Волшебные калейдоскопы
Мрачные мавританские стражники тщательно блюли границы земли и вечности, упражняясь порой в заклинаниях, преграждающим дорогу идущим – но идущих не было в сумеречной чересполосице света и тьмы. Арабские рукописи раскрывались крыльями птицы, и таинственные жуки букв выползали, удивляя шведских рейтаров и датских гуляк, прячущих под камзолами ржавые древние пистолеты. Ядра баллист превращали условную реальность в мешанину расколотой мозаики и раздробленных витражей; а лиценциат права, с толстым томом Гроция подмышкой наблюдал за кольцами пышнохвостых комет, взрывающих небо, изрытое человеческими мыслями.
Волшебные калейдоскопы халдейских мудрецов обнажали суть явлений, скрывая их подоплёку. Радуга реальности включала в себя суммы фантазий и мечтаний, и бедуин застывал у портика греческого храма, бормоча стихи на непонятном диалекте. Из цирюлен тянуло сложными ароматами, а сады ярусами возвышающиеся над бездной, подчёркивали собой мощь древнего Вавилона…
И многие, многие шли к границе земли и вечности, где мрачные мавританские стражники превращались в добрых джиннов мечты…
Быт и стихи
Камни – серые, замшелые, от старой изгороди – перекладывали; сетку-рабицу натягивали.
- А вы поэт? – спросил, закуривая.
- Ага, - ответил муж хозяйки.
-Печатаетесь?
- Да, довольно много.
- А я в юности писал. Когда влюблён был.
- Да? И остались стихи?
- Не знаю. У матери тетрадка где-то валялась...
- Наверно, остались… Маменьки всегда такие тетрадки сохраняют.
Рабица покачнулась, наползая на голые осенние кусты.
- Ну, вроде всё, - сказал мастер.
Потом с женой втроем сидели в новом дачном домике, пили молдавское сладкое вино, закусывая печеньем, и поэт, пьянея, говорил о стихах.
В окне мутнело низкое осеннее небо.
Неуловимое, вездесущее
...всё по-прежнему
Старается жить будто ничего не случилось – сгустком собирая себя, концентрируясь на прошлом, которое должно быть реально – или провал в проран небытия…
Утром встаёт, готовит завтрак, и говорит с ней, говорит: Видишь, мне опять снился снег, снежные просторы, белые-белые, значит ничего не случилось, ничего чёрного нет, сейчас я, как всегда съем яичницу, выпью кофе и двину в контору, где целый день буду… Но крепкий, янтарно-коричневый аромат кофе вызывает слёзы – она так любила, так любила этот напиток, особенно поутру, пораньше…
В конторе, делая вид, что всё по-прежнему, он сосредоточен, деловит, а что плещется в глубине его глаз едва ли интересует кого-то (кому нужен онтологический, никакой логике не поддающийся ужас?)…
Из конторы домой – он замедляет, насколько возможно собственный путь, на бульваре останавливается, глядит на игру детей, вслушивается в плеск их веселья… Собаки гонятся друг за другом, чёрная и рыжая… Вот видишь, крутится в мозгу, всё, как раньше, я возвращаюсь домой, и ты приготовила ужин и ждёшь меня.
Но он знает, что ужин никто не приготовил, и никто не ждёт, ибо, умерев, она стала частью его, и не более, и ему нужна предельная концентрация сил, чтобы жить – хотя бы так…
Опухшее небо
Ветки синевато-сизые отгибали, на иных тускло зеленела красивая плесень, другие казались отростками кораллов; шли к председателю дачного кооператива, жена несла ему заявление, хлюпали по траве, слежавшейся кое-где в болотца, и, срезав часть пути, пошли леском, отгибая эти пружинящие, будто говорившие с ними, тугие ветки.
Опухшее, забинтованное небо ноября висело над ними…
Нечто мерцает жемчужно
Каким бывает отчаянье
Двое у крапивы
Зима подтаяла мороженым...
Что вспоминает зверёк?
Жизнь мудреца...
Александр Балтин: Волшебные калейдоскопы.