Странное слово
…и когда собирали грибы в ближайшем к даче лесу – ранним, розово-зелёным утром, и корпулентная тётушка опускалась на колени, напав на полянку белых, дядя – бородатый, поджарый, весёлый – кричал: На колени, несчастная!
И смеялись они с двоюродным братом, и тоже искали грибные поляны, и отгибали пружинящие нижние лапы елей, под которыми обязательно что-нибудь находилось, и наполняли корзины – побольше, поменьше…
Сыроежек, валуёв, даже маслят не брали вовсе – белых было в изобилье, подосиновиков, подберёзовиков…
Было, было…
Странное слово!
Дача почти обветшала, и двоюродный брат, что сейчас проводит там лето, вовсе не озабочен огородом, столь любезным дяде, который давно мёртв.
А тётя пережила его на год.
Было, было…
Хороводит одно и тоже слово, кружит вокруг тебя, не давая утешенья – душе ли, мозгу…
Туго, в клубок
Королева-ящерка
Старость вдвоём
Страна джиннов
Это страна джиннов – не подумайте, что кто-то разлил алкогольный напиток, и из капелек сложились они – огненные, стремительные, могущие столь много.
Они – сами по себе джинны.
Вот Седобород… О, нет, он не использует бороду для волшебства, не вырывает из неё волоски.
-Это очень банально, - говорит он.
Поэтому, если надо что-то наколдовать, он просто щёлкает пальцами, и – пожалуйста.
А заколдовывать джинны давно никого не заколдовывают.
-Зачем? – говорят они. – И так можно договориться.
Вот Маленький джинн – но не в смысле ребёнок, о, нет, а в смысле роста.
А так – он не менее могуществен, чем приятель его – Рослый.
Этот горазд на всякие перевертыши – глядишь, он уже цветок, и только Седобород хочет сорвать его, как он – хоп – и улетел птичкой.
-А! – улыбается Седобород. – Значит, это был Рослый.
А есть у них Черепаховый джинн – этот прилетел на магической черепахе, а после слился с нею в одно.
Иногда сквозь живот его проступает панцирь, и кто-нибудь из джиннов озорников щёлкает по нему пальцем.
-Но-но, - говорит Черепаховый наигранно строго.
Озорники – это особая порода, их пять или шесть, они сами путаются.
Порой они сливаются в одного, потом разъединяются, чтобы забраться по лампам, а выбравшись, взлетают стайкой рыб.
Именно рыб.
-Что взлетать стайкой птичек? – вопрошают они. – Их и так полно. Лучше мы полетаем, как рыбы.
-Но рыбы не летают, - говорит Черепаховый.
-А мы будем! – восклицают озорники, и – пожалуйста, летят, не тужат.
Потом вновь сливаются в одно – и если это произошло во время полёта стайки, то в небе появляется гигантская рыба.
-Охота же им, - зевает Зевающий.
Никто не помнит, как его зовут на самом деле, ибо он всегда лежит и зевает, лежит и зевает.
-Ты вообще-то джинн? – как-то раз спросил его Маленький.
Зевающий зевнул в ответ.
-Наверное, - ответил он вяло.
-Ну, сделай что-нибудь.
Зевающий зевнул.
-Этого не достаточно, - сказал Маленький.
Тогда зевающий зевнул так, что изо рта его выпорхнула бабочка.
-Вот, уже лучше, - резюмировал Маленький и отстал.
Бабочка покружила в воздухе, превратилась в птичку и присоединилась к озорникам.
-Э, так не пойдёт, - закричали они.
Птичка внимательно оглядела рыбок, и стала одной из них.
Теперь число озорников увеличилось.
-Смотрите-ка, - говорил Маленький. – Зевающий-то оказывается способен на сложные чудеса.
Правда, рыбка эта новая не могла сливаться со всеми, и когда озорники соединялись в целое, выпадала постоянно.
Превращалась потом в камешек, и слышалось над ним:
-Такой вот я зевок джинна.
Иные джинны оказываются в стране, прорвавшись через цветные слои воздуха: есть и такие: колышутся, играя краями, сулят нечто необыкновенное, разрастаются дворцами, и вдруг – бах – и появился новый джинн.
Кто поближе спрашивает – как зовут, на что рассчитывает, и, новоприбывший, похохатывая – а грустные тут не появляются – отвечает, как и что.
В общем, занятная страна.
Заглядывайте на досуге – может, сами станете джинном.
Черника
Собирали чернику – и тугие её, матовым налётом подёрнутые ягоды, пачкали руки…
И почему именно тогда он – десяти – что ли? – летний ощутил, как любит мать? Как таинственно, сокровенно, кровно, смертно связан с нею?
Мама, тащившая его всю жизнь, мама, благодаря которой он стал поэтом – пусть неизвестным, но печатавшимся, мама, какую никогда никак не сможет отблагодарить он – чахлый росток жизни, пятидесятилетний неудачник, мама, мама…
Смертная связь любви прочнее всего, что разработано ювелирной природой; крепче, неразрывнее…
…и ягоды черники пачкали тогда руки…
На бульваре
Александр Балтин: Странное слово.