Чёрный хохот бильярда
Электричка быстро петляла меж золотисто-зелёных летних лесов, и гладко блеснувшее озеро показалось стеклом, собравшим снопы искрящихся лучей.
-Жаль, нам не здесь выходить, - сказала Ирка,
Они стояли в тамбуре – все четверо: Владимир, Ванька, Ирина, Ольга, нагруженные сумками с едой и выпивкой, курили, весёлые.
-Чуть подальше, - сказал Иван.
Промелькнул дачный городок – пёстрый, компактный, уютный; дачники возились на грядках, тянулся шашлычный дым, и снова лес навалился густою массой.
-А за грибами пойдём? – спросила Ольга, выдувая колечко дыма.
-Ну их, - ответил Иван.
Электричка замедлила ход, подкатила к полустанку под синим навесом, и они сошли. Выщербленные ступени платформы завершились песчаной тропкой меж травного изобилия.
-Вперёд, вперёд, труба зовёт, - пропел Иван, и они пошли гуськом меж штакетин заборов. Залаял лохматый пёс, но залаял лениво – мол, пустая проформа, и что, вас, идущих, опасаться?
Хозяин дачи – высокий, лохматый, белозубый Валерка вышел встречать, махал лапищей. – Давай, давай все сюда! – И они втянулись на дачный участок, заросший травой, с шатрами крыжовника, смородины, с яблонями и вишнями…У дощатого стола сидел крупный бородач, и на мангале жарилось мясо.
-Знакомьтесь, знакомьтесь, - говорил хозяин, и они знакомились, уставляя стол бутылками и закусками, девушки смеялись, с шипением открывались пивные бутылки.
Бильярд стоял под грушею – старой грушей, чья кора отливала красной медью.
Хозяин вынес стопу разнокалиберных тарелок и вручил их девушкам, и сам, нарвав вишнёвых листьев, подбрасывал их на угли для аромата. Кто первый крикнул – Наливай! – разобрать было трудно; но вот уже пили все, все быстро пьянели, водку запивали пивом, а шашлык на шампурах перечеркнувший тарелки тёк соком и благоухал; сочные помидоры лопались в пальцах.
А бильярд стоял под грушей, письмена коры которой отливали красной медью. Что сулили оные письмена?
Анекдоты мешались с всполохами женского смеха, бородач – приятель хозяина, откликавшийся на Вована – сыпал странными, абсурдными историями, и водку пил исключительно стаканами. Красные, налитые кровью – чьи? – глаза…
-А я совсем не умею гонять шары, - пьяновато посетовала Ирка.
-Хошь научу? – зычно спросил Вован.
-А то.
И вот под грушей двое, и резкий треск шаров входит в пьяный, дымный, июльский воздух.
-Э-э-э, - кричит Иван. – Ты чё лапаешь мою деваху?
-Да ладно те, - отмахивается Вован.
Чёрная пасть бильярда глотает их.
Иван пьяноглазый, шатающийся кидается на гороподобного Вована с кулаками – тот отмахивается, Иван падает – падает неудачно, запнувшись ногой, ударившись об угол бильярдного стола, и лежит на траве, и по виску его течёт кровь.
Серебристо дрожит, распадается женский крик.
И чёрный хохот бильярда беззвучно летит в синее-синее небо.
Ангел-соблазнитель
Две дачи
Две дачи, два дома, два смежных участка по шесть соток; дачи существуют с 1959 года, и кажется – не фундамент у них – корни, пущенные давным-давно…Одну называют – дедовская; и вот он – дед, замедленно-вальяжный, в белой чесуче и шляпе канотье, с твёрдой палкой…и баба Галя шествует за ним, и идут они по тропинке, заросшей травою, на дачу, где не живут, но бывают; а было – дед увлёкся пчёлами – тёмные, мрачные гробы колод стояли на участке, давая приют сложному социуму пчёл. Дед – шишка в РОНО, властный, громогласный, любящий поучать, а жена его – учительница географии, оба – какими их помню - на пенсии, идут на дачу…никакой мне не дед по сути – дед моему двоюродному брату; как-то во время зимних каникул гуляли с ним по Калуге ( дачи рядом с нею) и попали…буквально в буран, и зашли к старикам пересидеть: дом их стар, колоритен, в переулке за церковью; пили крепкозаваренный чай, и ковёр на стене цвёл переливистым узором…
Старики мертвы давным-давно, дача рассохлась, завалена старым хламом, и окаменевшие книги на полках не расскажут ни о чём – также бессмысленны они, как серая, мраморная соль; но бильярд мы выносим с братом, сукно поседело, шары чрезмерно желты; устанавливаем бильярд под грушей…И – А помнишь? – спрашивает брат. Что – не важно, у нас разные воспоминания, кое в чём связанные корнями – и корни уходят в почву этих двух дач, принадлежавшим родителям брата и моим дяде и тёте. Дядя был моим крёстным – священник, друг его – будто изъятый из Лескова, гулкая пустота старой церкви, сердолики икон…Дядя с тётей жили на даче всё лето, и два месяца каникул я проводил тут с братом – растворялся в прелести лета, в текущих его красках; грядки были жирно-зелёные, шатры крыжовника огромны, а малинник…будто войско, вставшее стеной. Всё росло, буйно росло у дяди, парники дышали жаром, и помидоры лопались от спелости…
…как же жить без другого? Тётя с дядей женаты были сорок лет – астральными сущностями себя связанные, вросшие друг в друга – тётя, дитя войны, 41-го года рождения, много и разнообразно болела – при этом всегда была весела, деловита, хозяйство сияло, всё у неё блестело…
Дядя вечером мыл полы на даче, и красным крашенные доски дышали уютом, и сидели они – дядя мой и тётя моя, смотрели телевизор, и дядя пил почти чёрный, крепчайший чай.
Тётя говорила – Как я любила вечерами смотреть с Геной телевизор, как я любила…
Теперь тётя тоже мертва, дух их сколь витает над дачей? Старой дачей, обложенной кирпичом, где было много счастья, звучал детский смех, лаяли собаки – чтобы потом опустилась тяжёлая портьера пустоты…
Узлы реинкарнации
Магический кристалл в недрах мозга вспыхивает золотисто, подчёркивая определённые грани, и потом наливается красным цветом, и видишь ----
Сквозь мраморную с золотыми узорами арку порта – эту альфу нашего города – входят большие корабли. Белопенные паруса ответствуют рисунку облаков; а мальчишки на ступенях сияющих лестниц замирают в восторге. Город бел, он весь поднимается вверх, к главному храму, чьи массивные колонны погружены в зелёную пену священной рощи; и проходя дорогами Атлантиды ты, житель её, думаешь, что она – навечно.
Но новая грань кристалла отливает синевой – и вот пятиногие быки на вратах Вавилона привычны взору, и базар многоголос и гортанен, гофрированные бороды иссиня-черны; и надо всем Вавилонским миром парит огромный, семиступенчатый зиккурат.
Новый – дымчато-опаловый - цвет кристалла даёт образ ромейского аскета, сгорающего постом и молитвой, а святые со стен базилики глядят так, что глаза их прожигают душу мистической кислотой.
Что дальше? Тропы Тридцатилетней войны – рыцарь с тяжёлым мечом, рыцарь, кричащий – Отходи, Карл, уводи отряд – и крик его оборван пулей, пробившей лобную кость, отобравшей жизнь.
А вот молодой досиза выбритый иезуит проходит белым коридором консистории, тая и лелея надежды – которым не суждено воплотиться.
Кристалл гаснет.
Ты оказываешься в современности.
Или – яркий, интенсивно насыщенный событиями сон перепутал с реальностью?
Миссия невыполнима
В Анапе
Дом был бел, а крашенные красным половицы почти не скрипели. Завтракали в беседке, ювелирно увитой плющом, и нежные, серо-оливковые тени вяло шевелились на тарелке с глазуньей, тонкими пальцами трогали хлеб и масло; а потом – на море: сперва шли аллеей под тутовыми деревьями, и плиты были усеяны тёмными пятнами, потом – вниз, меж частными, уютными, в большинстве белыми домами, где в палисадах бушевали расколовшейся радугой розы и георгины, и вот оно – бликующее, бесконечное, гладкой лестницей волн идущее к небу…
Пока родители устраивались на топчанах с облезлой краской, или прямо на песке стелили пёструю, истёртую подстилку, раскладывали вещи – бежал, бежал к огромной, зовущей воде… Маленький крабы брели в завитках пенной пряжи; золотая, зелёная, синяя, сияющая масса принимала нежно, обволакивала. Костистые иглы-рыбы мелькали возле песчаного, слоистого дна, хватал их и тут же отпускал; заплывал за буйки, нырял, видел стайки плывущих вертикально морских коньков, выныривал, отфыркиваясь, снова плыл, впитывая суть морскую – соль, ловя восхищенно цветовые брызги…
Около двенадцати, когда жара наливалась предельною силой, шли обедать в столовую. Молочный суп мерцал опалово, а в жёлтых холмах пюре копились сгустки коричневого соуса от рагу. Потом возвращались в домик, где были одними из постояльцев, спали немного, и после четырёх вновь шли на море.
Вечерами ходили в кино, причём особенно нравился кинотеатр под открытым небом, и крупные, пушистые, как шмели, звёзды, казалось, тоже глядели картину, где ловкие индейцы побеждали жестоких, прагматичных ковбоев.
Или ходили гулять с отцом, говорили обо всём, иногда играли в города – перебирая названья их, как драгоценные камешки маленькой-маленькой, огромной-преогромной жизни…
К. и А.
Ксаверий и Антон. Старший и младший. Схожести – ноль. Старший высок, костист, злоязычен, младший – добродушен, чуть полноват, всегда спокоен.
Кто знает, что порождает ярость? как прорастают зёрна её – кто знает?
-Почему у тебя всё выходит, а?
Антон пожимает плечами и глядит добродушно.
-Улыбаюсь, должно быть, жизни.
Да, с улыбкой, легко, не напрягаясь получает желаемое.
Старшему нужна щель – чтобы втиснуться в неё, чтобы пролезть к цели…Цель иллюзорна – не достигается никогда. Он не может смотреть на брата, не может терпеть его добродушие, угодное…
-Выпьем, а?
-Давай, - пожимает плечами младший.
Старший – много пьющий последнее время – быстро наливается свинцовой, затапливающей…
-Почему, а?
-Что почему?
-Почему у тебя всё всегда получается?
-Не знаю…
-Потому, что ты гад! Да – гад!
Кинутая бутылка совершенно случайно попадает младшему в висок.
Два брата.
К. и А.
Александр Балтин: Чёрный хохот бильярда.