|
Дмитрий Макаров: Немного фантастики.
"Никогда не пишите о войне!" - припоминаю я слова одного из мастеров, сказанные, кажется, в Липках, во время мастер-класса на Форуме молодых писателей. Подобные слова мне приходилось слышать не раз, да и не только мне, но и, наверное, многим, кто когда-нибудь присутствовал на обсуждении чьих-нибудь текстов. И это во многом справедливое табу редко кто пытается нарушить. Впрочем, как известно, нет ничего запретного. И рассказ Дмитрия Макарова "Пульс войны", вопреки "стенгазетному" названию, тому доказательство. На мой взгляд, автору удалось вдохнуть в рассказ жизнь благодаря неопределённости. Что это за война? Вроде бы Великая Отечественная, Вторая мировая, а вроде бы нет. По крайней мере, об этом не сказано прямо, несмотря на довольно точное определение места действия: западная Украина - Восточная Польша. Итак, война, не суть важно какая. Суть важно - человек на войне. Рассказ мне по духу напомнил "Путешествие на край ночи" Л-Ф. Селина. И, казалось бы, довольно расхожий фантастический приём - ожившие души мёртвых, наложенный на вполне обыденное представление о войне - и получилось нечто другое, некий взгляд из будущего - будущего по отношению ко времени действия. Текст подкупает тем, что автор, очевидно, не ставил цели удивить. И удивил.
Второй текст, на мой взгляд, гораздо слабее. Это что-то более злободневное, отсылающее не то к расизму, не то к запрету пропаганды гомосексуализма, не то к проблеме людей с редкими заболеваниями. У главного героя почему-то имя на зарубежный манер - Алекс. Словом, в этом тексте мне все гораздо менее понятно - я имею в виду понятно на художественном уровне - в тексте нет второго плана, да и герои гораздо холоднее, чем герои первого рассказа.
Впрочем, может быть, вам все покажется совершенно наоборот
Редактор отдела поэзии,
Родион Вереск
|
Немного фантастики
2014Пульс войны |Индиго 4
Пульс войны
Пульс войны
Егор Климчук, хоть и был молод, никогда не робел в бою. Его совсем мальчишечье лицо с розовыми щёками и сросшимися густыми бровями, сложенными домиком, не выдавало характера бойца. Однако, его отец, Владимир Климчук, будучи полковником в отставке, перед своей кончиной успел хорошо натаскать сына, который теперь уверенно держался в разговоре с офицерами, а если ему случалось участвовать в атаке, Егор в числе первых десяти настигал вражеские позиции. Его тело весьма удачно попадало между пулями, а душа стремилась вознести знамя над вражеской высотой. Командиров не покидало ощущение, что за его нешироким плечом неустанно несёт караул отважный ширококрылый ангел, который мастерски отводит каждый удар на считанные миллиметры от его гимнастёрки. Но теперь Егор Климчук впервые оказался в такой ситуации, где над ним не стоял ни один командир. От его решений зависела судьба четырёх человек, и пусть это был не полк, но они шли рядом с ним, и, пока он был жив, ему была поручена их жизнь. С другой стороны, он нёс ответственность не только перед своей совестью и совестью покойного отца, но и перед честью офицера, и перед командованием штаба. Необходимо было что-то предпринять, и утром третьего дня он, наконец, принял решение:
— Пойдём на юго-восток, во Владимир-Волынский, вдоль предполагаемой линии фронта.
Солдаты замялись. Рядовой Давыдов решился озвучить то, что было у всех на уме:
— Ваше благородие, может на восток, к нашим?
— Обсуждать не будем. Оправляемся сейчас же.
Егор Климчук повернулся и направился уверенной походкой по улице на юго-восток. Прапорщик Лупко поторопил солдат:
— Ну, чего стоите, приказа не слышали?
Тишина прифронтового города была неестественной. В воздухе не было запаха пороха, озноб от взрывов не пробирал землю. Холм был мёртв, его дома, почти нетронутые снарядами, хранили молчанье. Их неверные распахнутые настежь двери не ждали уже своих хозяев и готовы были пустить любого. Порывистый ветер поднимал над улицей пыль и срывал с верёвки забытое кем-то бельё. Ящики и мешки с зерном, посудой и прочей утварью, оставленные в спешке кем-то из жителей, были хаотично разбросаны по улице, некоторые были вскрыты и выпотрошены. Стараясь не зацепить всё это, не споткнуться и не нарушить царящее безмолвие, отряд пробирался к юго-восточной окраине Холма. Но как не старались солдаты идти тихо, шорканье их шагов отзывалось в переулках эхом, и чёрные глазницы нависавших над улицей стен безотрывным призрачным взглядом провожали отряд из пяти человек, нервно вскидывавших винтовки на каждый шорох.
— Давыдов, не суетись, — прапорщик Лупко, толкнул «зелёного» солдата в плечо, отчего тот чуть не потерял равновесие. — Это эхо озывается, лучше под ноги смотри.
Солдат опустил дрожавшую винтовку.
— Ваше благородие, а вы тоже не помните, что произошло, и куда делись все солдаты?
Никола Лупко тяжело вздохнул:
— Думаю, нас контузило, вот и силимся вспомнить, а не можем. Вот помню, отступали к Холму, а потом… Вероятнее всего, наши войска отошли дальше на восток. А там – чёрть их знает, прости господи…
— Тсс! — подпоручик Климчук прижался к стене и показал жестом не высовываться. За углом был замечен человек.
Он появился из неоткуда в ста шагах посреди широкой улицы. Разгоняя камнями настырно кружившее над головой вороньё, он шёл неуверенной походкой, одной рукой прижимал к груди ворох бумаг. Он был в форме, но её принадлежность к какой-либо стороне за его спиной определить было невозможно. Отряд Егора Климчука подкрался ближе и наблюдал за ним из-за разбитой телеги. Солдаты взбодрились, их глаза, уставшие от пустоты бесконечных кривых переулков, загорелись боевым настроем. Для самого Егора появление человека в форме было своего рода надеждой. Надеждой на то, что подпоручик, наконец, сможет покинуть этот проклятый город и вернуться на поле боя, туда, где судьба снова позволит ему сражаться с врагом.
— Немец это! Немец! — шептал Лупко. — Форма не наша, а другому откуда здесь взяться?
— Погоди, Никола. Нет такой формы у немцев, — подпоручик накрыл ладонью ствол трёхлинейки, которую прапорщик держал наготове.
В разговор двух офицеров вклинился рядовой Давыдов:
— Ваше благородие, это немецкий почтальон.
Прапорщик Лупко убрал незнакомца с прицела:
— Откуда знаешь?
— Я видел одного такого мёртвого в Горлицах.
— Уверен?
— Так точно, ваше благородие!
— Да тихо ты! — Климчук жестом подозвал ребят ближе и, жестикулируя обеими руками, принялся объяснять план действий. — Возьмём языка живым. Никола, бери Давыдова и обходи по параллельной улице справа. Оставишь Давыдова за углом дома, а сам пройди дальше и попытайся опередить немца. Мы с Радищевым перейдём улицу и подкрадёмся по переулку слева. Радищев останется за углом напротив Давыдова, а мы с тобой, Никола, опередим немца и встретим его дальше по улице. Когда я или прапорщик Лупко, выстрелим, Радищев и Давыдов выскочат за спиной у почтальона. Соловьёв, ты ждёшь здесь, если проскочит и побежит на тебя, сначала стреляй под ноги. Если не остановится, старайся попасть в руку. На поражение не стрелять! Всем всё ясно?
— Так точно.
Никита Соловьёв, как врач, смог бы оказать помощь при ранении солдат или пленного, и подвергать его опасности не было смысла, подпоручик оставил его в тылу за телегой. Отчасти он это сделал ещё и потому, что не простил бы себе смерти не нюхавшего порох мальчишки. Действовать нужно было уверенно, поэтому Егор распределил молодых бойцов за спиной немца, а опытного прапорщика послал на перехват. Он рассчитал силы так, чтобы с большей вероятностью взять языка живым, показав тому, что он окружён.
Климчук и Лупко без труда опередили почтальона. Тот никуда не спешил. Шёл, едва переставляя ноги. По всему его виду было понятно, что сильного сопротивления с его стороны не последует.
Когда все были на местах, Климчук перевёл дыхание, подал прапорщику сигнал рукой, и они вдвоём вышли из укрытий справа и слева перед немцем:
— Стоять! Ханде хох!
Почтальон замер на секунду, затем медленно повернулся и кинулся бежать от них по улице, туда, где в своих укрытиях ждали сигнала Давыдов и Радищев. Лупко прицелился левее ног немца и нажал на спуск. Случилась осечка. Подпоручик Климчук выхватил из кобуры пистолет, но солдаты всё видели и, не дожидаясь повторного сигнала, выбежали из укрытий. Почтальон оказался в ловушке, он остановился и поднял руки, бумаги посыпались на землю:
— Не стреляйте! Я почтальон!
Взяв языка, подпоручик отдал приказ о привале. Солдаты, кичившиеся успешно провернутой операцией, заняли одну из комнат дома, позицию которого Климчук посчитал выгодной для ночлега, и принялись бороться на руках за широким письменным столом. Егор стоял у окна с видом на перекрёсток. С высоты второго этажа улицы Холма казались ещё пустыннее. С того самого момента, когда подпоручик оказался в ловушке неизвестности, его не покидало ощущение, будто мир очень сильно изменился. Война была для Егора всем, ему казалось, что она длилась всю его сознательную жизнь, и теперь, когда она ушла в неизвестном направлении на неопределённый срок, подпоручик Климчук чувствовал себя не в своей тарелке. Ширококрылый ангел за его плечом оказался не у дел и улетел помогать другим, ныне действующим бесстрашным героям, может быть даже на другую войну. Душу Егора оккупировала печаль от ощущения очень значимой потери, и с каждым новым днём занятые ей позиции множились, и всё труднее было держать эту оккупацию в себе, а делать это было необходимо, учитывая, что подпоручик был единственным в отряде человеком, который скучал по войне. Однако выдержки и дисциплины у него было достаточно, по крайней мере, для того, чтобы отыскать на земле такое место, где земля дрожала бы под ногой, и ветер поднимал бы над ней запахи пороха и смерти. И теперь, ему посчастливилось встретить человека, который, возможно, знал ответы на интересовавшие подпоручика вопросы.
Немец говорил по-русски совершенно без акцента. Его звали Питер, он утверждал, что направлялся из Горлице в Лемберг, на линию фронта с почтой. Почтальон удивился, когда ему сообщили о том, что оба этих города уже неделю как остались на западе от передовой. В его памяти, так же, как и у солдат, был провал, немец ничего не знал о теперешнем расположении войск. Никола Лупко с недоверием отнёсся к его словам, уж слишком белым и пушистым выглядел немец, говоривший по-русски. Питер уверял, что на протяжении всего пути он почти не встречал военных, а это значило, что фронт сместился ещё восточнее, чем думал Климчук, и Холм был теперь в тылу врага. Следовательно, чтобы попасть к своим, нужно было двигаться на восток. Дабы развеять сомнения относительно слов почтальона, Климчук приказал Давыдову принести бумаги, которые тот обронил. К всеобщему удивлению, письма оказались русскими. Рядовой Давыдов принялся озвучивать имена адресантов:
— Владимир Слепаков, Третья Армия… Тарас Зайцев, Третья Армия…
— Я его знал, — Лупко лежал на перине, расстеленной на полу, и мастерил самокрутку. — Он погиб под Горлицами.
— Ярослав Пахомов… Олег Радищев…
— Что ты сказал? – рядовой Радищев вскочил на ноги.
— Олег Радищев Третья Армия.
— Это брат мой покойный написал! Дай сюда!
Радищев выхватил письмо, осмотрел конверт и, удостоверившись, что почерк принадлежит его брату, осторожно вскрыл его, сел в углу и принялся читать. Давыдов тем временем продолжал озвучивать имена, но все адресанты были либо незнакомы собравшимся, либо мертвы. Вдруг Радищев сорвался с места и, сжимая в кулаке письмо, накинулся на связанного немца:
— Где ты это взял?
— Я не знаю… Я не знаю…
— Мой брат умер! Я сам видел его труп!
— Я ничего не знаю, я просто нёс письма!
Рядовой схватил стоявшую у стены винтовку прапорщика, наставил её в грудь немца и нажал на спусковой крючок. Всё произошло мгновенно. Немец закричал, но выстрела не последовало – случилась осечка. Лупко выхватил винтовку из рук Радищева, оттолкнул рядового прикладом к стене и крикнул на него командным голосом:
— Радищев! Под трибунал пойдёшь, рыжая бестия!
— Да вы что не слышите, он всё врёт нам! Письмо Олежки, брата моего недельной давности, только десять дней как я сам труп его видел!
— Что тут у вас происходит? — в комнату вошёл Климчук.
— Радищев языка хотел убить. — Лупко держал рядового на мушке. — Говорит, немец письмо от его брата принёс.
Климчук приказал Радищеву прочитать письмо вслух. Семён Радищев был образован, знакомый почерк не вызывал у него затруднений при чтении. Лишь однажды гордость за брата заставила его сбиться с ритма, в том месте, где Олег писал, что он в составе Третьей Армии шёл на запад от Горлиц. Семён прочитал это известие на одном дыхании, его серые глаза при этом заблестели, а рыжие брови над ними потянулись к ещё более рыжему чубу. В конце письма стояла дата недельной давности.
Сведения, указанные в письме не соответствовали истине, так как и подпоручик Климчук, и прапорщик Лупко, отступали в составе Третьей Армии на восток. Климчук озадаченно посмотрел в пол.
— Радищев, скажи, узнаёшь ли ты почерк своего брата Олега?
— Так точно, ваше благородие!
— А мог ли твой брат всё-таки остаться в живых и написать это письмо?
— Никак нет, ваше благородие!
— Так, — Егор Климчук повернулся к почтальону. — Питер, откуда у тебя эти письма?
— Я не знаю, господин. Я шёл с ними на фронт, я думал, это австрийские письма.
— Я не спрашиваю, что ты думал, где ты их взял?
— Господин, их мне дали австрийские солдаты.
— Что? Это мой брат австрийский солдат? — Радищев кинулся к немцу, Лупко схватил его и, выломав руки, положил на пол. Рядовой рвался подняться на ноги. — Ты врёшь, немец! Ваше благородие, он врёт!
Климчук приказал всем вскрывать конверты. Читать в отряде умели все, и скоро на столе образовалась кучка листков, исписанных мелким почерком. В нескольких конвертах почерк был одинаковый — умеющие писать солдаты помогали своим товарищам послать весточку близким людям. Во всех письмах описывалось недельной давности выступление Третьей Армии от Горлиц на запад. Перед Егором Климчуком встал новый вопрос о судьбе его отряда – идти на восток, взяв в расчёт показания немецкого почтальона, или идти на запад, вслед за Третьей Армией, взяв в расчёт сведения из писем, которые немец же и принёс…
— Ваше благородие, разрешите…
— Говори, Соловьёв.
Подпоручик старался держать совсем молодого врача подальше от опасностей. Сам же Никита Соловьёв хотел быть полезным и принять хоть какое-то участие в происходившем.
— Разрешите сделать осмотр солдат перед выходом из города.
— С какой целью?
— С целью обнаружения тифа.
— Ладно, тогда начни с немца. Кто его знает, чем он там болеет.
— Есть!
Соловьёв принялся осматривать почтальона. Волей судьбы Питер оказался первым его пациентом. Немец был напуган, и нервно дёргался. Когда Никита замерял пульс, почтальон заговорил шёпотом:
— Господин доктор, я не знаю, как это всё объяснить, и я не понимаю, почему русские солдаты говорят…
— Отставить разговоры! — прапорщик Лупко дымил самокруткой, вскрывая очередное письмо.
Никите никак не удавалось нащупать пульс на запястье немца, и он приставил пальцы к его шее.
— Ваше благородие, — Соловьёв поднялся на ноги и медленно попятился назад. — Ваше благородие!
— Ну что там, Никита? — Лупко оторвался от чтения. — Скажи, что он скоро умрёт.
Давыдов с Радищевым засмеялись. Климчук сухо улыбнулся.
— Ваше благородие! Ребята… Нечистая сила! — Соловьёв отбежал в другой конец комнаты.
— Ну что ты завыл, Соловьёв? — прапорщик вскрыл следующий конверт. — У него что, температура?
— Ваше благородие! У немца нет пульса!
Все переглянулись. Давыдов засмеялся. Лупко встал, подошёл к немцу и схватил его за запястье.
— Ну ты даёшь… Показать тебе, как пульс мерят? — Никола подержал руку немца с полминуты, затем приставил пальцы под подбородок. — Да не рыпайся ты!.. И правда, пульс не прощупывается…
— Что за ерунда? — Климчук поднялся с койки. — Он обессилел, только и делов. Соловьёв, ты хоть раз видел настоящий труп, кроме лягушки? А ты, Никола, вроде опытный боец…
— Да погоди ты, Егор, срамить. Пульса у немца, и правда, нет.
Подпоручик резкими шагами пересёк пространство комнаты и приставил пальцы к шее почтальона. Через несколько секунд убрал руку, но не признался, что пульса он так и не нащупал.
— Не ел давно ваш труп.
— Ваше благородие, может, пристрелим его? — Радищев не унимался. — Тогда и узнаем, обессилел он, или мёртвый.
— Тебя, Радищев не спрашивали. — Лупко вернулся на перину.
Егор стоял, глядя на немца. Тот совсем не был похожим на труп, по всему его виду можно было понять, что он трясётся за свою жизнь так же, как трясся бы любой, находясь в его положении.
— Ваше благородие, разрешите…
— Давай, Давыдов.
— Я сегодня утром прислушался и не услышал, как бьётся моё сердце.
— Да что вы, сговорились? И так уже этот почтальон задал жару, ещё вы на мозги капаете!
— Что за чертовщина? — Лупко, не выпуская письма, приставил пальцы себе под подбородок. Его артерия так же молчала. — Послушайте, я в письме нашёл про это:
Всё началось с того, что мы перестали чувствовать пульс. Ходили, вроде, живые, слушали в груди друг друга и не понимали, как такое возможно, что человек жив, а сердце его не бьётся. Затем мы начали видеть сны про свою смерть. Не все сразу. Сначала Илюха проснулся оттого, что вспомнил во сне, как умер. Потом и другие начали видеть сны. Они повторяются каждую ночь, сны про смерть. Теперь мы идём на восток, потому что решили, что если мы умерли и видим друг друга, значит, мы можем повидаться и с другими умершими. Я хочу увидеть Польку, сестру свою…
— Отставить, Лупко! — подпоручик впервые отдал подобный приказ Николе, опытному солдату и человеку в годах. — Мы истощены, не ели два дня, вот и слабый пульс, такой, что не прощупаешь.
— Ваше…
— Что, Соловьёв?
— Ваше благородие, если пульс не прощупать на шее, то его просто нет.
— Да ну тебя! Пойду воздухом подышу. Дышать-то мы дышим? — Климчук направился к двери. — А ты, Никола, вместо того, чтобы ребят стращать, проверил бы свою винтовку.
Выйдя на улицу, Климчук приставил палец к запястью, поводил им справа и слева от жилы, попробовал надавить сильнее и, наоборот, ослабить хватку, но ничего так и не почувствовал. Он приставил пальцы к шее, и долго стоял так, пока не осознал, что и у него самого пульс так же отсутствовал. Подпоручик знал, что если пульса нет на шее, то человек мёртв, но он никак не мог поверить в то, что он может ходить, дышать, разговаривать и думать о смерти при том, что он сам мертвец. От этого мысли его становились ледяными, и, если бы он был жив, то непременно от таких мыслей у него участилось бы сердцебиение. Гробовая тишина города, погружавшегося в сумерки, впервые за три дня породила в душе подпоручика тревогу. Егор никогда ещё не задумывался о том, что будет потом, существуют ли рай и ад, и как они могут выглядеть. Теперь вдруг эти мысли скопом напали на подпоручика и разметали в пух и прах его спокойствие, выдержку и дисциплину. «А что если эта неизвестность и есть ад?» Егор сел на пороге и взялся за голову. Он не мог понять, как так получилось, что он вместо того, чтобы идти во главе атаки под градом пуль, сидит сейчас на пороге одного из пустых домов города-призрака, совершенно сбитый с толку, и рядом нет никакой силы, которая могла бы направить его в нужное русло. Здесь, вдали от командиров, которые, возможно, уже забыли о его существовании, вдали от солдат, занятых прослушиванием пульса, оставленный своим ангелом, он ощутил себя тем самым мальчиком, на которого и был похож внешне. Здесь, вдали от поля боя, ничего ни делало его взрослым отважным воином. Ни враг, ни командование, ни рядовые солдаты не видел его смелости. Он был один, он мог даже заплакать, и никто не увидел бы этого. Здесь он был сам для себя, и у него не билось сердце.
На улицу выбежал Давыдов:
— Ваше благородие! Радищев прыгнул в окно!
— Что? — Егор поднялся с порога.
Вслед за солдатом появился и прапорщик Лупко:
— Радищев убежал, сказал, что к брату пойдёт.
— Дурак! Там враг!
— Господин подпоручик, Егор… — Никола затушил окурок сапогом. — Ты сам не видишь, что неладное творится? Сначала немец принёс русские письма с того света. По нему видно, что не врёт. Пульса нет ни у кого из ребят. И это письмо…
— Кто из нас мертвец, так это Радищев. А если австрийцы не убьют, так это после суда сделают русские! Я лично сообщу командованию о дезертирстве, а вы все это подтвердите! А теперь отбой! Завтра чуть свет, пойдём на восток, через линию фронта к нашим. Давыдов, первый караулишь, далее очерёдность та же. С почтальона глаз не спускать! Всем всё ясно?
— Так точно!
Всех обрадовала весть, что идти предстоит в направлении родной земли. Солдатам хотелось попасть домой и повидаться с близкими. Егор взял себя в руки и был теперь озадачен реальной проблемой. Ему предстояло вести ребят через вражеские укрепления и, если они все и правда мертвы, то ему придётся постараться, чтобы их не убили второй раз.
Ночная тень поглотила Холм вместе со всей его призрачной пустотой. Где-то вдали завыл пёс, это было первое слово, которое промолвил город за прошедшие три дня.
Давыдов разбудил подпоручика через час:
— Ваше благородие, — чуть слышно шептал рядовой. — По улице идёт кто-то.
Климчук поднялся на ноги. Все уже бодрствовали. Лупко смотрел из окна поверх ствола трёхлинейки.
— Что там, Никола?
— Идёт кто-то прямо на нас. Кажись, двое.
— Всем тихо! Почтальон, пикнешь, умрёшь на месте, понял?
Сначала были слышны только шаги, затем разговор. Разговаривали на русском.
— Это Радищев! — прапорщик убрал винтовку. — С кем это он?
Когда два человека приблизились, в свете луны было видно, что это действительно был рядовой Радищев. Рядом с ним шёл французский солдат. Оба шли быстро, что-то бурно обсуждая. Радищев говорил вполголоса, солдат в французской форме больше молчал, а когда отвечал, говорил громко на чистом русском. Они зашли в дом и стали подниматься по лестнице.
— Припугнём наглеца! — Климчук хоть и осуждал Радищева за побег, но в душе был рад, что тот вернулся. — Никола, держи на мушке француза, Давыдов, закроешь за ними дверь, как зайдут.
За дверью послышался голос Радищева:
— Сейчас-то они поверят! Никуда не денутся. Вот сюда проходите…
Дверь открылась, оба зашли в комнату. Радищев усмехнулся:
— Караул спит! Разбужу их…
Радищев подошёл к койке Соловьёва и увидел, что тот целится в него из винтовки. Дверь громко захлопнулась.
— Пришёл, дезертир? — прятавшийся в тёмном углу Лупко, держа наготове винтовку, направился к французскому солдату. — Кто это с тобой?
— Ребята! Вы чего? Вы послушайте, что вам Гильберт расскажет…
— Гильберт? — Климчук приблизился к новому гостю. — Да, пусть Гильберт расскажет, как он попал в этот город.
— Жаль, ваши ружья не стреляют, — француз сел на пол, подперев спиной дверь. Его лица было не различить в темноте. — Я был бы рад умереть.
— Ты говори, да не заговаривайся! — Егор повысил голос. — Наше оружие в порядке, и если я захочу, будет стрелять.
— Будет стрелять так же, как бьются ваши сердца, — француз сделал паузу, отчего комната погрузилась в полную тишину. — Мы все мертвы, и пульс войны затих.
Подпоручик открыл кобуру и достал пистолет:
— Вам не видно в темноте, но я сейчас держу в руках девятимиллиметровый бельгийский браунинг, который я купил лично за свои деньги. Я слежу за его состоянием, и я соглашусь продемонстрировать вам, на что он способен, если вы согласитесь стать его мишенью.
— Господин подпоручик, — Никола подошёл к Климчуку. — Он же француз, а не немец!
— Француз, а русский знает лучше тебя, Никола, — от тяжести оружия в руках, Егор воспрял духом и вновь ощутил себя на поле боя. — К тому же, французов в этом городе в ближайшее время не ожидалось.
— Стреляйте, подпоручик, — француз выпрямил спину, в голосе его появилась насмешка. — Допустим, вы правы, и я ваш враг, стреляйте, не мучайте меня.
— Егор, будет тебе! — прапорщик положил руку на плечо подпоручика, который уже взвёл курок.
Француз поднялся на ноги и начал медленно приближаться к Климчуку:
— Пусть стреляет. Стреляйте, подпоручик!
— Стоять… — Климчук сделал шаг назад. — Стоять!
Француз подошёл ещё ближе и сделал движение рукой в сторону своей кобуры. Подпоручик нажал на спуск.
Пистолет не выстрелил. Он ещё раз взвёл курок, потом ещё, затем отбросил пистолет и вырвал винтовку из рук прапорщика. Француз стоял перед ним, угрожая кулаком с выставленными указательным и средним пальцами.
Подпоручик застыл, солдаты испуганно переглянулись. Француз сделал жест, имитирующий выстрел, снова сел спиной к двери и начал говорить:
— Я уже тысячу раз рассказывал эту историю. Вы не сможете меня убить, потому что я умер почти год назад на западном фронте.
Солдаты подошли ближе к рассказчику. Гильберт продолжал:
— Сначала я не понимал, почему мир стал таким пустым. Людей вокруг почти не было. Но вскоре я увидел сон о том, как меня застрелили. Сон был настолько правдоподобным, что, проснувшись, я, как и вы, проверил свой пульс. С тех пор я каждую ночь видел сон про свою смерть и пытался определить, кто же убил меня, но у меня не получалось, слишком много тогда звучало выстрелов.
Егор подобрал с пола свой браунинг, француз продолжал говорить:
— Я бродил по Европе среди таких же мертвецов, как я, и каждую ночь видел один и тот же сон. И однажды я всё же заметил во сне человека, который убил меня. Я решил найти его в этом мире и долго бродил по городам. Но, очевидно, тот ещё был жив, я так и не встретил его. Позже я встретил тех, кто знал моего убийцу – их лица я так же видел во сне на поле боя. Немцы сказали, что мой убийца должен быть на восточном фронте. Теперь я иду на восток и надеюсь, что он уже мёртв…
— Так что же получается, — Лупко перебил гостя. — Если моя жена умерла, я могу повидаться с ней?
— Я шёл сюда через Германию, думал, может меня кто-нибудь убьёт ещё раз. Раз и навсегда. Но этого не произошло, потому что ни один человек не может убить другого в это мире. В Германии я встретил одного старого китайца. Его убили в молодости из-за женщины, и все эти годы он мертвецом путешествовал по свету. Он-то и рассказал мне, как всё устроено по эту сторону смерти…
— Так что ты молчишь, увижу я её или нет? — Прапорщик сделал шаг в сторону рассказчика.
Гильберт поднялся и отошёл к окну. Посмотрел вдаль, словно мог что-то различить в ночной темноте, затем повернулся и, усевшись на подоконнике, заговорил:
— Ваша жена была убита?
— Нет…
— Значит, Вы её не увидите. Не все мёртвые здесь оживают. Только те появляются здесь, кого убил человек. Мы воскресли, чтобы дожить годы, отведённые нам судьбой. И я бы не пожелал вашей жене оказаться здесь, — француз сделал паузу.— Господа, это не рай и не ад. Это место я бы назвал тюрьмой без стен. Вы это поймёте, когда начнёте видеть сны о смерти. Каждый раз, когда вы будете смыкать глаза, вы будете видеть сон о том, как вас убивают. Вы будете видеть это, но не в силах будете это изменить. Сначала сон будет мутный и сумбурный, но потом с каждым разом он будет прорисовываться, вы будете замечать всё новые детали, до тех пор, пока это не станет пыткой. Я не сплю уже сорок семь ночей, такие мерзкие эти сны… Отсюда нет выхода, остаётся только ждать. Поэтому я хочу найти своего убийцу, я надеюсь, что это мне поможет.
Климчук слушал Гильберта, вертя в руках браунинг:
— А почему вы с немцем говорите по-русски?
— Здесь нет разделения по нациям, немец, не немец. Мы говорим на языке мёртвых. Вы слышите русский, а господин почтальон, кстати, пора бы его уже освободить, слышит немецкий. Я слышу французский. Это просто так кажется, что мы слышим родной язык. На самом деле это не так.
— Ах, вот почему у немца оказались русские письма! — Радищев направился к Питеру с ножом в руках, чтобы разрезать верёвки. — Извини, немец…
— Отставить, рядовой! — Климчук не спешил с выводами. — Нам нужно всё обдумать, прежде чем принимать решение.
Француз поднялся на ноги и медленно направился к двери:
— Ну, вы здесь обдумывайте, а я дальше пойду, если не возражаете, — Гильберт повернулся лицом к Егору и улыбнулся. Его улыбку осветил лунный свет. — Вы же позволите мне уйти, я ведь не немец.
Гильберт ушёл, оставив ребят с целым ворохом мыслей, которые никогда бы не пришли им в голову при жизни. Солдаты принялись обсуждать произошедшее, но Климчук приказал спать. Подпоручик и сам хотел бы поговорить обо всём этом, но он был старшим и не мог показывать слабину. После отбоя он долго лежал с открытыми глазами, вспоминая всех тех, кого бы он смог увидеть после смерти, если бы всё сказанное французом оказалось правдой. Лица мёртвых людей выплывали из тумана, окутавшего сознание Егора. В основном, это были солдаты, русские и австрийские. Их было много, казалось, числу их не было предела, но они выплывали из памяти снова и снова. Словно бумажные кораблики, лица промокали и тонули, а на их месте появлялись новые. Сон накатил на его глаза ближе к утру. Это был один из тех снов, о которых говорилось в письме мёртвого солдата, и о которых рассказывал француз.
Климчуку было поручено задание – найти дом, в котором жил русский австриец, шпионивший за войсками. На улице смеркалось, подпоручик стучал в окно очередной избы на окраине города, с ним были два солдата. Дверь долго никто не открывал, но в доме горел свет. Солдаты обошли избу вокруг, громко стуча в окна. Собаки всей округи облаивали непрошенных гостей. Наконец, пожилая женщина открыла дверь:
— Чего вам, ребята?
— У нас приказ обыскать ваш дом, — подпоручик поднялся на порог. — В ваших интересах не сопротивляться. Мы посмотрим и уйдём.
— У нас и некому сопротивляться. Заходите. Скотины у нас нет, всех кур давно словили.
Егор с одним из солдат зашёл в избу. На крыльце он заметил капканы:
— С вами живёт охотник?
— Да, супруг мой. Он сейчас поехал к сестре в Любомль, за продуктами. Есть совсем нечего.
— А из молодых живёт кто с вами?
— Сын жил раньше здесь, потом женился. Теперь живёт на том краю города.
Климчук прошёл через сени в первую комнату, затем во вторую. Ничего подозрительного он не обнаружил.
— Ладно, извините за беспокойство.
— Да что ты, служивый. Сейчас время такое…
Климчук направился к двери и уже вышел в сени вслед за своим солдатом, как вдруг услышал глухой звук. Подпоручик остановился в дверях:
— Кто прячется в доме?
— Одна я, нет никого…
Климчук вернулся в комнату, снял с крюка керосиновый фонарь и подошёл к столу, под которым он заметил прямоугольную крышку погреба. Подпоручик отодвинул стол, потянул левой рукой крышку на себя и опустил правой рукой фонарь вниз, насколько это было возможно. В погребе он увидел людей. Это были четыре человека. Ближе всех стоял мужчина, он держал в руках ружьё, направленное на Егора. Женщина за ним обнимала руками двоих детей. Прозвучал выстрел. Раненный в грудь подпоручик сорвал с пояса гранату. В этот момент на него набросилась хозяйка. Климчук упал на одно колено, женщина по инерции пролетела мимо него и свалилась в погреб, крышку которого Климчук всё ещё держал открытой. Обессилев, Егор опустил крышку, просунув под неё гранату. Взрыв был последним звуком, который услышал лежащий на полу подпоручик.
Солдат разбудили звуки, доносившиеся с улицы. Это были людские голоса и топот копыт. Прапорщик Лупко выглянул в окно. На улице были русские солдаты и люди в простой одежде, их было много и появились они стремительно, словно с вечера были там, а сейчас только проснулись.
— Наверное, на заре был артобстрел, — Климчук поднялся с койки и подошёл к окну. — Вы помните, нам сообщили ещё до смерти, что по данным разведки готовится артобстрел?
— Так они все мёртвые? — Давыдов отпрыгнул от окна.
— Возможно. Мы сейчас это проверим. Всем собраться и быть готовыми к выходу.
Собираться долго не пришлось, через десять минут отряд подпоручика Климчука вышел на улицу. У дверей дома стояли два рядовых. Они отдали честь офицерам. Климчук приказал Соловьёву проверить их пульс. Как он и ожидал, сердца их не бились. Подпоручик отвернулся и посмотрел вдаль на людей, которые ещё не знали, что произошло. Улица была наполнена голосами мертвецов.
— Господа, объявляю всем собравшимся от имени командования о том, что враг повержен, и война закончилась. Можете быть свободными… до следующего приказа.
Климчук поправил фуражку и направился прочь быстрым шагом, словно куда-то спешил. Никола Лупко окликнул его:
— Егор, а ты куда же?
Подпоручик ничего не ответил, только поднял руку в знак прощания.
Егор Климчук шёл по улицам города, ожившего и наполненного звуками. От людского гула у подпоручика кружилась голова. Мысли о воскрешении не покидали его, вороньей стаей они кружили над неприступными серыми скалами вопросов о жизни и смерти. Егор силился понять, для чего ему было отведено время после смерти, и зачем ему жить, когда жизнь так обесценена, что можно не бояться её потерять. С каждым шагом Егор Климчук всё дальше уходил от своего отряда и всё дальше он залазил в терновый куст бесконечных само копаний.
Холм сильно изменился за прошедшую ночь. В его воздухе стало слышно пение птиц, погибших во время артобстрела. В этих соловьиных песнях не было ничего от вороньих стай, круживших в мыслях Егора, и в них не было ничего от войны с её канонадами. Соловьи не знали ещё, что мертвы, они пели о своей птичьей жизни, так же красиво, как и несколько дней назад, когда подпоручик в составе третьей армии отступал к Холму. Но теперь это была песня мертвецов, и появление её исполнителей в городе было не единственным последствием минувшей ночи. Многие дома теперь были разрушены, тут и там зияли дыры от снарядов. Улицы в некоторых местах были завалены так, что приходилось идти в обход. Блуждая среди завалов, Егор подошёл к западной окраине Холма. С этой стороны город был почти уничтожен, и подпоручик с трудом нашёл развалины дома, в котором встретил свою смерть и воскрес три дня назад. Он расчистил от обгорелых брёвен остатки деревянного пола, нащупал в пыли и пепле ручку крышки погреба и с силой потянул её вверх. В лицо пахнуло сыростью. Там, под землёй что-то тихо щёлкнуло. Это была осечка ружья, из которого подстрелили Егора. Подпоручик отбросил крышку в сторону:
— Можете выходить. Война закончилась.
Лестница была сломана. Егор опустил в погреб обломленный взрывом кленовый сук и помог людям выбраться наружу. Первым поднялся мужчина, за ним две женщины. Все трое закрывали руками глаза от света. Среди них Егор узнал хозяйку дома, а также своего убийцу. Детей в погребе не было.
Индиго 4
Алекс застал Нину, сидящей на чемоданах. Её лицо было повёрнуто в сторону окна, запястья были скрещены на коленях, казалось, вся её фигура, облачённая в лёгкое голубое платье, была насторожена и готова к его атаке. Не разуваясь, Алекс пересек залитую солнцем комнату, опустился перед ней на одно колено и аккуратно снял с её переносицы очки. Нина посмотрела на него ярко-оранжевой радужкой глаз:
— Я уезжаю. Поезд через два часа.
Алекс взял её за руку:
— Ты что, куда ты опять собралась?
— Из пункта «А» в пункт «Б».
Нина уже давно хотела уехать из города, в котором не было жизни таким, как она. Пунктом «Б» была организованная властями колония индиго на берегу моря. Для путёвки нужно было пройти обследование и поставить соответствующую печать в паспорте. Нина сделала это втайне от Алекса. Он знал, что это когда-нибудь произойдёт.
— Ты хочешь расстаться со мной?
Нина поцеловала его в нос. Её глаза блеснули жёлтым:
— Нет, Алекс. Нет, я просто не могу уже так. Я хочу пожить там, где мне не нужно будет носить линзы и очки. Я хочу идти по улице без очков среди людей, которые не будут смотреть искоса, которые не станут обходить меня за десять метров.
Алекс поднялся на ноги:
— Хорошо, мы поедем вместе. Ты и я…
Нина одёрнула ладонь из его рук, встала и отошла к окну. Порыв ветра поднял светлые волнистые волосы с Нининых плеч.
— Ты знаешь всё. Нам нельзя там вместе. Там только такие, как я. А я поживу там месяц и вернусь сюда, к тебе. Алекс, я правда очень устала и хочу отдохнуть…
Алекс понимал, что чем дольше он сдерживает Нину, тем больше накаляет обстановку. Ему тоже нужно было время, чтобы всё осмыслить и придумать что-то такое, что облегчило бы их жизнь. Алекс ждал, что его повысят в должности, и тогда они смогли бы переехать в Финляндию, где к индиго относились намного лояльнее. Однажды он намекнул на то, что некоторые индиго делают операции на глаза, чтобы быть похожими на обычных людей. Тогда они с Ниной очень сильно поругались, и теперь он просто обязан был уступить. Алекс подошёл к ней и надел обратно очки. Её глаза перед тем, как скрыться за линзами, стали серыми.
— Ладно. Поехали на вокзал.
Поезд задерживался, и расставание получилось долгим. Они стояли, обнявшись, Алекс ловил слёзы на её щеках. Небо затянулось тучами, подул холодный ветер, начал накрапывать дождь. Этого следовало ожидать, вокруг расстроенных индиго всегда что-нибудь происходит, и тучи на небе – это не самое страшное. Кто знает, сколько индиго этим же поездом едут на юг.
Обычно, рейсы, на которых больше трёх пассажиров индиго, сопровождались службой безопасности и несколькими психологами. И этот поезд не был исключением – я заметил группу людей в серой форме, они стояли под серыми зонтами. Время от времени, они расходились в разные стороны, заходили в поезд и снова собирались вместе на перроне. Когда все пассажиры заняли свои места, люди в сером разошлись по вагонам. Поезд тронулся.
Нина махала нам рукой и посылала грустные воздушные поцелуи. Затем её лицо с широкими солнцезащитными очками исчезло в темноте купе. Мы молча проводили последний белый вагон, и ещё минуту стояли на перроне после того, как он исчез за поворотом.
— Дура! — Алекс махнул рукой и развернулся к выходу.
Необычные способности этих людей назвали «Отклонением индиго четвёртого поколения». Здесь всё понятно, не могли же их назвать колдунами и ведьмами и сжечь. О них тогда ходило множество слухов и легенд. В одних говорилось, будто эти необычные люди, ни много ни мало, пророки, посланные с какой-то важной вестью. В других индиго выставлялись колдунами-гипнотизёрами, на которых можно было смотреть только сквозь солнцезащитные очки. Некоторые учёные утверждали, что индиго – это новая эволюционная ветвь, которой природа решила защититься от антропогенного негатива. Другие учёные предлагали версию о мутациях, связанных с совокупным влиянием электромагнитных, радиоволн, и радиоактивного излучения на геомагнитное поле земли. В последних двух версиях индиго рассматривались как некие радиостанции, ведущие на подсознательном уровне диалог с живой и не живой материей. И в случае, если действительно имела место эволюция, учёные предсказали появление в скором времени людей индиго, которые смогут вести диалог с материей уже на сознательном уровне, и, следовательно, смогут контролировать всё происходящее в мире. Индиго стали бояться не только суеверные. Парламент выпустил закон об ограничениях деятельности людей с отклонениями индиго. Им запрещалось работать с детьми и появляться в некоторых общественных местах, например в кинотеатрах. Это объясняли тем, что кино может спровоцировать у индиго негативные эмоции, от чего могут пострадать люди. Также, им запретили иметь водительские права.
Индиго всегда оказывались рядом с какими-то необычными происшествиями, и никто не хотел от них сюрпризов. «Индиго 4» – такие отметки стали делать в их документах для упрощения контроля. О колонии тогда не было речи.
Клеймо ставилось вовсе не для идентификации. Ведь отличить их от обычных людей можно и без всяких отметок, достаточно посмотреть им в глаза. Радужка у них очень светлая, почти белая, её оттенок меняется в зависимости от освещения. Зрелище это одновременно пугает и завораживает. Голос их спокойный и очень приятный, если вы заговорите с индиго, то не заметите, как за этой беседой пролетят часы. Ещё они очень красивы. Но не дай бог вам в их присутствии сделать что-то такое, что противоречит своеобразным законам морали индиго. Мораль эта не всегда поддаётся человеческой логике, но если что-то пойдёт с ней вразрез, тогда может произойти невообразимое. Например, удар молнии в солнечный день, или землетрясение. Индиго не обладают никакими уникальными способностями, просто за ними как будто кто-то смотрит сверху. Когда они плачут, идёт дождь и сталкиваются автомобили, а когда они смеются – выходит солнце, и люди вокруг становятся по-дурацки счастливы, словно от приёма эйфоретиков.
Власти посчитали необходимым не дожидаться дальнейшей эволюции и начать депортацию заранее. Сначала это происходило на добровольной основе. В колонии «Индиго 4» людям с соответствующим штампом разрешалось пребывать неограниченное количество времени. Субтропический климат и близость морской воды притягивали людей, которые считали себя белыми воронами в нормальном обществе. Они не торопились покидать колонию, некоторые возвращались туда снова.
Колония насчитывала две тысячи жителей, когда стала работать только на вход. Виной тому стало происшествие, унёсшее десять жизней. У работников ночной смены одного из заводов растительных масел остановилось сердце. Тогда в чане с семенами обнаружили мёртвую индиго. Случай весьма смутного происхождения. Власти забили тревогу и издали кучу законов, ограничивающих индиго в перемещении, возможностях заработка и распространяющих ещё десятки запретов, которые не действовали на территории колонии, куда индиго поплыли рекой и лагерь закрылся. Это произошло через полтора месяца пребывания в нём Нины.
Алекс прибыл в колонию с очередным визитом и долго бегал от окна к окну с документами, на которых не хватало то печати, то подписи. В конце концов, он понял, что в лагерь его не пустят. К тому времени колония уже имела два кольца усиленной охраны. С её обитателями нельзя было разговаривать по телефону и видеться в виртнете. Администрация сообщила, что всё это – временные меры, и Алекс стал ждать. Большинство населения страны выступало за депортацию индиго, «колдунов» и «ведьм» боялись все, и власти не спешили открывать лагерь, в который продолжали стекаться остатки индиго. Так шли месяцы. Алекс получил заветную должность в офисе в Финляндии, но ехать туда без Нины он, разумеется, не собирался. Однажды я зашёл к нему и увидел, что он собирает рюкзак. Вещи, которые он туда складывал, вряд ли пригодились бы ему на работе.
— Что это? Ты что, опять к ней собрался?
— Это костюм-невидимка, только что курьер привёз. И… да, я еду в колонию.
Отговаривать его было бесполезно, и я навязался ехать в лагерь с ним – проследить, чтобы он чего-нибудь не натворил. Один наш общий знакомый уже пробирался в колонию, но выкрасть оттуда свою возлюбленную он не осмелился. Мы сообщили всем, что отправляемся на несколько дней на юг, в охотничье хозяйство моего друга. Взяли с собой палатку, ружья и удочки для отвода глаз. Моя жена и наши с Алексом родители догадывались, куда мы едем, но вряд ли они знали, зачем.
Ехали по скоростному шоссе почти без остановок. Всю дорогу я пытался заговорить с Алексом на отвлечённые темы, а он насвистывал какие-то одному ему известные мелодии и ограничивался автоматическими «да» и «нет». После очередного моего вопроса, он ничего не ответил, просто включил радио. Алекс вёл агрессивно, и по всему его виду было понятно, что он утомлён всей этой бумажной волокитой, не увенчавшейся успехом, и что он пойдёт напролом и не будет больше церемониться с «офисными ботами», как он их называл. Я не хотел, чтобы наша миссия вышла боком. На одной из заправок я сменил Алекса за рулём и сказал то, что не давало мне покоя последние два часа:
— Что бы не случилось, ружья остаются в багажнике.
Затем добавил:
— Да?
— Да.
Это меня немного успокоило, развёрнутого ответа на этот раз я от него слышать не хотел.
Нам оставалось восемьдесят километров пути, когда начало светать. По обочинам замелькали палатки, в тени которых торговцы раскладывали фрукты и развешивали рыбу. В последний раз мы были здесь два года назад, после свадьбы Алекса, и это была как будто другая дорога. Нас было четверо, Нина ехала с нами, и её глаза были того же цвета, что и небо над машиной.
В месте, отмеченном на карте навигатора, нас встретил Сервер, проводник, которого Алекс нашёл в виртнете. Сервер был моложе нас. Парень небольшого роста молча пожал руку, затем повернулся и, кинув через плечо «Езжайте за мной», сел за руль старой тойоты. Мы следовали за его авто до отеля, в котором у нас был забронирован номер. Сервер познакомил нас с женщиной, сидевшей за столом с книгой в руках, и ретировался, предупредив, что в десять вечера заедет за нами. Её звали Виктория. На вид лет тридцать пять-сорок, приятной внешности с мягким голосом. Она показала наш номер и разъяснила местные порядки. Алекс узнал в ней индиго, а я ничего странного не заметил, кроме дурманящего голоса и загорелых икр.
После освежающего душа накатил сон. Когда я проснулся, мне казалось, что я закрыл глаза на секунду. На часах было восемь вечера. Алекс уже был на ногах. Он примерял костюм-невидимку – китайскую подделку новой японской модели, разработанной для военных нужд. Я помог ему разобраться со снаряжением. Камера на воротнике, шедшая в комплекте, так и не заработала, зато с основными функциями костюм-невидимка справлялся. Разработчики не далеко ушли от технологий начала века. Алекс был не совсем невидимым, в костюме он был похож на стеклянного человека. В инструкции говорилось, что в отличие от предыдущих моделей, при повреждении отдельных участков ткани, костюм не теряет своих свойств. Он и вправду был хорош. Когда я щёлкнул выключатель, в вечернем свете, проникавшем с улицы, я не смог различить силуэт своего брата. Алекс незаметно обошёл меня сзади, взял со стола фонарь и включил его, светя мне в затылок. Я обернулся. Он уже стоял у холодильника, отключив функцию невидимки.
Мы выпили на балконе по две чашки крепкого кофе. Узкая улочка под нами пришла в движение. Загорелые отдыхающие возвращались с пляжа домой, неся в руках сумки и полотенца. В противоположную сторону шёл другой поток. Уже переодевшиеся люди выходили в остывший от жары городок, чтобы проветриться перед сном, покурить кальян и пропустить в баре рюмку-другую. Несомненно, они знали о близости поселения индиго, но отдыхать им это не мешало. Странно было ощущать себя среди всех этих людей рядом с Алексом, одетым в костюм-невидимку. Я подумал о том, что вряд ли мы в этот раз искупаемся в море, такое близкое и манящее своим шумом, слышимым сквозь музыку и смех. И от этого на душе становилось серо, словно пришлось отменить долгожданный отпуск.
Сервер заехал без пятнадцати десять, мы увидели его тойоту с балкона. Вышли, сели в машину, которую Сервер уже успел развернуть. Ехали в потоке людей медленно, пока не выехали на улицу с тротуарами. После нескольких зигзагов по городу, мы оказались на серпантине. Я почувствовал, как в крови прибавилось адреналина, и участился пульс. Алекс ехал с каменным лицом, держась за ручку под крышей. Сервер давил на газ уверенно, не снижая скорости на поворотах. Дорога была ему знакома.
— Как договаривались, я вас проведу через первое кольцо, там вас будет ждать Артур. Дальше с вами я не пойду, говорят, индиго в дурном настроении.
Мы с Алексом молчали. Побережье скрылось за деревьями. Машин было немного, ничто не препятствовало движению. Проехав через ущелье, мы оказались на открытом плато, деревья здесь росли реже. Сервер сбавил газ и выключил фары, проехал метров двести до знака и свернул направо, на грунтовку.
Дальше ехали наощупь, водитель каким-то образом различал дорогу. Она снова вела вниз, то складываясь гармошкой, то разворачиваясь в прямую линию. Вскоре показались огни вышек первого кольца ограждения. Тойота двигалась параллельно периметру. Когда вновь оказались среди деревьев, сервер остановил машину и долго вглядывался в темноту. Затем он вывернул руль и смело надавил на газ. Было слышно, как ветки скребут по крыше. Мы вышли из тойоты, не хлопая дверями, и оказались в зарослях каких-то хвойных растений. На улице моросил дождь.
— Сейчас пойдём быстро.
Пятнадцать минут мы почти бежали по тропе, светлую полоску которой было хорошо видно в темноте. Дождь, казалось, с каждой минутой усиливался.
Проводник замедлил шаг, отошёл немного вправо от тропы и остановился над большим круглым тёмным пятном. Это была крышка люка. Сервер извлёк из росшего поблизости куста металлический крюк. Поддев им крышку и оттащив её в сторону, он ловко нырнул вниз.
— Давайте за мной. Нужно успеть, пока меняется охрана.
Мы с Алексом спустились вслед за ним по ветвистому стволу дерева, выполнявшему функции лестницы. Сервер включил фонарь.
В тоннеле нас встретил затхлый воздух. Стены были изрисованы аэрозольными красками. На полу в свете фонаря выскакивали из темноты чёрные круги автопокрышек. По дну тёк ручей. Мы бежали метров двести, чуть ссутулившись и перепрыгивая через препятствия. Я несколько раз ударился головой о бетонный свод. Вдали показался огонёк. Вскоре стало видно, что это человек, держащий в руках фонарь.
— Это Артур. Давайте скорее.
Мы устали бежать и стали чаще спотыкаться. Наконец, мы добрались до человека с фонарём. Это был молодой короткостриженый парень с белыми глазами, одетый в высокие ботинки, джинсы и дублёнку. Сервер потребовал от Алекса оплаты. Алекс сначала не соглашался отдавать деньги, ведь мы ещё не добрались до второго кольца. Время было на исходе, и мы договорились с Сервером о половине суммы. Вторую половину мы должны были отдать Артуру, когда он доставит нас в колонию. Сервер ушёл в обратном направлении, дальше нас повёл Артур. Ещё метров тридцать мы шли по тоннелю до металлической лестницы, по которой выбрались наружу. На улице была гроза. Молния сверкала прямо по курсу, казалось, прямо над головой разрывалось небо. Пробежав сто метров под проливным дождём, мы оказались в зарослях молодняка у забора, на котором висела табличка «Под напряжением». Алекс остановился в нескольких метрах от металлической сетки.
— Не бойся, мы отключаем этот участок. У нас мало времени. Сейчас смена караула.
Пробравшись через лаз, мы оказались на территории колонии индиго. Ближайшая вышка была слева, в пятидесяти метрах. Мы взяли правее. Сначала шли по оврагу метров двести, бод ногами было месиво. Костюм Алекса был водонепроницаемым, а в моих летних кроссовках хлюпала вода, моя одежда прилипла к телу. Овраг кончился, и мы выбрались на кукурузное поле. Шли долго, прямо по кукурузе, и чем дальше продвигались, тем сильнее и холоднее дул ветер. Яркие ломанные линии молний касались земли где-то совсем рядом. Треск грома отзывался вибрациями грудной клетки. Артур остановился, повернулся к нам и сделал жест, чтобы мы подошли ближе. В ветре и ливне, он старался говорить как можно тише:
— Когда зайдём в колонию, старайтесь не показывать никому глаза.
Я достал из кармана очки и показал их Артуру.
— Плохая идея. Мы не носим очки. Тем более ночью.
Когда вышли к поселению, дождь сменился снегом, ветер стал таким сильным и холодным, что мне показалось, будто тысячи микроскопических острых льдинок вонзились в моё тело. Спустя пятьдесят метров пути в неистовой метели я перестал чувствовать руки и ноги. Молнии продолжали ударять в почти испепелённые кривые стволы деревьев, некоторые из которых на секунду воспламенялись, но вьюга гасила огонь. Я вспомнил слова Сервера о том, что индиго в дурном настроении, знал бы я в каком, надел бы водолазный костюм. Хотя, вряд ли мой брат в тот момент чувствовал себя лучше в костюме-невидимке, который отказывался работать в такую погоду. Вскоре показались длинные трёхэтажные дома. Они тянулись вдоль узкой улицы, освещённой единственным фонарём, который функционировал, несмотря на адскую погоду. Здесь не от кого было прятать глаза, которые практически и не открывались, я видел только ноги Алекса и старался не потерять их из виду. За первым домом свернули направо, там оказалась такая же улица с такими же домами. Ветер как будто стих, молнии остались за углом. Мы зашли в один из подъездов, поднялись на второй этаж. В свете лампочки я заметил, что моя одежда покрыта льдом. Алекс, как будто бы чувствовал себя лучше, хотя весь заледенел, так же, как и я.
— Пришли.
Артур нажал на звонок несколько раз, чередуя длинные и короткие нажатия. Дверь открылась, мы зашли внутрь.
Нина стояла в прихожей. Её было не узнать: с волос совсем сошла краска, они заметно прибавили в длине, лицо её похудело, скулы чуть поднялись. Она была такой же красивой, только немного другой. Нина обняла Алекса, и меня, они уставились друг на друга голубыми глазами, по щеке Нины потекла слеза.
— Мои родные… Чайник горячий, идём скорей на кухню.
Тёплая одежда, горячий чай и живой разговор, перескакивающий с темы на тему, сделали своё дело. Спустя три часа мы отправились в обратный путь, чтобы успеть к следующей пересмене. Было уже не так холодно. Перестал дуть ветер, мелкая снежная крупа спокойно опускалась вниз, раскатов грома не было слышно. Вышли из поселения, пересекли поле. Когда выбрались из оврага, увидели мелькнувший на вышке огонёк зажигалки. Артур остановился.
— Они уже поменялись, дальше я не пойду. Сервер будет ждать вас на той стороне тоннеля. Счастливого пути.
Артур спешно исчез в темноте, оставив нас в ста метрах от бреши в заборе. Ночь подходила к концу, времени на раздумья не было.
— Я их отвлеку, встретимся с той стороны. — Алекс надел маску и включил камуфляж.
Нина обняла его невидимое тело:
— Ты куда? Я без тебя не пойду!
— Некогда спорить, — Алекс говорил сквозь маску. — Всё, идите… Идите!
Алекс направился к вышке и спустя секунду мы уже потеряли его из виду. Через какое-то время прожектор на вышке резко дёрнулся в сторону, охранник что-то крикнул. Мы с Ниной перебежками стали пробираться к забору, я постарался определить в темноте точное местоположение лаза и угадал с первой попытки. Когда я вслед за Ниной пролез в брешь, раздались выстрелы. Нина закричала, и мне пришлось закрыть ей рот рукой. Резкий порыв ветра ударил по сетке забора. Вдали посыпались искры. Я попытался успокоить Нину:
— Тихо, тихо! Смотри не убей нас.
Нина кивнула головой, и я убрал ладонь с её губ. Спустя минуту прибежал Алекс, подгоняемый звуками неприцельных коротких автоматных очередей.
— Вы где?
— Сюда иди!
Алекс вывалился из бреши, и мы втроём направились к тоннелю. Совсем рядом из темноты вынырнули трое охранников с фонарями:
— Стоять!
Люк никак не попадался на глаза. Мы увидели его только когда охранники стали светить нам в спины. Поспешно спустились в тоннель и, включив фонарь, побежали сломя голову, спотыкаясь о покрышки. Охранники спустились вслед за нами:
— Стой! Стреляю!
Их слова громким эхом пружинили от стен. Следом прогремела автоматная очередь. Нина споткнулась и упала от испуга, в тот же миг огромная стая летучих мышей пронеслась мимо нас в сторону преследователей. Сразу два автомата оглушили нас – теперь охранники стреляли в мышей. Грохот выстрелов дополнился пронзительным писком. Пули летели мимо нас и рикошетили о бетонный свод, Алекса зацепило, и он упал на пол. Нина упала рядом с ним и прижалась к его груди:
— Алекс!
Свод тоннеля задрожал, на головы посыпалась пыль, из бетона выпадали целые куски. Нина на таких эмоциях могла похоронить нас в этом тоннеле. Я осмотрел Алекса, рана была сквозной и ничем не грозила. Нину это успокоило. Спустя пару секунд он пришёл в себя, и мы с Ниной помогли ему встать. Земля перестала дрожать, мы неслись по тоннелю, высоко поднимая ноги, так быстро, как только могли. Фонарей охранников уже не было за спиной. Может они вернулись обратно и поднялись на поверхность, и тогда нам следовало постараться, чтобы они не обогнали нас. А может, Нина навсегда оставила их здесь.
Когда добрались до открытого люка, Сервер помог нам выбраться. На улице снова шёл сильный ливень. Бежать оставалось около километра, у всех откуда-то появились силы. На вышке внешнего кольца завыла сирена. Когда подошли к машине, нас там уже ждали:
— Куда бежим ребят? — охранник включил фонарь над стволом винтовки, направленной прямо на нас. — В такую погоду на пикник не ходят, что вы здесь забыли? — он осветил лицо Нины. — Мне кажется, или индиго сбежал из лагеря?
Вдруг что-то ударило по капоту тойоты. Звук удара повторился снова, на этот раз удар был сильнее. Кусок льда упал прямо нам под ноги. Затем ещё один. Это был град. Градины, размером с кулак сыпались с неба. Две таких глыбы угодили точно по голове охранника, он сполз на землю. В считанные секунды мы оказались в салоне автомобиля. Сервер надавил на газ. Ему тоже досталось – по его виску текла кровь.
Мы ехали по грунтовке без лобового стекла. Град кончился, но ливень хлестал прямо в лицо. Я каждые три минуты заглядывал в зеркало дальнего вида, ожидая погони. Когда оказались на серпантине, дождь уже перестал и тёплый воздух обдувал салон. Сервер довёз нас до города и высадил на остановке, чтобы не красоваться в центре на битой машине. Мы все поблагодарили его и вернулись в отель. Утром другого дня отправились домой, выбирая с помощью навигатора самые мелкие дороги. Нам удалось даже искупаться на прощание в море. По приезду в город, Алекс не стал медлить, и в тот же день они с Ниной были в Финляндии.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Дмитрий Макаров: Немного фантастики. Сборник рассказов.
Фантастики действительно немного. И это приятно
24.12.14 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
| |