И ПЕСНИ – ЛОЖЬ…
ДОЖДЬ
Как плакал дождь... Размашисто. Навзрыд.
Как всхлипывал... Как бился, причитая...
А все его - как книгу: не читая,
на полочку сентябрьских обид...
А все его зонтами по щекам -
так раздраженно, грубо, мимоходом:
мол, глупо плакать перед всем народом,
уткнувшись в плечи всем дождевикам.
Ведь ты же дождь! Ведь ты же - из стихий!..
За окнами кончалось воскресенье.
И плакало стихийное явленье.
И я писала грустные стихи.
И жалость поднималась из меня
удушливой засушливой волною.
И я шагнула в дождь. И надо мною
сомкнулся зонт сентябрьского дня.
И хлынули потоки грустных слез
за шиворот, в лицо и под манжеты,
и вымокли в кармане сигареты,
и оживился насморочный нос.
А дождь приник к дрожащему плечу
и стал ровнее, тише. Ближе к ночи
еще раз всхлипнул и спросил: "А хочешь?.."
И я ему сказала: "Не хочу...
Ведь я же не священник и не врач,
чтоб биться в кровь над каждым пациентом.
Ты плакал - я пришла. Ведь есть моменты,
когда ножом по сердцу чей-то плач...".
Дождь промолчал и тут же перестал,
сочтя меня за странную причуду...
А я ушла в осеннюю простуду
по краешку тетрадного листа...
ВСЕГО-ТО…
А нужно-то: проснуться, улыбнуться,
с утра, пока не застлана постель,
привстать на цыпочки,
немного потянуться
и в зеркало сказать: "Фотомодель!"
А нужно-то: скатиться по перилам,
впорхнуть во двор под своды тополей
и подарить унылым и бескрылым
по смайлику крылатости своей.
А нужно-то: жить весело и дружно,
смотреть, как подрастают сыновья.
О, Господи, как мало в жизни нужно...
Чего же я живу-то как свинья?!
УСТАЛОСТЬ
ЖЕНСКАЯ ПОЭЗИЯ
НАЧИТАВШИСЬ МУРАКАМИ
Начитавшись Мураками
он размахивал руками
возле моего лица:
"Ты не человек - Овца!"
Да, везет мне на баранов
и читателей романов!
СТАРИКИ
Люблю череповецких стариков.
Они живут по собственным законам,
таская груз бесчисленных веков
в авоськах с половинчатым батоном.
Люблю их речь с приятной хрипотцой,
на домочадцев милые “наезды”:
“Скажи, родимый, что такое “Цой”,
которым расписали все подъезды?”
Люблю воспоминаний длинный сказ,
по-вологодски выпетые фразы.
Люблю, хотя и некогда подчас
дослушать их житейские рассказы.
Люблю за дом, в котором я живу:
он создан их бугристыми руками
и все стоит без скидок на молву,
что время точит даже крепкий камень.
Ну разве их возможно не любить -
таких родных, сутулых и спокойных,
сумевших честно жизнь свою прожить
и пережить все напасти и войны?..
Храни их Бог во веки всех веков,
даруй им в Рай заветную дорогу...
Люблю череповецких стариков.
И к старости готовлюсь понемногу.
ПОЗДНЯЯ ОСЕНЬ
СОБОРНАЯ ГОРКА
Соборная горка. Кресты. Купола.
Старушки в черных платочках.
Ирина Донская к Собору пришла,
поскольку дошла до точки.
Ирина Донская из светских мест,
из быта, из матерной речи...
Сегодня кладет православный крест
на оголенные плечи.
Старушки злобно щурят глаза
и выдыхают пылко:
“В таком наряде под образа!
Отступница! Богумилка!”
И только нищий покойно сидит
на паперти возле храма.
Что ему, нищему, внешний вид!
“Подайте калеке, дама...”
Но дама упорно идет вперед,
как будто лишившись слуха.
Она в этой жизни не подает.
И нищий со злобой: “Шлюха!”
Ирина Донская - да это же я:
и плечи мои, и руки,
душа в синяках от чужого вранья
и в шрамах от собственной скуки.
И “шлюхой” меня называли не раз
и злобно шипели в спину.
Но это раньше... За что же сейчас,
когда я к Отцу и Сыну?
Соборная горка. Кресты. Купала.
Старушки. Гневные речи.
Ирина Донская к Собору пришла
и крестит голые плечи.
Ее не касается суета.
Она и в наряде нестрогом
сегодня чиста, абсолютно чиста
перед людьми и Богом...
ВТОРОЙ РАЗ В ЗАГСЕ
Обычным росчерком пера
я подвела черту,
жизнь разрубив без топора
на ЭТУ жизнь и ТУ.
Усталый клерк, втянув живот,
спросил меня тогда:
“Так вы решились на развод?”
И я сказала: “Да”.
Хотя, приличия храня,
могла сказать и “нет”.
Но все решилось без меня
за 18 лет.
И я поставила число
и подпись под числом.
А после ветром понесло
меня в какой-то дом.
В каком-то доме я пила
и плакала навзрыд,
смахнула рюмки со стола,
испытывая стыд.
Но мне сказали: “Наплевать.
На счастье этот бой”.
А я уже хотела спать
и спать опять с тобой.
Но ты ушел еще вчера,
ну а сегодня ты
обычным росчерком пера
смахнул мои черты.
Мои случайные черты
ты стер к началу дня.
Прекрасен мир, в котором ты
кукуешь без меня?
Кукуй и дальше. Только вот
звони мне иногда...
“Так вы решились на развод?”
И я сказала: “Да”.
ВСЕ КАК-ТО В ЖИЗНИ НЕВПОПАД…
Все как-то в жизни невпопад,
не в лад,
не в такт,
не в жилу.
И дома мне никто не рад.
Я чувствую, как старший брат
при встрече опускает взгляд
и надевает, как наряд,
улыбку через силу.
И на работе мой приход
никем не отмечаем.
Коллега травит анекдот,
другой коллега громко ржет,
а третий режет бутерброд
и как-то подло не зовет
меня на булку с чаем.
Соседям тоже дела нет
до встреченной соседки.
На мой “привет” они в ответ
едва кивают. Сколько лет
я рядом с ними восемь бед
жую на завтрак и обед,
а им - до табуретки.
Все как-то в жизни набекрень,
хоть я - само смиренье:
как все - ишачу целый день,
гоню метлой поганой лень
и не сажусь на бюллетень,
хотя в затылок, как кистень,
колотится давленье.
А между тем мой сирый век,
не холя, не лаская,
к концу идет, бросая снег
на шевелюру. Из-под век
текут потоки слезных рек,
квартиру затопляя.
Какой несчастный человек,
смешной, нелепый человек
и невезучий человек
по имени Донская...
РУЧЕЕК
Струится винный ручеек
из горлышка в стакан,
впадает винный ручеек
в соленый океан
моих несбывшихся надежд
и полуночных слез,
из моды вышедших одежд,
давно увядших роз.
Стремится винный ручеек
размыть мою печаль
и унести мою тоску
в неведомую даль,
где все - ничье, где все - ничьи,
где по ничьей земле
стремятся винные ручьи
к стакану на столе,
где алкогольные пары
и алкогольный бред
меня спасают до поры
от горестей и бед,
где от тревог моих далек
сквозь памяти туман
впадает винный ручеек
в соленый океан...
Ирина Донская: УСТАЛОСТЬ.