Всегда так
Этот автобус везёт одинокого пассажира – всегда так.
Тут темнеет прямо на глазах, и поворот кажется страшным, но пассажиру некуда деваться, он вынужден ехать…
Не то лес встаёт, не то профили стен – невиданных, дремучих, как лес: да, именно так и кажется…
Автобус делает ещё несколько витков, точно по серпантину, останавливается, и пассажир, который даже не может поговорить с водителем, вздыхая, выходит.
Автобус едет дальше, растворяется во тьме, делает новый поворот.
Что происходит с пассажиром?
Он вынужден был ехать, теперь вынужден идти – туда, в темноту, где ни огней, ни намёка на свет.
Он идёт, потому что у него нет выбора.
Он идёт, и растворяется в этой темноте, и что будет дальше - не узнает никто, потому что никто из пассажиров не возвращался.
Всегда так – одинокий, сумрачный автобус уезжает в сгущающийся свет, увозя одинокого грустного пассажира; за поворотом поворот, не то лес, не то крепость…
Всегда так.
Малыш и голуби
Голуби брызгают из-под ног малыша, вспархивают, вспарывая воздух; малыш носится по пыльному участку двора, неровному, замусоренному голубиной пищей помётом – он машет ручонками, смеётся, подбирает корки хлеба и кидает в птиц.
Они садятся на перильца заграждения, возвращаются на землю, и малыш вновь разгоняет их, бегая кругами, наматывая их, пока уставший отец не подхватит его, не унесёт…
Два года спустя
Диптих
Сиренево-пепельные флаги сумерек
Пожилой отец сидит на перилах детской площадки, малышок возится в песочнице, а мать рассказывает:
-Шестнадцать человек в группе, явно, не все мамаши адекватны. Первого сентября придут все шестнадцать, но останутся только пять.
-Не понял, - переспрашивает отец, глядя на осеннюю уже листву, - только пятеро останутся?
-Нет. Потом все соберутся.
Она пересказывает детали собрания в детском саду…
Наливая суп вернувшемуся с работы мужу, рассказывает:
-Ну что? Всё ничего – воспитательница приличная, два психолога…
Отец жадно ест суп.
Малыш глядит мультики.
Отец пьян, он лежит на диване и смотрит в потолок.
Она – вернувшаяся с собрания в детском саду – понимает, что говорить с ним сейчас бесполезно; собирает ребёнка, ведёт гулять, несмотря на сумерки, гуще собирающиеся за окном…
Шестнадцать малышей встретятся первого сентября, шестнадцать или больше родителей будут провожать их; всё постепенно вливается в плазму жизни – гуще, чем всякий суп – может быть, даже гуще, чем первородный бульон.
Воспитательница, вернувшись с собрания, играет со своим сыном-третьеклассником, пока муж жарит курицу на кухне.
Сиренево-пепельные флаги сумерек видны так отнюдь не всем.
Зависимость жизни
Психиатр спросил:
-Что это у тебя такая причёска?
Ибо был лохмат, растрёпан.
Криз пубертатного возраста; и слова мамы о том, как увлекается литературой, как знает её, ничего будто не значили, но следующий вопрос был:
-Как звали Гончарова?
-Не помню.
-Всё он замкнулся, - сказала мама.
Психиатр ещё что-то говорил.
А дома отец спросил:
-Ты правда не помнишь, как звали Гончарова?
Ответил, конечно.
Советское время было.
Идти официальным путём – поставили бы шизофрению.
Под пятьдесят потёртый жизнью, седобородый поэт-неудачник вспоминает эпизоды крохотной судьбы, думая, что ничего изменить было невозможно, всё шло только так, как шло, и мучаясь от ощущенья зависимости жизни – от кого? Не понять…
Тропа, тупик, крест и мука
Чудовища
Чудовище чудовищу шлёт приглашенье на обед.
Чудовище, получившее приглашение, облизывается довольно, и… прибывает.
Поначалу вежливо всё:
-Как у вас?
-Спасибо, ничего. А ваши дела как?
-Да тоже, знаете, терпимо.
Потом… пойми с чего? И оскал страшен, и шеи уже переплелись, и когти рвут панцирь…
В общем, пожрали друг друга.
Ничего не напоминает?
А как же…
Мы ведь постоянно едим друг друга.
К постной пище, так сказать, не приучены.
Да и чудовища мы отменные – просто внешне не видно.
А ты, написавший эти строки, чудовище?
Увы…
Кто так устроил...
Густо заросшие берега реки дарят малышу и клевер, и пижму, и крапиву, и репей.
-Осторожно, малышок, - отец придерживает рвущегося к воде, к буро-серому речному потоку. – Осторожно.
На большелобом камне устроив сынка, отец помогает ему наклониться, чуть черпнуть водицы.
Река течёт.
Виден придонный глинистый слой.
Поднимаются потом, и малыш на пластиковой машинке доезжает до естественных горок, слезает, и карабкается вверх, на одну из них.
-Смотри, стрекозка.
Он присаживается, тянет палец к слюдяным крылышкам, издаёт нежный шарик звука.
На обратном пути отец катит малыша; у поворота на небольшой мост, бабушка, что толкает коляску с двойней, останавливается.
-Андрюша, да? вы нас не помните, наверно. Вы в 21 доме живёте, да?
-Нет-нет, мы по Галушкина в шестнадцатом. Но Андрюшка, верно.
-Всё равно это вы. Вы по аллее тут гуляете, да? И в парке?
-Мы везде гуляем, - говорит, улыбаясь, отец.
Малыши из коляски смотрят внимательно.
А на обратном пути, когда проезжали детскую площадку, малышок рванул к ней.
Мячики девочки пошли в обмен на машинку, и каталась она, а малыш гонял с отцом, и мячики улетали в траву, прятались в осенней уже, нападавшей листве.
И вдруг малыш заметил на площадке…
Гонка больших ребят с электроуправляемой машиной.
И малыш, держась за сетку огражденья, дошёл до воротец, сначала робко просунул голову, а потом побежал, жадно тянулся к большой машине, вызвал оторопь удивленья у замерших ребят…
Отец нёс его, извивающегося, ревущего – что нельзя, мол… объясни, попробуй.
Ничего нельзя в жизни малыш!
Ничего – из того, что так хочется, так необходимо.
Объясни, поди, кто её так устроил, и зачем – эту жизнь.
Ужас и морок рекламы
Чрезмерность эмоций, вгоняемых в рекламные ролики, отрицательно влияет на психику: неужели так можно радоваться какому-нибудь творожку, или приходить в восторг от моющего средства?
Навязчивость её загружает сознанье современного человека, и без того перегруженное, немыслимой чепухой…
Неужели вы не знаете, где купить картошку и хлеб, или в каком магазине продаются телевизоры?
Реклама нужна только продавцам и производителям – производителям избыточного (человеку не нужно 1000 сортов колбасы, сие нужно сверх-потребителю), она не нужна людям, она деформирует их сознанья, как в комнате смеха зеркала искажают внешность: но тут уже не до смеха.
Реклама вездесуща, она опережает ваши потребности, увеличивает их до чудовищных размеров, до патологического разбуханья: потребляйте! Гонитесь за новой ненужностью! Жрите! Пейте!
Ужас и морок рекламы непобедимы – как непобедима власть денег над нами…
Ужас и морок современности лепятся из массы чёрных мозаичных кусочков, и реклама занимает среди них почётное место – как алчность занимает почётное место среди человеческих пороков…
Триптих
А море играет
Оцифрованные, с подложенной музыки кадры любительской фотосъёмки начала восьмидесятых.
Кемпинг.
Пляж.
Вот он – твой крёстный: бородат, поджар, подвижен.
А это – смеющаяся тётушка.
А это… Ужас какой-то – в толстоватом не складном ребёнке не узнаёшь себя, не чувствуешь кода крови, будто не я это вовсе, нет-нет…
Потёртый, седобородый, заклёванной жизнью сидишь на даче у двоюродного брата, где проводил когда-то летние месяцы, и глядишь этот фильм…
Плёнка рвётся, но все счастливы, и родные живы…
А вот бредёте с тогдашним приятелем, философствуете – маленькие, начитанные…
Зачем она нужна – начитанность эта?
Не совместима с жизнью, навязанной всем, с бесконечной гонкой зарабатыванья, с провалом во все возможные нравственные ямы…
И крёстный, твой дядя, и тётушка мертвы давно; и с ними на старой плёнке ты, ещё живой, тоже частично умер как будто…
А море играет – как всегда – мощно, славно, равнодушно к людям.
Старая булочная
Давным-давно, в советском детстве покупал в этой булочной рогалики по пять копеек или булочки по три…
Шёл в лесопарк, прогуливая уроки, бродил по тропинкам, глядел на пруды.
Потом в булочную вломилось жадное, постсоветское изобилие – открылся алкогольный отдел, отдел овощи-фрукты, мясо-молочный; но всё равно – главным оставался хлеб и кондитерские изделия: ярусы разноцветных тортов высились, как башни.
Потом булочную закрыли.
Как-то грустно стало.
Но ремонтные работы повелись бурно, мощно; менялся фасад, отливали прозрачной синевою новые стёкла.
Что-то будет в ней – такой привычной, славной?
Очередной безликий супермаркет, небось – думаешь, проходя мимо, спеша на светофор…
Александр Балтин: Всегда так.