Chamonix-MontBlanc. Зарисовки
Light for the night
Зимнее царство. Порой полуночной
нет никого ни в кино, ни в рюмочной.
Ни на скамейке. В столице сумрачной
мороз блюдет комендантский час.
Ночь немотой на дома надвинута.
Столица становится вдруг покинута -
что означает победу климата,
или введение в жизнь без нас.
Когда пустота прорастает спазмою,
и улица светит холодной плазмою -
лишь сонмы лампочек жарко празднуют
на все лады ледяную ночь;
пока прохожий, хмельной и брошенный,
проспектом поздним, как гость непрошеный,
спешит в метро через снег раскрошенный,
и последний поезд плетется прочь.
Пока художник, худой и траченый,
в мятой джинсе, не видавшей прачечной,
застыв за стопкой, вперед оплаченной,
над барной стойкой сползает в сон -
с ворохом строк позапрошлой выпечки,
с воспоминаньем о некой Ирочке;
а бармен, зевая, считает выручку
и сдвигает стулья, и просит вон.
Вечность, которая нам завещана,
здесь начинается сразу с вечера.
Ночь проявляет в снегу засвеченном
облик обещанной пустоты.
Береза светится снежным кружевом,
и когда я скучаю за поздним ужином,
мне смотрит в окна с холодным ужасом,
как вопрошая: откуда ты?
Жизнь, с которою стоит свыкнуться.
Сладкий дым бессонницы. Вкус бессмыслицы.
Стекленеет улица. Пепел сыплется,
и в гортани стынет молчанья гвоздь.
И окон выцветшие квадратики
разбегаются в космосе, как галактики;
и планету, где ты пьешь свой чай в халатике,
мне найти меж тлеющих этих гнезд -
как другую жизнь меж молчащих звезд.
Праздничное
Наконец пришла удача. Расправляя гордо плечи,
вся Канатчикова дача поднимается с колен.
Славься, славься милый дуче! замолкайте, злые речи!
с нами Крым, Чечня и Сочи, и Европе - сочный хрен.
Да, конечно, все не просто. Есть бесчестные аресты,
есть всевластные прохвосты - недостатков много есть.
Но зато у нас пока что пидарастам нету места;
пусть бесчинствуют чекисты - а спасают нашу честь.
Да, бывают перегибы. Да, бушуют душегубы.
Но и то ведь - никого бы просто так бы не гребли!
Ведь не дремлют русофобы, либералы трубят в трубы,
и бандеры из Бендеры у бруствера залегли!
Рек наш родины радетель, наш родитель и рыдатель:
помни, помни, телезритель, есть еще у нас порой -
кое-кто не рад победе, весь вредитель и предатель;
зорко бдите, звонко бейте, кто ломает гордый строй.
Кто ж ругает наш порядок? только лузер или педик!
Тоже хочет жирный пряник - но мы скажем напрямик:
ты качаешь наш титаник, ты прилипчив как репейник -
а ты попросту бездельник и работать не привык!
Скоро будет жизни проза. Мы не в сказке, мир - не роза.
Нам и жаль - но раз угроза, то придется без прикрас.
И все слаще раз от разу бить враждебную заразу,
задыхаясь от экстазу - в лоб и бровь, и пах, и глаз.
_______________________________
Эту сказку мы читали. Очень скучно ждать детали.
Очень страшно ждать, что дале. Что ж ты плачешь? не спеши.
Хорошо ты, милка, пела - подошьют нам это в дело;
но пока еще не села - эх, пойди и попляши!
Песня юности
Ведь правда, такого больше не будет?
Мы не увидим взрывов, трупов, и мы
не будем падать в грязь ничком
и закрывать затылки ладонями, и молиться.
Не те времена.
Вечер принесет нам праздничные огни,
ленивую толпу на улицах, новые встречи,
а не сигнал воздушной тревоги.
Утром мы будем просыпаться с новыми красавицами,
или даже без них, с гудящей от похмелья головой,
но не в землянках, не в бомбоубежищах, не в руинах.
Мы не будем выгребать мозги и кишки из под обломков,
или сами лежать под этими обломками.
Да ведь и представить себе невозможно,
чтобы этот cкучный квартал -
со всеми надоевшими домами, дворами, ржавыми гаражами -
вдруг взял и взлетел на воздух.
Даже как-то смешно.
Чтобы эта милая девушка, никак не ответившая на мой взгляд,
могла бы быть разорвана на части
и перестать быть милой.
Ведь правда, не может быть?
Нет, нет.
Мы будем грустить и влюбляться.
Считать пропажи, провожать годы.
Маяться дурью, работать,
жениться и разводиться -
так устроена жизнь.
Будем рожать детей,
а вовсе не слышать, как они кричат, погибая.
Мы не будем никого убивать.
Темень тысячелетий не коснется наших ясных взоров.
Гул самолетов высоко в небе,
грохот далеких взрывов –
это ведь только почудилось,
это ведь предназначено не нам,
это ведь не доберется до нас.
Да минет это нас.
Да минет это нас.
Разве вам еще мало
взлетевших на воздух городов,
погибших детей, разорванных на части девушек?
Этого было достаточно!
Этого было достаточно!
Этого было достаточно!
Этого больше не будет.
Ведь правда?
* * *
То по пояс в грязь, то по роже хрясь - ох, святая русь!
И с похмелья - в пляс. А как плюнут в глаз - ничего, утрусь.
Сколько лет одно: все смотрю в окно. Что-то взгляд устал.
Что-то голос сел. Хорошо б отсель - что-то глобус мал.
По чужим морям, что кружил, упрям? где прожил года?
что нашел, теряв - знать, мешок дыряв; и пришел сюда.
В этот страшный край, да на вечный круг, под родимый кров.
Под вороний грай, да на дребезг вьюг, на гульбу воров.
Меж кувшинных рыл и сожженных крыл, меж увядших краль -
да и сам ты шваль и живой едва ль; ничего не жаль.
А и мысль, и боль поразъела моль. На семи ветрах
оседает пыль на былую смоль на седых вихрах.
Зарастает боль, нарастает пыль, как дурман-трава.
Только тяжкий сон, да под коркой стон, не собрать слова -
как в степи глухой до бровей бухой замерзал ямщик -
и совсем без слов. В мельтешенье снов, сам не знаешь, чьих.
Берестяная грамота #752
Wild grapes
А счастья нам никто не обещал.
Что делать, что мы плохо обучались?
Цени, что есть. Держись простых вещей.
И многого от жизни не ищи -
пока еще совсем не обнищал.
Согласен. Не ищу. Не обольщаюсь.
Но с тем, что есть, небрежно обращаюсь.
Недорого далась мне эта жисть,
и я не берегу того, что есть.
Не дорого. Чего б я не искал,
мне бармен, молча, выкатил на стол
стакан от заведенья. Просто так.
На посошок. Три капли на добавку
к оплаченной бадье небытия.
Затем, что закрывается кабак;
Я сам сюда явился на побывку,
не знаю из какого забытья -
и мне не хватит этого питья.
И я пью даром горькое вино -
могу пролить, могу уснуть за стойкой.
Проступков и заслуг я не сочту;
все - даром. И как радость - ни за что,
так и беда приходит без вины,
и счастье мне не стоило нисколько:
само без платья приходило в койку
и летним утром навсегда ушло,
оставив мне бесплотные осколки.
Оставив этот бестолковый круг -
бесплотный шелест крыльев между строк,
бесплодные блужданья без дороги,
бесплатные объятья на бегу -
пока меня не вывели из круга,
я все это не очень берегу.
И с сердцем тоже так. Не берегу
я мир его или покой. Не прячу
его - за просто так тебе вручу,
за просто так, на раз возьму растрачу;
и прочно строю замок на песке,
пока оно упорствует в тоске,
когда опять бездумно отзовется
на что-нибудь: на взгляд, на взмах ресницы,
на шорох рыжей прядки по плечу -
я все равно его не приручу.
Нам можно - приучиться, притерпеться
к простым вещам. Ценить, что есть. Ничем
не обольщаться и не ждать. Но сердцу
не объяснишь.
А главное - зачем?
Атеистическая Пасха
Посвящается Sex Pistols
Состояние постмодерна в эпоху Кали-юга
Мне кажется, что я отстал от жизни.
Точнее, никогда не догонял.
Я человек эпохи послепанка,
я постмодерный лирик-пустомеля,
перепеватель позапрошлых песен,
шагатель полуночных мостовых,
пустых постелей постовой бессрочный -
и прочий бесконечный скучный список;
чужих ладов унылый подражатель,
подругам врун и никому не друг.
Беспочвенник; беглец и возвращенец;
безвольный выдох, возведенный в принцип;
бесповоротный переходный возраст,
заговоренный до седых волос.
И есть ли оправданье и заслуга,
что здесь я иногда марал бумагу,
что на дороге музыка гудела,
и что она во мне отозвалась?
Ах, музыка! как здесь сказали прежде
про это все: "Из наслаждений жизни
одной любви музыка уступает.
Но и любовь - мелодия..." Ну да -
мы столько раз мелодию слажали,
что дальше даже как-то стыдно слушать.
Да что там! ни любви, ни наслаждений,
и: ла-ди-да - дудит моя дуда.
И не мечтать о нежности и славе,
и вовсе я не верю в силу слова,
и вот уже судьбы себе не слажу,
и верно, ничего не заслужу.
Пора бы дать обеты бодисатвы,
поразучить веселые молитвы
и отойти от разной этой клюквы -
одна беда: я клятвы не держу.
И в том Бардо, где нам вручали участь,
я пропустил победоносный поезд -
прельстясь, поди, на чьей-то юбки шелест.
Я вышел без дороги вникуда -
но здесь уже роились города,
и Афродита не осталась пеной,
и все уже родилось и запело,
звеня закатом, ветром, пылью, болью;
и что ж? я отозвался: ла-ди-да.
На запрет ввоза кружевного белья
Здравствуй, кризис средних лет. Ужас лета.
Жар июля, как привет с того света.
В подыхающей стране вертухаев
мы на солнце побыстрей протухаем.
Трупы в поле разлагаются к полдню,
но ни мертвых, ни живых я не помню.
Лень растления, распада победа.
Не читаю новостей до обеда.
Не читаю статей интересных -
поздравлений о новейших арестах,
зарисовок из чумных лазаретов,
сладких сборников свежайших запретов,
репортажей с мест последних замесов,
позапрошлых твоих СМСов.
Сладость падали, экстазы гниенья.
Наполняет сердце радость гиенья.
Что ж мы пыжимся как будто живые?
Ну же, скидывай уже кружевные;
этим сладким крымонашевским летом
они тоже тут, слыхать, под запретом.
Да ни в кружеве, ни так - не кружиться.
Не в кровать уже бы - в землю ложиться.
В перегное с головой, в теплой яме
прорастать дурман-травой, течь ручьями
и сливаться в безымянности праха,
там где нет уже ни лика, ни паха.
Чтоб, как в стороны из нор скачут мыши,
поползли из бывших пор и подмышек
мои души, точно вши по подушке,
во дремучи камыши, на опушки,
хуторами по просторам астральным
на охоту по лесам клиторальным.
Ибо в сказочной стране за могилой
все становится сплошною вагиной,
где, смешавшись сквозь доску гробовую,
прах сношает сам себя вгрупповую.
Все, что здесь недогребем, недолюбим,
превратившись в чернозем да аллювий,
там уж слепится и, став комом глины,
так налюбится, как мы не смогли бы.
Надо, надо привыкать понемногу.
Эта оргия подходит к порогу.
Праздник праха, карусель призовая,
там где трахать, уже не раздевая -
потому что все слепилось в куличик
без различий где лицо, а где лифчик,
анонимными сцепившись частями.
Потому что век хрустит челюстями,
и уж нас позавчера прожевали,
а замешкались слегка с кружевами.
Открытка с Урала
* * *
Ноктюрн #5 (От центра к окраине)
* * *
Проснулся - голова едва цела.
Смотрел в окно. Поспал еще чуть-чуть.
Пора иметь какие-то дела.
Пора, мой друг, пора чего-нибудь.
Вчера осенний хлад дохнул в окно,
и двор нараз разделся догола.
Я не пошел на новое кино -
и никуда; хотя одна звала.
Пойти купить воды и сигарет,
и лучше воздержаться от бухла.
Жизнь только начиналась - столько лет,
что вся уже, по ходу, и прошла.
Сергей Славнов: 2014. В чумном году.