Другая жизнь
Отработав положенные три года в Южно-Уральской глубинке, т. е. «отслужив» в своей «армии», я с помощью своих земляков, «повязанных одной цепью», переехала в Московскую область для работы во вновь построенной больнице. Была перспектива получения квартиры в доме для работников этой больницы, строительство которого должно было закончиться в ближайшее время.
Всё складывалось как нельзя лучше: новая больница, новое оборудование, новые люди, новый дом. Потом я пойму, что новое не означает хорошее, но всё это будет потом.
Первое потрясение
Моё первое дежурство по больнице ознаменовалось событием, описать которое мне будет нелегко, потому что трудно подбирать слова, не пользуясь медицинской терминологией.
Нужно сказать, что в момент моего приезда отделения больницы начали переселение в новое здание из старых развалюх, которым было около семидесяти лет. Был коллектив врачей и медсестёр, в который влились новые, невесть откуда появившиеся люди, прибывшие «на готовенькое». Началась скрытая, переходящая в явную, борьба. Я была изрядно избалована отношением к себе на предыдущем месте работы и не была готова к такому повороту событий.
Итак, утром после моего первого дежурства главный врач вызвал доктора-хирурга, вместе с которой я приехала из своего города, и с которой мы на первых порах жили вместе в её кабинете. Дежурство проходило на её глазах, поэтому главный врач начал расспросы с неё. Слава Богу, она проявила такт и не сразу рассказала мне о случившемся, иначе я могла бы «наломать дров».
А случилось следующее. Утром главному врачу позвонили из руководства районной больницы и, не подбирая слов, спросили:
- Что за идиотов ты там понабрал в новую больницу?
Дело в том, что в районную больницу дежурному врачу позвонил якобы дежурный врач нашей больницы (была названа моя фамилия), сообщив, что требуется помощь в разделении двух половых партнёров: у дамы во время полового акта произошёл вагоспазм. Причём были названы фамилии «любовников»: медицинская сестра – местная красавица и новый заместитель главного врача, тоже из приезжих.
Это только значительно позже я поняла, сколь талантливо бала разработана интрига: в то утро все в районной больнице узнали, что я – идиотка. То, что это не так, узнали значительно меньше людей и значительно позже. Что главный врач «понабрал идиотов», стало темой для обсуждения длительное время, а тем, кого он «понабрал», понадобятся годы, чтобы доказать обратное. А каково было «любовникам»? Ведь их фамилии были тоже названы. Как им было отмыться от этой грязи?
Всё было чётко продумано.
Хорошо, что я узнала, что со мной произошло в моё первое дежурство, значительно позже. А, когда узнала, уже хорошо ориентировалась в ситуации и безошибочно вычислила «авторов». Бог им судья. А ведь мне тогда было всего 28 лет, а они были уже вполне сложившиеся люди в возрасте более 40 – 45 лет, врачи, женщины, матери. Прошло уже более 35 лет с того события, а я так и не поняла, как такое могло прийти в голову.
Как я стала инфекционистом
Учитель
Слава Богу, через два месяца был принят на работу настоящий инфекционист, 46-летний врач, кандидат медицинских наук, умнейший и талантливейший человек, которому я по гроб жизни обязана всем, что знаю и умею. Он был тем, о ком я мечтала, он был Учителем. За все мои мытарства Бог наградил меня 10-ю годами работы с этим человеком. Не только – с ним, но и - за ним, за его спиной. Это означало, что никому не позволено было даже косо посмотреть на меня, не только обидеть. Это были лучшие годы моей профессиональной жизни.
Характер у Учителя был непростой: жёсткий, ироничный, независимый, закрытый.
Когда он пришёл в отделение, и услышал мой рассказ, о том, как я стала инфекционистом, он сказал: «Будем работать».
Я засунула свои амбиции и самолюбие далеко и глубоко, смотрела ему в рот, ловя каждое его слово. Он так логично и ясно излагал свои мысли, что любой диагностический поиск казался увлекательным путешествием.
За десять лет работы вдвоём мы ни разу не говорили с ним ни о чём, кроме работы.
С самого начала мы договорились, что всех детей лечу я. Он детей побаивался. Но и часть взрослых больных – тоже мои, мне нужно приобретать опыт. По своей инициативе я взяла на себя все консультации в отделениях больницы с обязательным обсуждением с Учителем. Если были какие-то сомнения, к делу подключался он.
Вопросы организации работы отделения – была его прерогатива, я только выполняла его поручения. Так я училась 10 лет.
За это время я бывала на курсах усовершенствования в головных институтах отрасли, но ту школу, которую я получила, работая с Учителем, не заменит никакая учёба.
Единственно, в чём я не последовала ему, это работать в маске. Он никогда не входил в палату или в приёмный покой без медицинской маски. Я маску никогда не надевала, достаточно того, что я должна была носить на голове медицинский колпак, и никто не видел, какие у меня красивые волосы, а если бы ещё и маску…
Он был участником Великой Отечественной войны, но о войне не говорил никогда. «Я видел такое, о чём ни вспоминать, ни, тем более, рассказывать не хочется». Это всё, что я выпытала у него о войне, когда готовила сценарий к Дню Победы.
Он не был членом партии, но никаких разговоров о политике даже не предполагалось в его присутствии.
Ему однажды поручили провести мероприятие, посвящённое дню рождения В.И.Ленина, и он показал нам такого живого Ленина, которого мы даже не предполагали.
Когда в наш район должен был приехать Министр здравоохранения СССР, выступить от имени врачей района поручили Учителю. Районное медицинское начальство повелело представить текст выступления заранее для согласования в Горкоме партии. Учитель сказал своё твёрдое и беспрекословное «нет». «Или я выступаю без предварительных согласований или я не выступаю вообще» - был его вердикт. Начальству ничего не оставалось, как смирится. Я не была на этой встрече: надо было кому-то оставаться «на хозяйстве», но те, кто слышал его выступление, говорят, что это было что-то потрясающее. Министр потом не отпускал его от себя ни на шаг, общался только с ним. Оказывается, и министрам нужны человеческие слова, а не запротоколированные лозунги.
Однажды мне невесть как попалась в руки распечатка о происхождении жизни на земле. В ней говорилось, что жизнь на земле - некий эксперимент внеземных цивилизаций с подробным изложением этой концепции. Я решила дать Учителю почитать и услышать его мнение об этом. Он даже не прикоснулся к этим бумажкам, строго сказал, что он это читать не будет и мне не советует. Наверно, он чего-то боялся, во всяком случае знал, чего нужно бояться.
Как личность он был и остался для меня загадкой. За порог своей личной жизни он не пускал никого. У него была семья, жена – педиатр, которая работала в нашей же больнице, двое детей. Знаю, что они читали художественную литературу вслух для всей семьи. Это о многом говорит. Предполагаю, что быт их был аскетичным, но каждый год в отпуск они отправлялись в очередной поход, маршрут которого тщательно разрабатывали в течение всего года.
Однажды, будучи в отпуске в Крыму, я узнала, что в семье Учителя произошло несчастье. Вернувшись из отпуска на работу, я не узнала его, он будто уменьшился, согнулся, хоть был всегда высоким и подтянутым. Интуитивно я почувствовала, что ни сочувствие, ни обсуждение случившегося ему не нужно. Все спрашивали меня: «Что?» Никто не верил, что я не знаю. А я по сей день не знаю, что случилось с его сыном, высоким русоволосым красавцем, поехавшим в свой первый отпуск и нырнувшим со скалы в море.
Как только пришло время пенсии по выслуге лет, как участнику войны, Учитель ушёл с работы. Ему было 56 лет. На мои уговоры он ответил:
- Кроме дизентерии, на свете ещё очень много интересного, а времени уже мало.
Я знала, что в своей трёхкомнатной квартире он тогда строил разборную яхту, на которой они собирались отправиться по Белому морю.
Так я осталась одна. Но у меня уже был опыт работы, знания и умения - и отделение, как хорошо отлаженный механизм. Моя задача была – не испортить то, что уже было сделано, я старалась.
Мы не виделись уже лет двадцать. Недавно говорила с ним несколько минут по телефону, голос совершенно не изменился, хоть ему уже за 80.
Очень хотелось бы встретиться с ним сейчас, услышать его мнение о сегодняшнем бытии. Но едва ли он будет более открытым, чем в те далёкие 80-е.
Мат как средство общения
Это обстоятельство повергало меня в отчаянье. Здесь все матерились. Все! Я спрашивала: «Почему? Зачем?» «Так складнее» - отвечали мне. Особенно меня приводило в ужас, когда я слышала, как дочь с отцом говорят между собой матом. Или сын с матерью.
Тогда это было предметом моих тяжелых переживаний.
Всё встало на свои места после одного случая. Ко мне на приём пришёл пациент, тогда я уже была инфекционистом и лечила и детей, и взрослых. Он рассказал на своём языке о своей болезни так:
- …твою мать! Несёт, как с гвоздя.
«Несёт, как с гвоздя». Это выражение я не раз слышала в этих краях, когда собеседник говорил о поносе. Я долго не могла понять происхождение этого устойчивого выражения, пока не увидела, как при покраске краска стекает с гвоздя, очень похоже на то, что происходит при диарее.
Итак, вернёмся к моему пациенту.
- Весь день бегал, ну, думаю, п-ц, вечером – х-як стакан водки с солью. Ни х-я не помогло.
- Рвота была? – спросила я.
- А то!
- Обильная?
- С х-у тучу.
«Обильная!», подумала я.
«Они не ругаются матом, они на нём разговаривают».
Сначала я пришла к этому выводу, а потом уже услышала это как расхожую фразу.
У меня не было другого выхода, как только смирится с этим. Борьбу я продолжала много лет только на вверенном мне участке, с медсёстрами и санитарками отделения, в котором работала. Завела ящик, в который за каждое нецензурное слово виновник должен был класть рубль. Вскоре скопилась сумма, на которую купили вино и закуску, на большее фантазии не хватило. Наказание превратилось в поощрение, и на этом я решила борьбу прекратить, сдалась.
Сейчас я не падаю в обморок от неформальной лексики. Не могу сказать, что я использую её в своей речи, но, если приходится, то не гнушаюсь. А заменители, в виде «блин», «заколебали!»,«ё!» или «ё моё» ненавижу.
Продолжая тему
Утром в отделении, на стыке смен, говорят не только о больных. Рассказывают и о домашних делах. Здесь всё из дома несут на работу.
Санитарка Зина, пришедшая на смену, плачет навзрыд. Я спрашиваю, что случилось. Она говорит, всхлипывая:
- Мой совсем с ума сошёл. Вчера напился, на всю деревню, при детях орал на меня: «Проститутка!».
Зина каждую смену рассказывает что-то подобное, и я ей говорю:
- Зина, ну что из-за этого так плакать, первый раз, что ли?
- Первый раз, – подняв на меня заплаканные глаза, говорит Зина.
- Ну, как же «первый раз»! А что вы рассказывали в прошлую смену, а в позапрошлую?
- Проституткой он обзывал меня первый раз, – твёрдо заявила Зина.
- Да он две недели назад сюда приходил и орал «б….».
- Так то ж «б….», а не «проститутка».
- А какая разница? – не сдавалась я.
- Очень большая! – с достоинством ответила мне Зина. – Я никогда проституткой не была!
- А б….ю? – хотела я спросить, но не спросила.
Санитарка - главный человек в больнице
Ещё о санитарках
Санитарки в больнице – самый занятный народ. Особенно – в сельской. Особенно санитарки по призванию.
Тётя Зоя работала санитаркой в районной больнице, в которой я проходила практику после четвёртого курса института. Первый раз я столкнулась с ней во время ночного дежурства, когда я ассистировала хирургу в операционной. Тётя Зоя, чуть приоткрыв дверь операционной, сказала, что в приёмный покой привезли больного.
- Посмотри его, тётя Зоя – сказал хирург.
- Я уже посмотрела – ответила санитарка.
- Ну, что?
- Прободная.
- Поднимайте в операционную, я здесь уже заканчиваю.
Видимо, мой взгляд поверх маски был так красноречив и полон недоумения, что хирург объяснил.
- Тётя Зоя – главный человек в больнице. Она здесь работает ещё с гражданской войны, девчонкой пришла. Она от природы – одарённый человек. Когда она смотрит больного, у неё работает обоняние, осязание, слух, зрение, опыт, знания. Она ни единого слова не пропускает, когда мы с врачами обсуждаем больного. Она этим живёт. У неё нет никого и ничего, кроме больницы и больных. И ничего ей кроме этого не нужно. Если бы она получила образование – была бы выдающимся врачом. А, может быть, наоборот, образование убило бы в ней природный дар. В диагнозе никогда не ошиблась. В нюансы не вдаётся, но что и где - скажет безошибочно.
Неподдельное горе
Мария Ивановна
Мария Ивановна работала в больнице лифтёром. Она плохо говорила, как будто – каша во рту, ходила с палочкой, таская непослушную левую ногу, и левая рука болталась, как плеть.
Из отрывочных разговоров я узнала, что Мария Ивановна до болезни работала фельдшером, а муж её работал здесь же врачом и был убит при загадочных обстоятельствах.
Однажды, к празднованию Дня Победы я готовила сценарий. Если кто-то не догадывается, то я скажу, что День Победы в любом медицинском учреждении – праздник особый, так как среди сотрудников обязательно найдётся участник войны, а в некоторых учреждениях их просто много и, как правило, женщины. Так было и в той больнице, о которой я говорю. Когда пожилые врачи и медицинские сёстры приходили на праздник в орденах и медалях, а то и в форме тех лет, было до слёз трогательно и торжественно.
Когда я стала готовить сценарий предстоящего праздника, я перерыла кучу документов и выслушала множество интересных рассказов от участников войны. Была среди них и Мария Ивановна. Её судьба так поразила меня, что я хочу и вам о ней рассказать.
В конце 30-х годов она, уроженка Украины, окончила Фельдшерскую школу и по комсомольской путёвке уехала на работу в пострадавший от землетрясения Ташкент. Там её застала война и она, как военнообязанная, в первые же дни ушла на фронт фельдшером.
В первые месяцы войны полк, в котором она служила, попал в окружение. От её рассказов об окружении мороз по коже пробегает. Тысячу раз вспомнишь, что «у войны не женское лицо». Из окружения ей помогли выбраться четыре офицера, она даже не знала их по имени, но всегда помнила и молилась за них. Сколько таких безымянных спасителей было тогда!
В коростах и вшах она прошла пешком от Смоленска на Украину, домой. По дороге встречала и добро, и зло, но до дома добралась.
В их деревне стояли немцы, поэтому домой решилась явиться только ночью. Дверь открыла мать, но долго в дом не впускала, не могла никак узнать в изможденной женщине свою красавицу-дочь.
Её прятали на печи и в подвале, никому соседям не говорили, что Маруся пришла. Но кто-то всё-таки дознался и донёс, и её забрали в гестапо. В гестапо служила врач из местных, которая была связана с партизанами, и она помогла ей бежать к ним.
Когда немцев погнали с Украины, Мария вновь пошла в действующую армию. На фронте она познакомилась со своим будущим мужем – врачом. Для них в 1945 г. война не закончилась, они ещё служили в Корее.
Демобилизовавшись, они стали работать в больнице, о которой я уже упоминала. У них был сын, талантливый мальчик, победитель Олимпиад по математике при МГУ.
Когда сын заканчивал школу, произошла трагедия с отцом.
У Марии Ивановны случился инсульт, последствия которого я уже описывала в начале своего рассказа. А у сына помешался рассудок, после чего он прочно осел в психиатрических больницах и интернатах.
Жила Мария Ивановна в однокомнатной квартире, периодически забирала своего сына домой, но всякий раз приходилось возвращать его в соответствующее лечебное учреждение. Ведь находиться в одной комнате с глубоко деградировавшим сыном невыносимо даже для матери. Мария Ивановна очень страдала оттого, что вынуждена отправлять сына в интернат: «Было бы хоть две комнаты, а в одной – невыносимо, ведь я тоже больной человек».
Когда я узнала её историю, на пике эмоций написала тогдашнему Министру обороны Устинову (простите, не помню его имени и отчества) письмо с просьбой помочь Марии Ивановне в получении двухкомнатной квартиры. Через три месяца её вызвали в Военкомат и вручили ордер на двухкомнатную квартиру.
Мария Ивановна была счастлива! Забрала сына из интерната, оставила работу. Вскоре родственники с Украины уговорили её поменять квартиру и переехать на родину.
Через год с Украины пришло трагическое известие: Мария Ивановна погибла, её убил сын.
Может быть, не нужно было мне писать письмо Министру обороны?
Очень смешной (или грустный?) случай
Круговорот конфет в природе
Не секрет, что врачу дарят цветы и конфеты. Было время, когда я возненавидела цветы, потому что в магазинах не было даже хлеба, а цветы продавались везде. Извращения нашей жизни для меня всегда оставались загадкой. Было время в 90-е годы, когда сын вернулся из армии и доучивался в институте, у меня был зелёного цвета китайский плащ, по дешёвке купленный на рынке, который я носила круглый год, поддевая или отстёгивая из-под него разные поддёвки. «Вечнозелёный» плащ» - называли его мои сотрудники. Вот тогда я возненавидела цветы.
С конфетами было проще, их ели всем отделением, хватало даже принести домой коробочку. Но чаще их передаривали. Так случилось и на этот раз. Получила к 8-му марта несколько коробок конфет, хватило одарить ими всех медсестёр и санитарок отделения и ещё осталось, чтобы поздравить воспитательницу детского сада, куда в то время ходил мой сынишка. В коробку я положила открытку с поздравлениями и завязала на бантик, как было. Прошло месяца два, когда, получив очередную коробку, я положила её в буфет, где ели сотрудники отделения, для всеобщего употребления. Через несколько минут девчонки пришли ко мне в кабинет, неся в руках открытую коробку. Я посмотрела и чуть не упала: в коробке лежала моя открытка, адресованная воспитательнице детского сада. Мы долго смеялись, придумывая путь этой коробки по кругу. Например, воспитатель тут же подарила её учительнице своей дочки, та в свою очередь подарила её парикмахерше, которая без очереди делает ей укладку, та подарила продавщице универмага, которая пускает её к себе в "подсобку", когда привозят новый товар, чтобы она могла первой выбрать себе новый наряд. Продавец, не раздумывая, отдала коробку в продуктовый отдел на продажу, а моя пациентка купила её и подарила мне.
Так или примерно так происходил круговорот конфет в природе.
Помню, как, будучи на врачебной практике после пятого курса в своем городе, я обнаружила у себя в сумке после визита к пациенту виноград - ящиками с ним, как я успела заметить, были уставлены сени того дома, который я посетила. Видимо, родственники привезли виноград из Узбекистана на продажу. Когда я принесла этот виноград домой, моя ортодоксальная мама прогнала меня во двор, чтобы я раздала его ребятишкам и на всю жизнь усвоила этот урок: «ничего у пациентов не брать».
Жизнь внесла свои коррективы, и урок распространялся только на деньги и серьёзные подарки. И никогда я не взяла ничего до лечения, только – после. Эти законы никогда не нарушались.
Цветы, которые мне не забыть
"Ах, война, что ты сделала, подлая..."
Мария Степановна
Когда кто-нибудь жалуется мне на свою тяжёлую жизнь и трудную судьбу, я рассказываю о Марии Степановне.
Её уже давно нет в живых, но рассказ о ней «лечит» наши мелкие невзгоды.
К нам в отделение она попала с вирусным гепатитом, который она заработала, будучи на лечении по поводу инфаркта миокарда. Было ей тогда лет 65.
У неё не было рук. Обеих. Левой не было по плечо, а из двух костей правого предплечья были сформированы «щупальца». Беда приключилась с ней во время войны: муж ушёл на фронт, она осталась с тремя детьми: «Один - на руках, другой – за руку, третий – за подол».
Чтобы выжить, приходилось на поезде ездить в ближайший городок менять вещи на продукты. В поезд посадка была жуткая, а она с тремя детьми. Однажды, во время посадки в поезд на ходу, она упала под колёса. Тут всё и случилось…
Потом научилась обходиться тем, что осталось от рук.
- Люди мне помогали. Только одна обида была у меня на людей,– говорила мне Марии Степановна – когда уговаривали меня отдать детей в детский дом.
- Мужу на фронт о случившемся я не писала. Выживет, приедет, увидит и сам решит, как ему быть. Ему и без того тяжело. Муж пришёл с войны летом 45-ого. Сильно горевал. А осенью 45-го он умер от инфаркта. И подумала я тогда, что Бог не даёт крест тяжелее, чем человек может вынести, и понесла я свой крест с Божьей помощью.
Мария Степановна одна вырастила детей, старшей дочке дала высшее образование, двое мальчиков закончили техникумы. У всех были благополучные крепкие семьи. Она жила с семьёй дочки. Растила и продавала на рынке цветы. Обходилась без посторонней помощи, разработав свою систему самообслуживания.
Писала стихи. В них – ни слова отчаяния и жалоб.
Ну как, вам не стыдно впадать в депрессию из-за своих мелочных проблем?!
Кирпич на голову
Эту историю когда-то я хотела отправить моему любимому юмористу Михаилу Евдокимову, но так и не отправила, а теперь уже и некому и некуда.
В больнице, где я работала, не было горячей воды. Больных отпускали домой помыться. Я, заведуя инфекционным отделением, это не поощряла, но иногда отпускала и я.
Пациент, о котором пойдёт речь, был человек положительный, не пьющий, да и болезнь у него была не заразная, но когда он пришёл проситься домой, помыться, накануне воскресенья, я по привычке, начала отказывать:
- Поймите, я за вас отвечаю, мало ли что может случиться?
- Ну что со мной может случиться, я живу недалеко.
- Что случиться? Что случиться? Кирпич на голову упадёт, а вы по документам – в больнице лежите, – вяло убеждала я.
- Какой кирпич?! У нас здесь дома деревянные, да я по задворкам пойду, меня никто и не увидит.
- Ну, смотрите, чтоб утром в воскресенье был, как штык…
- Всё будет путём, – заверил пациент.
Утром в понедельник, придя на работу, первым делом спросила, вернулся ли отпущенный больной.
- Вернулся, – удручённо ответила дежурившая медсестра, – только голова разбита кирпичом.
Не дослушав медсестру, я побежала в палату.
На койке сидел мой пациент с перевязанной головой.
- Ну, что я вам говорила, вот результат вашей отлучки!
- Никакой это не результат, мне голову разбили в вашем отделении.
- Как – в отделении, что за бред?
- Никакой это не бред, - показывая на окно, сказал пациент.
Я только сейчас увидела разбитое окно, на которое было натянуто полотенце. И пациент рассказал, как было дело.
- Пришёл я из дома, как и обещал, в воскресенье утром.
Вечером долго читал книжку за столом, когда стемнело, включил свет. Вдруг бабах! Окно разбито, и мне - кирпичом по голове. Все сбежались на шум, а потом – на улицу. А он даже и не убегал. Его ваши сестрички скрутили и милицию вызвали. Сейчас привезут.
Буквально, тут же подъехала милицейская машина, из неё вышел милиционер и «злоумышленник», всклокоченный мужичок, который тащил оконное стекло и сумку с инструментами.
- Как всё получилось, я вам сейчас расскажу, - поставив стекло, сказал он, виновато глядя по сторонам.
- Пришёл я вчера в больницу свояка проведать, он в терапии лежит. Ну, выпили, как водится, бутылёк. Я пошёл домой и то ли с устатку, то ли ещё почему, когда шёл мимо вашего барака, лёг и уснул в траве. Сроду со мной такого не было. А когда проснулся, уже темно было, и подумал я, что у себя в саду сплю. Глядь в окно, а у меня в доме чужой мужик. Думаю, ни х-я себе, я сплю, а к моей бабе мужик пришёл! Вот я его и шваркнул кирпичом.
- Дурень, - вмешался в рассказ пострадавший, - подумал бы ты своей башкой, я что, твоей бабе пришёл книжки читать, ведь я сидел, читал за столом.
- Шибко разозлился я, подумать не успел, – в заключение сказал наш Отелло и принялся вставлять окно.
Больше я никогда не произносила эту расхожую фразу: «кирпич на голову упадёт».
Курица
Юлия Павлоцкая: Рисунки с натуры. В подмосковной больнице.