Хирург сказал…
Хирург сказал: «Мужайтесь! Вот –
Тяжелый случай.
Надежды мало на исход
Благополучный».
Халат сияет в темноте,
Святой и белый…
А ты не верил в простоте,
Что есть пределы.
И вот в палате за стеной,
Где боль и стоны,
Дыханье жизни дорогой –
И обреченной.
…Пять яблок выложив на стол,
Уже ненужных,
Ты повернулся и пошел
Навстречу стуже.
И вышел ты в больничный сад,
На миг опешил:
На плечи тополя халат
Наброшен снежный.
Серый день в моем окошке…
Серый день в моем окошке:
Христарадничают кошки,
Осень, осень, холода.
Вот рубины на рябине,
Вот замок на магазине,
Вот такая ерунда.
Дождик зарядил, как зАпил,
Он меня в квартире запер:
Льет и льет без выходных.
Тянет-тянет время репку…
Как стрижи, сидят прищепки
На веревках бельевых.
– Что ж ты плачешь, тетка Осень?
Ведь никто тебя не бросил,
Я с тобою день и ночь…
– Нездоровится, родная,
Протяну ль октябрь – не знаю,
И теперь уже невмочь...
Серый день в моем окошке,
Постою еще немножко:
Скучно, право ж, господа!
Я включаю свет повсюду,
Мою чистую посуду, –
Вот такая ерунда.
Воспоминание о Душанбе
Тутти-фрутти, брутто-нетто:
В Душанбе большой базар.
Растекаются монеты,
Разбегаются глаза.
Неотвязно и жестоко
В знойной сердцевине дня
Все метафоры Востока
Здесь преследуют меня:
Мёд очей твоих персидских,
Медь речей твоих, купец!
Мне с тобой не расплатиться,
Смуглолицый продавец...
Он смеется, он клянется,
Что отдать задаром рад
Свой товар, налитый солнцем,
Полосатый, как халат.
Качался маятник болезни…
Качался маятник болезни,
Спекались губы.
В бреду ворочались созвездья
Железным кубом.
Жизнь то сжималась до предела,
То расширялась –
И в обессиленное тело
Не помещалась.
Врывались свежие ладони
Из дальней дали:
Как крылья, падали в огонь и
Пропадали.
Склонялись лица в миг сознанья –
Глаза и тени, –
Но падал занавес, как зданье,
Как под колени.
И был подъем по сотням лестниц,
Таких непрочных…
Качался маятник болезни,
Шуршал песочек.
Стихотворение, написанное в летнем кафе
Дожди всё чаще, шляпки – реже,
Уже не то, уже не так.
Шансон кофеен уши режет,
Но кто-то попадает в такт:
Бодрее шаркает старушка,
Девчонка звонче шаг дробит…
А лета пышная макушка
Редеет, но зато блестит.
Мы реем в теплом испаренье
Былых и будущих дождей, –
Как взрослые на дне рожденья
Среди подростков и детей.
И с мудростью тридцатилетних
Мы не желаем замечать,
Что розовых рассветов летних
Уже не хочется встречать.
Еще надеемся, что снова
Нас озарит, теплом даря,
Улыбка слабого, слепого
И немощного сентября…
Дед
Дед тоже думал, что зажИлся.
И говорил, что надоело.
И с тем вставал, и с тем ложился.
Но тут не в очереди дело.
А просто ДЕЛАТЬ сил не стало.
Он начал пить, светло и грубо...
Он мог дожить бы и до ста, но
Зачем терпеть, кусая губы?
Не шел к родне, чтоб не мешали
И чтоб не нарушать порядка.
Один качался мокрой шалью,
Слетевшей с бельевой площадки.
Он становился меньше, легче,
Парил над синей пустотою,
И гробовые те дощечки
Казались лесенкой простою…
Когда он умер, то нашли мы
Десяток бланков с адресами:
«Я умер». Будто Трою – Шлиман
Открыл. И поделился с нами…
С высоты
Дом – в чешуе горящих окон.
Ночь голубиная – глубинна.
И плавники чердачных стекол
Мерцают нежно и призывно.
Но не задавит глыба ночи
Ни голубя, ни пешехода:
Она, и падая, не хочет
Покинуть чрево небосвода.
А мы с тобой – на крыльях крыши,
А может – на ее ладонях.
И целый мир над нами дышит,
И целый мир под нами тонет…
Татьяна Соболева: Очень разные стихи.