокрый!
Доставили из машины носилки, а из соседней комнаты – сухое одеяло, уложили, укрыли, и Женька пошёл провожать.
– Ну что, пока! Придётся, видимо, опять немного полежать… – махнул рукой на прощание Юрий, в изнеможении роняя её на старенькое одеяло
– Давай-ка, лечись, как следует! – настойчиво попросила тихонько подошедшая к автомобилю Надежда Ивановна.
Подняв клубы морозного пара и мигнув красными задними огоньками, медицинский «УАЗик» уехал, а мать с сыном зашли в избу. Были рады, что теперь родной человек в надёжном месте.
Утренний телефон звонок никого не встревожил.
– Что?! – переспросил в трубку Женя, – мама, тут говорят, дядя Юра умер… – растерянно произнёс он, явно не веря только что услышанному известию.
Умер человек некрещёным, нераскаянным, не успевшим даже поверить в то, что умирает, не успевшим испугаться своей смертушки, которую так не хотел признавать.
Не смотря на жуткий мороз, хоронить дядю Юру пришла уймища народу. Могилка, как и гроб, были выполнены на диво аккуратно – лежал как влитый. На фоне других свежих могил, казавшихся грудами замёрзших комьев сырой земли, его последнее пристанище выглядело удивительно опрятно, ровненько так, и всё в цветах.
– Эх, злодейка с наклейкой, сколько русских перекосила да не остановится никак! – вдруг прошептал стоящий у могилы незнакомый сивобородый дед в ветхой шапке-ушанке и широко перекрестился.
– Плохих людей Господь на Рождество не забирает, за добрые дела ему многое простится, – в тон промолвила маленькая совершенно седая старушка.
Однажды в Сосновом бору
«Наверно, надо было всё-таки послушаться взрослых и не идти через этот дурацкий Сосновый бор», – сердилась Алёнушка, ускоряя шаг и буквально волоча за руку маленького братишку, который хныкал и упирался.
– Ты ведь не одна, с тобой маленький Иванушка, и я буду беспокоиться! – говорила ей мама, провожая детей от Профилактория, где они проведывали отдыхающую там бабушку. – Я ещё должна здесь помочь, и это – часа на три, а тебе надо приготовить все уроки. Идите по дороге до трамвайного кольца. К этому времени может совсем стемнеть, но там освещено. На любом трамвае поедете, и через одну остановку – вы дома. В лес только не ходите, ведь ты слышала: в городе появился маньяк! – внушала ей мама.
Однако, выйдя за ворота Профилактория и прошагав немного по асфальту, дети повернули по тропинке направо и пошли через этот с пряными запахами осенний лес, на противоположной опушке которого стояли три двенадцатиэтажных дома. Дома были совершенно одинаковые, похожие на огромные свечки, и имели всего по одному подъезду. В крайнем доме у леса и жила их семья, на самом верхнем этаже.
Тропинка должна была выходить прямо к дому, и Алёнушка не послушалась маму, девочка была уже взрослая и самостоятельная, двенадцати лет. Несмышлёному Иванушке было всего четыре годика, он поначалу цепко держал сестрёнку за руку и непрерывно бормотал какие-то безмятежные бессмыслицы.
Алёнушка ужасно злилась. Дело в том, что она сегодня получила нагоняй от мамы, чего не могла терпеть. Виновата была, конечно, сама – в бане она сняла новенький серебряный крестик на цепочке, повесила на гвоздик, да и забыла.
– Ты вспомни, Алёнушка, что говорил батюшка: никогда не снимайте крестик, это наша защита, – выговаривала ей мама
– Он меня обжигал! – оправдывалась, чуть не плача, Алёнушка.
– Надо было слегка придавить к телу, как делаю я, крестик бы прилип и так не нагревался. Или, как папа – перевернуть его временно на спину...
«Ну, да, конечно, хорошо им так говорить, у них кожа грубая, ничего не чувствует. Было бы ей лет, сколько мне... А тут ещё этот дурачок маленький пищит, что устал. Не успели выйти – уже устал!», – ярилась про себя Алёнушка, заглушая нарастающий внутри страх. Ей раньше казалось, что дом их гораздо ближе и, что эта тропинка – та самая, по которой они шли с мамой в прошлый раз. Не тут-то было...
Дети попали совсем на другую тропинку, более узкую и мрачную, хотя и идущую, казалось, в нужном направлении. И вдруг где-то сзади них раздались грубые мужские голоса. Потом вдалеке раздался леденящий душу крик, тут же оборвавшийся воплем, полным дикого ужаса.
У Алёнушки всё похолодело и сжалось внутри. Будь сейчас она одна, рванула бы вперёд без оглядки, сломя голову - она была сильная, спортивная, и на любое дерево могла моментально влезть не хуже обезьянки. А тут Иванушка перепугался так, что, без слов забежав вперёд, обхватил сестру руками и уткнулся ей лицом в живот.
– Ну, ты что! Совсем уже, что ли? – лихорадочно прошептала она, – Надо идти! Скорее! Понимаешь?
Сколько же ему порой доставалось от сестры! Бывало, с рёвом, Иванушка прибегал к маме, показывая, прокушенный тоненький пальчик, синяки и ушибы. А, ещё бывало, что с криком: «Да отстанешь ты или нет!», Алёнушка так отшвыривала брата от себя, что тот падал на пол и в кровь разбивал лицо.
– Хочу к маме! – тихо и горько заплакал Иванушка.
Алёнушка подхватила его на руки и побежала, что есть сил вперёд, туда, где просматривался костёр справа от тропы, и, наверняка, находились люди. Иванушка обнял сестру своими маленькими ручонками, закрыл глазки и крепко прижался к Алёнушке, но та скоро устала и, приостановившись, поставила братика на землю.
Совсем стемнело, костёр был уже близко. Он казался большим и жарким, но людей около него не было видно. Это было немного странно, и Алёнушка решила поскорее пройти мимо – ведь должен когда-нибудь появиться выход из леса, а там – трамвайная линия, дома и совсем не страшно.
– Смотрите, кто к нам пожаловал! – внезапно услышала она. Мужской голос был спокойный и почти ласковый, но девочка от неожиданности вздрогнула. Лица же двух людей, тихонько стоявших на противоположной от костра стороне тропинки оказались совершенно безобразными. «Как вурдалаки!» – мелькнуло в голове.
И тут один из дядь, молча, выдернул ребёнка из рук его сестры и зачем-то потащил к костру.
– Вы что-о-о!!! – изо всех сил, не веря своим глазам закричала Алёнушка.
Иванушка покорно молчал, но его удивлённые, ничего не понимающие глаза, были обращены к сестре. Она бросилась, было, на помощь брату, но второй мерзавец, стал загораживать ей дорогу своим широким станом, вихляясь то вправо, то влево. Алёнушка теперь даже не могла увидеть своего единственного маленького, беззащитного братика. А тот вдруг отчаянно закричал так, как в жизни никогда не кричал. Этот крик подхватили кроны сентябрьского леса и понесли по всему свету.
От этого крика Алёнушка... проснулась. Её бешено колотившееся сердце было готово выскочить из груди. Мама на кухне позвякивала посудой, приготавливая завтрак, а рядом мирно посапывал во сне четырёхлетний Иванушка. Он, сбросил во сне одеяльце, разметал ручки и ножки, а с хрупкой шейки у него на капроновой нити свешивался маленький серебряный крестик вместе с образком святого Николая Угодника, покровителя всех путешествующих.
Слёзы хлынули из глаз Алёнушки, она бросилась к брату и крепко прижала его к себе. А тот не проснулся и не испугался, и только во сне обнял сестрёнку своими тоненькими ручонками. Ведь он её просто любил.
Борис Скворцов: Розыгрыш.