Родион Вереск: Города.
Говорят, называть произведения «прозаично», по типу «Лес», «Фонарь», «Аэропорт» – «не комильфо». Не поплывёт лодочка, ибо какой избалованный читатель остановит свой драгоценный взгляд на таком лишённом всяческой рекламной, эксцентричной или иной привлекательности названии! «Лес», «Аэропорт», «Города»… Да, – «Города».
Охапка внутренних городов и стран прячется в и между охапкой широко разбросанных «настоящих» городов в одноимённой подборке Родиона Вереска. И страшно представить, что кто-то мог бы упустить возможность построчно перебирать эту «охапку» глазами из-за пресловутых названческих стереотипов! К чёрту такие стереотипы, – скажу я. И к тому же таки чёрту стандартные читательские ожидания увидеть под таким заглавием нечто вроде записок путешественника, который, подобно туристу, отмечается у главных достопримечательностей и выбирает нужный угол падения солнца: чтобы цвет был – поярче. Нет, нет, и ещё раз нет! Перед нами – записки иного плана: вроде бы ходит по улицам задумчивый, чуть рассеянный (как показалось бы со стороны) человек, с невидимым блокнотом, всматривается в окна, хмурится своим мыслям, пишет, пишет, пишет.. А «заглянешь в этот пергамент – и «ужаснёшься»». Вот, вроде бы, и поезд ползёт (в Тюмень, кажется), вот в Батуми по-русски «Хачапури!» – кричат, вон – Орландо на карте, а ближе – постамент Всадника… И человеческие фигурки. И кинокадры. И окурок в грязь. И всё как надо. И – вроде как про города. А присмотришься – и вовсе не про города:
А в асфальтовых сумерках лица – ни мёртвые, ни живые –
Как те истуканы, только черты ещё резче…
Сердце под пуговицей штормит, как Ревущие сороковые,
И плещет.
За городскими декорациями, – статично-динамичными (да-да, так бывает), выхваченными из географического контекста, проступают и лица, и эмоции, и любовь, и ожидание, и утраты, и уходы, и смутные возвращения. И музыка какая-то – знакомая… Идёт фильм. И герой идёт. Не то лирический, не то главный. А может, и то и другое. А может, и вовсе не так. Просто стихи. Бегущая лента жизни. И, как мастерские режиссёрские, застопленные во внимании, кадры – точные словесные формулировки:
«…пальто на вешалке не более одиноко, Чем остров Пасхи в невычерпанном океане».
«В мимолётном кадре, в предыдущем тысячелетье / Я вижу ладонь морщинистой – / Кажется, бабушкиной руки».
«А когда закончилось детство, было светло, как днём. / Вот эти кадры: чья-то кривая улыбка, потёртый вельвет… / Под скамейкой грустит стаканчик с недопитым вином, / Идут буксиры с высокими рубками по Неве».
Те, кто следуют законам жанра (ну, помните – о названиях?), подобрали бы какой-то фантик пошелестящее – какая-нибудь «География памяти», или «От Ямусукро до электросолнца над Коморами». И были бы неправы. Просто – «Города». Которые срастаются с героями в единый, неразделимый организм.
Портреты в экстерьере. Мелкие штрихи. Ярко подмеченные смутные детали. Судьбы. Города. Окна. Авторский почерк. Если кто-то решится просмотреть предыдущие публикации Родиона, то непременно наткнётся на меткую редакторскую характеристику Лиене Ласма: «В поэзии Родиона Вереска внешний и внутренний мир сосуществуют в какой-то удивительной цельности». Так они и продолжают сосуществовать. Неизменность авторского почерка, что не может не радовать.
Приятного вам прочтения!
Редактор отдела поэзии,
Маргарита Ротко
|
Города
2012Ямусукро |Батумское |Старый трамвай |Масленица |Кино |Циклон |Окна |Гудвин |Девочка из Чижовки
Ямусукро
Самолёт летит в Ямусукро, поезд идёт в Тюмень,
А ты остаёшься здесь, курить у подъезда под козырьком.
Вспоминаешь девушку с шарфом, ветреный снежный день,
Себя посреди тротуара, в промокших кроссовках и с рюкзаком.
Потом вспоминаешь вышку, опустевший аэропорт,
Дядю пилота, который колол усами, подбрасывал на руках,
Нарастающий рокот турбин, взмывающий в небо борт,
Себя за штурвалом в искрящихся звёздами снах.
Улицы разлетаются вширь, набирая огней и ручейной воды,
И на четыре стороны воздух, на четыре стороны – ночь.
Ты жмуришься на свет от фар, затягиваешься и выпускаешь дым.
Кричит, боясь темноты, твоя ещё нерождённая дочь.
И – да – однажды проснуться, надеть жилетку, сесть за штурвал -
Поймать звезду за подол, за шкирку, выловить на блесну…
Замёрзший палец поднимешь, думая, что в крутящийся глобус попал,
А попадёшь в холодное небо, прячущее то ли осень, то ли весну.
Да мало ли белых пятен на карте – крохотных и больших –
Неверных индексов, забывчивых адресатов, сменившихся адресов…
Над пыльным солнечным Ямусукро голубь почтовый кружит
И, высоту теряя, падает на песок.
Окурок падает в грязь. То ли оторопь, то ли озноб…
Дрогнув плечами, ты запрятываешь ветер в жилет,
И, поднимая голову, смотришь в чьё-то незашторенное окно,
Бросающее на мокрый асфальт немигающий свет.
Батумское
Позвони в Батуми. Мой телефон по утрам молчит.
Я складываю кресло-кровать, включаю на кухне свет.
Пасмурно. Глотаю солёную минералку,
Посыпаю молотым перцем омлет,
Щурясь на ламповые лучи.
Как на той картине у Айвазовского – тучи и море, -
Открываю дверь на балкон, ветер играет в шторе
И врывается в моё жилище, не задувая пасхальных свечей.
Пахнущий одеколоном альбом - чёрно-белых снимков армада, -
Рядом – медный кораблик - сувенир из дождливого Ленинграда,
Из беззвёздных ночей…
А на улице, перед моим домом, щёлкают вспышками, курят,
Мостят тротуар, торгуют пивом с закусками,
И одна продавщица громко кричит по-русски:
«Хачапури, горячие хачапури!..»
Позвони в Батуми. Побежит запоздалый сигнал
Через тающие снега, через скрытый туманом хребет…
Что-то грузят в порту. Только запах солярки и гвалт.
Я не слышу звонка и лишь всматриваюсь в мокрый причал.
Позвони в Батуми. Я жду уже двадцать лет.
Старый трамвай
Было примерно так: ленивое солнце пробивает дыру
В облаках. Я держу непослушную ручку в руке.
Кареглазая девочка с хвостиками рисует круг
Белым крошащимся мелом на чёрной доске.
А на ветреном перекрёстке трамваи берут разгон:
Пахнет пресной осенью, а вскоре - солоноватой весной.
Растекается день, стареет дребезжащий вагон.
Прохожие в капюшо… круги на лу... мокрые но…
А когда закончилось детство, было светло, как днём.
Вот эти кадры: чья-то кривая улыбка, потёртый вельвет…
Под скамейкой грустит стаканчик с недопитым вином,
Идут буксиры с высокими рубками по Неве.
Вроде мне подсказывают: «Беги, не прося ничего взамен»,
Но я больше не слышу слов. Над ухом трещит салют,
И кареглазая девочка, которую я люблю,
Разбивает пустую бутылку о Всадника постамент.
Масленица
Иногда срывается кран и искрит проводка…
Наступит весна, ты вытащишь сковородку,
Достанешь из шкафчика банку с блинной мукой.
Вспыхнет озябшее солнце, высветит пыльный альков.
Как же всё было раньше, в самом начале века?
Грязный подъезд кошачий, липкие комья снега,
Худенький мальчик в зелёном пуховике…
А где-то за лесом, на свёрнутой в трубочку карте,
Девочка в кофточке с папой играет в нарды.
Волосы в хвостик, родинка на руке.
И будто перевели часы:
Светлеющий вечер, жаркая кухня тесная,
Твои ладони в муке, бледно-жёлтое тесто.
«Первый – комом», - ты говоришь,
Половник сжав в кулаке.
Кино
Мне сегодня приснилось: крутят кино
В каком-то бетонном ДК,
В каком-нибудь зале актовом.
И будто бы я на экране,
А в пыльных рядах не осталось свободных мест.
Зима. Я спускаюсь в город, еду в снежное Автово,
Нахожу ту самую сталинку, тот самый подъезд.
Плёнка шуршит. Я звоню в обитую войлоком дверь –
И в другую, и в третью…
«Такого адреса нет», «Здесь давно поменяли замки».
В мимолётном кадре, в предыдущем тысячелетье
Я вижу ладонь морщинистой –
Кажется, бабушкиной руки.
Выбегаю обратно, в привычную клейкую сырость,
В ослепляющий свет, на хрустящий продавленный наст.
И теперь все знают, что я безвозвратно вырос,
Все видят лучи морщинок
Вокруг моих зажмуренных глаз.
Детских ботинок следы. Звуки ветра
Предвещают наступление атмосферного фронта.
Город распахивает свои пустынные закрома.
Только трубы, портовые краны на горизонте.
Соль разъедает подошвы. Конечные титры. Зима.
Циклон
Допустим, преподавать географию не так уж и сложно:
Выходишь в циклон, а потом рассказываешь о циклоне.
Мешаешь чай в учительской мельхиоровой ложкой,
Глядя, как заоконный фонарь потухшую голову клонит.
А потом снова огибаешь Африку, высаживаешься на Коморы,
Тянешься к электросолнцу, азимут измеряя.
Залив омывает доску, едва задевая штору.
Циклон, развернувшись, по подоконнику дождь разгоняет.
Допустим, пальто на вешалке не более одиноко,
Чем остров Пасхи в невычерпанном океане,
Чем «немного за тридцать» в городе перманентно-мокром,
Расположенном на 30-м меридиане.
А в асфальтовых сумерках лица – ни мёртвые, ни живые –
Как те истуканы, только черты ещё резче…
Сердце под пуговицей штормит, как Ревущие сороковые,
И плещет.
Окна
То исчезает, то появляется…
Гаснут над улицами фонари.
Сверху сыплет, как будто
Кто-то сеет промёрзший рис.
Вот опять появился,
Проступил сквозь осколки обледеневших луж,
Этот пасмурный зимний город –
Детище оттепелей и стуж.
И снова «Здравствуйте!», «Какими судьбами?»,
«Надолго ли?» и «Сами-то как?».
Хлопает дверь на лестнице,
Зажигается яркий свет.
Пыльные книжные полки.
Вынимаю старый альбом и держу в руках
Нарисованный выцветший город,
Антенны тянущий вверх.
Пропадает и вновь возникает
В раме вагонного
Захлёстанного снегом окна,
Как в облаках Мачу-Пикчу,
Как в степи Астана.
И снова позднее утро,
Скрипящий кухонный стол,
Наспех пожаренная яичница,
Чай остывший…
Открываю форточку,
Смотрю в чёрно-белый простор,
В окна напротив,
Потухшие и только что вспыхнувшие.
Гудвин
Здесь над снегом чернеют вишни
И почти никого не слышно,
Только сухонький дворник лопатой скребёт бордюр.
Не закончив того разговора,
Ты оставил пасмурный город,
Словно скомканный снимок, неудавшийся фотоэтюд.
Только воздуха синий омут,
Только звёзды над крышей дома,
Как в цветной карандашной стране под названием Оз.
Ну, а если упрямая Элли
Вдруг опять постучится в двери,
Можно разбить окно – и в снег, на февральский мороз…
Отряхнувшись, в такси потёртом
До ночного аэропорта…
Ты же выросший Гудвин, ты же сам себе капитан.
Ещё можно успеть до марта –
И за пазухой мнётся карта:
Финистерре, Орландо или остров Калимантан.
Самолёты сбиваются в стаи,
Только ты почему-то мечтаешь:
В том же городе пасмурном, где каждое утро льёт, -
С той же запонкой на запястье,
Под зонтом и в коротком платье,
Кареглазая девочка Элли тебя на скамейке ждёт.
Девочка из Чижовки
Он мне сказал: «А теперь поезжай домой.
Где ты живёшь? В Чижовке?» Взглянул сурово,
Тронул запястье врачебной седой рукой.
«Пульс у тебя нормальный, значит, здорова…»
Шла босиком. Босоножки в руках несла.
Ксюхины. Голубые. С рваной застёжкой.
Ксюха была в моих. Я её не нашла.
Был только гром и градины, как картошки.
Только бежали, кричали, сбивали с ног…
Дальше - меня пихнули в «скорую помощь»
И повезли. На виске был кровоподтёк.
Может, ударил кто-то, а кто – не помню.
Мама, наверное, дома. Жарит омлет.
Кончился дождь. И кто я теперь такая?
Девочка из Чижовки семнадцати лет.
«Жизнь впереди…» и «детство в башке играет…»
Шла и думала: вот месяц пройдёт, вот год…
Снова бегом, снова «я быстро!», «я мигом!»
Будет опять гроза с градом, водоворот…
Я куплю гвоздик, отвезу на Немигу.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Родион Вереск: Города. Сборник стихов.
География, которую легко учить: Родион Вереск в традиционном для себя стиле смешивает «городское» и «человеческое» и приятно обманывает ваши предвкушения хард-урбанистической поэзии.
27.07.12 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|