Промежуток
Промежуток между двумя домами – старыми, серо-кирпичными; горловина асфальта, стёкла окон, запылённые изнутри и снаружи, пышная летняя трава, за тяжёлыми параллелепипедами парабриков… Кот выглядывает из травы – осторожно, точно пробуя воду реальности; и зрачки его мерцают остро, вертикально.
Промежуток преодолеваешь за две минуты, замечая цветы на подоконниках, угол шкафа, смутную картину на стене – знаки чьей-то такой понятной, такой неведомой жизни…
Промежуток, какой возможно прозвучал бы в талантливом фильме ярко, необычно; сконцентрированный кусочек мира, крохотная часть пространства, из которой можно извлечь код… чего? И сам не знаешь.
Восемь - так восемь
Грустный такой осьминог, грустный.
Расположился на камне, свесив щупальца и, казалось, вздыхал.
-Что с тобой, осьминог? – спрашивали прозрачные, отливавшие малиновым медузы.
-Да так, - неопределённо вздыхал осьминог.
Краб, пробираясь по дну, таращил глаза.
-Что задумался, дружище? – обращался он к осьминогу.
-Да вот, - отвечал тот, - живу, и не знаю, зачем у меня восемь ног и ни одной руки.
-Тоже мне, задумался, - рассмеялся краб. – Так надо, значит.
И убежал по своим делам.
А осьминог не делался веселее.
И всё же – зачем? – думал он.
Рыба-попугай, проплывавшая мимо, тоже спросила осьминога:
-Что грустишь, приятель?
Он ответил ей то же, что и крабу.
-Я же не интересуюсь, зачем у меня один хвост, а не два! – отвечала она…
И уплыла.
А действительно, почему у неё только один хвост? Вот было бы восемь, как у меня ног.
И он представил восьмихвостную рыбу-попугая.
Это было так смешно, что он сполз с камня, и поплыл – бесцельно, в общем, но перестав думать о своих ногах.
Восемь – так восемь, и ладно, решил он.
И больше не грустил.
Будто детские воспоминанья залили грязью
Сосед по даче повёл их на пруд – больше некому оказалось.
Пруд этот – золотистый, солнечный, врезанный в скаты берегов, по которым росли ивы, - лежал между дач, и высокие, плотные заборы серели, скрывая чужие жизни.
Рано утром никого не было, и братья плескались, плавали, брызгались, ныряли, а сосед, выкупавшись раз, грелся на солнышке, довольно щурясь, как кот…
Несколько лет назад я, двигаясь к брату на дачу, прошёл мимо пруда… Высохший почти, с чёрными грязными остатками воды, с мусором у неприятных береговых скатов, он точно ударил по глазам.
Будто детские воспоминанья залили грязью…
День рождения Бабы Яги
День рожденья.
У Бабы Яги.
Кто ж ей принесёт пироги?
Или хотя бы какой подарочек?
Одиноко сидит в избушке (разумеется, на курьих ножках), и размышляет.
Толку-то, что всё знаю… Ну, пускай не всё, многое – и про травы, и про заговоры, и про воды. А – никто не любит. Боятся все.
Вздыхает.
День рожденья ей – траурный день.
И вдруг – поднялась, подхватилась, напекла пирогов, и пошла в лес.
Пошла угощать всех – подлинными, из замечательного теста, а вовсе не волшебными пирогами.
-Попробуй, зая!
Спрятался, дрожа ушками.
-Попробуй, не бойся.
Высунулся осторожно.
Попробовал.
Улыбнулся.
-А что это ты, Баба Яга? – удивлённо спросил.
-День рождения у меня, - отвечала. – Вот решила…
И скоро все в лесу знали, что Баба Яга угощает вкуснейшими пирогами.
Отведали все – и лисы, и барсуки, и белки…
А потом…
Зайцы сплели венок и подарили его…
Белки сделали корону из орешков…
Барсуки…
Ну, в общем, все несли что-нибудь Бабе Яге.
И она, расчувствовавшись, плакала от счастья.
Он убил, убил...
Он убил, убил… Он мусорщиком был, из тех, что ходят с длинной палкою, увенчанной острием, собирают окурки, бумажки, прочую мелочь…
От других отличался мрачной, траурной задумчивостью, никогда ни с кем не делился – о чём думает… и думает ли вообще.
Шёл по парку, играя палкой, шёл, шёл… и всадил её в живот гуляющему.
На суде твердил: Бес попутал, всё он, он…
В глаза было страшно смотреть.
Назначили психологическую экспертизу.
А он видел, вновь и вновь прокручивалось перед глазами – парк, дивный, зелёный массив, гуляющие, и он – с вечной острой палкой, никто и ничто, и вдруг…
Поймите вы!
Малышок и Лягушок
Припрыгал – зелёный, лупоглазый, и – уставился.
-Ты кто? – спросил Малышок.
-Я –Лягушок! – ответил гордо. И спросил: А ты?
-А я Малышок, - ответил Малышок.
-Отлично, - сказал Лягушок. – Давай прыгать!
-Лучше бегать, - предложил в свою очередь Малышок.
-Не-е, - ответил Лягушок, - бегать у меня не получится. Я прыгаю.
И Малышок согласился прыгать.
Они прыгали друг за другом.
Сперва.
А потом решили, что через палочку интересней.
Малышок держал палочку (Лягушок не мог, ибо его лапки не были предназначены для держания), а зелёный прыгал. И даже визжал.
-Ух ты! – остановился он. – А раньше у меня визжать не получалось.
-Мне больше нравится кричать, - сказал Малышок.
И он закричал.
Крик получился довольно славный.
Лягушок оценил.
Потом они сидели около пруда.
Лягушок вздохнул, и сообщил, что ему пора.
-Ага, - сказал Малышок. – Приходи ещё. Вернее, припрыгивай.
Лягушок обещал.
Нормально и не нормально
Финальные аккорды мая
Стоял, курил во дворе учреждения, ломая последний час «служебного присутствия», как шутил – горько, впрочем, ибо…
Глядел на траву, которую мягко гладил майский ветер; вспомнилось вдруг – точно лампа осветила кусок в памяти – идёт мимо ограды, люди курят во дворике, и также ветер ласкает траву…
А было это… Да-да, шёл за журналом со своими стихами, Москвой переулочной шёл, таинственной, любимой…
Вздохнул – Эх, так бы каждый день.
И снова посмотрел на сочную трава финальных аккордов мая.
Сколько впереди грусти
Под фонарями встречались, возле её дома – огромного, как отдельная страна.
Женщина вышла из арки, а он стоял у газетного ларька, не работающего уже.
Протянул ей сумку с бутылками вина – грузинского, полусладкого: СССР, период распада, ничего не достать… А у него мама – с возможностями.
-Сколько должна? – спросила улыбаясь, взяв сумку.
-Ничего, - ответил, отчасти рисуясь. – Ты ж знаешь, сколько у меня денег!
Спекулировал монетами тогда – не слишком всерьёз, но всё же имел что-то.
Она протянула ему румяное яблоко:
-К яблочной диете! – улыбнулась.
Худел, начал качаться.
-Извини, не могу пригласить.
Он крутил в руке яблоко.
-Ну, пока, - улыбнулась…
В свете фонарей листва казалась золотой – ещё более золотой, чем была.
Он пошёл домой – грустный, угнетённый, молодой…
Сколько ещё впереди грусти – и не представлял…
Безвестная капля
Вышла из машины – в лёгком розовом платье, и стильных сапожках, вроде и не по сезону: май жарил вовсю…
Парк под акведуком сиял зеленью, и бело-пёстрыми вкрапленьями смотрелись люди, разместившиеся позагорать в траве.
Он, мысленно живописующий пейзаж, спускался по небольшой лестнице, и видел, как розовая девушка обошла недавно построенную церковь, миновала группу деревьев, и… идёт за ним…
Он ускорил шаги, потом свернул.
В низине парка, у серой реки белели киношные щиты, и шла суета, которая часто встречается в различных углах города – снимают сериал.
И девушка вклинилась в толпу, из которой слышалось: Молодцы! Со второго дубля сняли!
А он, миновав горбатый мост, растворился безвестною каплей в гигантском городе…
Май плыл легко...
Реку чистили, обкладывали камнями – гладкими светлыми валунами, и работа шла не быстро, не быстро…
До этого окультурили пруд, к которому идти нужно было вдоль реки…
Его спускали, чем-то выстилали дно, и потом насыпали гальку; делали мостки у берегов, и, стоя на любом, можно было видеть прозрачность воды, синеватое мерцанье глуби.
-Красиво, - сказал один из приятелей.
-Ага, ничего. Дорожки зря щебёнкой засыпали.
-Заасфальтируют, наверно…
Новостройки вырастали за лесопарком, и дома эти напоминали гигантские шкафы с выдвинутыми ящиками.
Приятели пошли в том направленье.
-Если не хочешь брать Мендельсона – я возьму.
-Бери.
Дико звучало со стороны, но о монетах они, о монетах, о юбилейниках, так славно блестевших.
Шли в сторону ярмарки увлечений, где в лабиринтообразном помещении, разбитом на отсеки, множественно глядел антиквариат, а монет…
-Большой выбор, - сказал один.
-Ну да, - подтвердил другой, зевнув.
Бывший завод, в котором размещалась ярмарка, массивно вырастал, наполняя собой перспективу, и трамвай, огибая выступ лесопарка, увозил людей по разным делам…
Май плыл легко, почти не касаясь земли…
Александр Балтин: Промежуток.