Мимолетное
Легкий дым цвета первого снега
Вдоль дорог майский ветер разнес.
Задыхаясь от быстрого бега,
Вскачь пульсирует вена колес.
Как с усталой ночной электрички
С этой жизни уже не сойти,
Вот и мчимся вперед, по привычке
Отмечая отрезки пути.
А на встречных столбах полосатых
В вихре бешеном цифры слились.
Девятнадцатый, следом двадцатый
Мимо наших окон пронеслись.
Кто за вывески станций в ответе?!
До которой из них мой билет?!!
Ветер, ветер на всем божьем свете,
Как заметил однажды поэт.
Если вслушаться в ветер усталый,
То увидишь в предутренний час —
Время, словно мальчишка, по шпалам
Босиком убегает от нас…
Девятка мечей (зарисовки с натуры)
Тихо,
боже, как тихо!
Как тихо…
Словно сердце остановилось.
Словно с губ не срывается больше
с легким шелестом ветер дыханья.
Словно кровь не струится по жилам.
Словно спящих ресниц трепетанье
никогда не нарушит покоя
потонувшего в вечности взгляда.
И не надо.
Не надо...
Не надо!
Как темно.
Словно звезды упали
и погасли в потоке пространства.
Звезды умерли, чье постоянство
мне зароком бессмертья служило.
Словно выгорело и остыло
и рассыпалось пеплом над морем
что-то хрупкое и дорогое.
Словно брошена тень поверх тени
тех, что тени отбросить не могут.
Имя им легион, их так много…
Не объять оборвавшимся взглядом.
И не надо.
Не надо!
Не надо…
Вот расплата, она же награда
и она же — единственный смысл:
мои звезды мне больше не светят.
Так чего ради все это было?!
Страшно руки отнять, и рубашка
в частых крапинках цвета рубина.
Кровь.
Моя…
А, быть может, чужая…
Кровь за кровь — только ей откупаюсь.
Я ли это?
Не знаю.
Не знаю…
Кем я был — я забыл.
Отрекаюсь.
Сумерки сознания
А вчера я срывался с цепи,
Уходил, чтоб вернуться опять,
Чтобы было с чего начать
Поиск нового псевдопути.
И душа моя — рябь реки,
И глаза мои — ночь в степи,
И сознанье — ошибка в сети,
Паутины надорванной прядь…
А вчера я сжигал мосты,
Чтоб не ведать дороги иной,
Заключал договор сам с собой
И ходил против неба «на ты».
И душа моя — корабли,
И глаза мои — янтари,
И сознанье вечерний отлив,
Сокрушающий скалы прибой…
А вчера я бил зеркала,
Понимал, что глупо и бил,
Без особых на то причин
Вдохновенно сходил с ума.
И душа моя неправа,
И глаза — океаны песка,
И сознанье — осколки стекла,
Точки растра старинных картин…
Я вчера умирал молодым,
Становился кем-то другим,
Тот другой родился седым,
Тот другой был нагим и пустым.
И душа его — полбеды,
И глаза его — просто дым,
И сознанье — похмельный мим,
Сублимация марочных вин…
Один день из жизни
Дыханье однодневки-мотылька,
Спаленных солнцем трав пьянящий зной,
Высь неба беспредельно глубока,
И в эту бездну падать не впервой.
Безумный лепет ветра-дурака,
И пахнет пылью влажный всхлип дождя,
Мир — отблеск солнца в глубине зрачка,
И соль земли, и пух сама земля,
И я…
В миг вспороты закатом облака,
И по холмам разбрызган алый дым,
И тонет в нем дрожащая река,
А ветра бред становится чужим.
Вновь замолкают птицы на лету,
В начале такта обрывая грусть,
Блаженно шепчет вечер: «Я умру!»
И дразнит день: «Сюда я не вернусь!»
И я учусь…
Смыкает тьма знамений рубежи,
Мне изменяет память с настоящим,
Мой Млечный Путь у ног моих дрожит,
И бредит океан покоем спящим.
Но тенью брызг соленых над скалой
Ложится руна звезд числом тринадцать,
Скулит внизу израненный прибой,
И в эту бездну трудно не сорваться.
И я учусь не просыпаться…
Бледнеет даль, и плавится в росе
Безликим эхом песнь ночных сражений.
Мой мир — театр, где зритель всё и все,
Театр военных действий наваждений.
Питают воздух пепел и туман,
И горизонт стал беспощадно тесным.
Сочится дымкой небо в океан,
И с каждым вздохом ближе эта бездна…
И я учусь не просыпаться трезвым.
Ритм флэп
Ночь. Полуостров. Берег омыли
Соком граната отблески Марса.
Фьорда изгибы в томном ампире.
Мальчик со взглядом снежного барса.
Тонет во мраке гибкое тело
В черном жилете, брюках из кожи,
Стопы босые бьют неумело
Флэп: два удара, третий чуть позже…
Рваной синкопой всхлип опозданья
Тает на влажных веках Урана.
Сердца литавры, флейту дыханья
Глушит прибоя меццо-сопрано.
Четче движенья, мягче колено.
Кружат секунды в новом порядке.
Крохи-песчинки — паззлы Вселенной
Подняты в небо бронзовой пяткой.
Прячась в ладонях теплых залива,
Видел украдкой ветер бродячий:
Вторит настырно ритмам игривым
Мальчик с глазами цвета Vivace…
Ночь. Полуостров. Стынут в тумане
Зыбкие звезды, сны убаюкав.
Лунные брызги носит в кармане
Девочка-флэппер в оксфордских брюках.
*** (Траченной молью Жизелью…)
Траченной молью Жизелью
все еще стройная мысль
на пуантах полночного бреда,
падает брошенной тенью,
не вниз, а ввысь,
туда, где седой акварелью
лубочного дыма
забетонирован выход в небо,
в небыль цвета ультрамарина…
Мятая пачка «Житана»
с чахоточной балериной
в ней, последние три сигареты,
и лень выбираться в лето за новой,
стало быть, снова «Прима»…
Прима в летах тяжеловата
шутка ли: лишние три килограмма?
Годы… а ведь по-прежнему надо
существовать в фуэте агонии,
на всех оборотах в бога,
в душу, в мать поминая Адана.
Не слишком пафосная церемония…
Вечная драма среди декораций,
расставленных разумом-режиссером,
больше похожих на полосу препятствий
под агностическим напряжением.
Оставив надежду на помощь дублера,
бьется за плохо понятную цель
провокативного акционизма
девятиградусная «Жизель».
Бьется до полного изнеможения
в падучей душевного онанизма
тело белое, марочное, сухое
из самых лучших сортов Мискета,
меж граней стакана играет —
хэппенинг, неотягощенный либретто,
псевдоспонтанный, как пароксизмы
смеха. И эхо каленого следа
от клейма коньяка разлагает
кислотность тонкого ломтика лайма.
В сполохах едкого дыма — «Прима» —
едва уловима, как боль в переносице,
пьяная горечь Фалерна носится…
Откладываю Катулла в подлиннике —
раздражает:
черт его знает, как произносится,
ибо дифтонги и прочие подлости…
А язык мертвый…
Весенне-оптимистично-хулиганское
Какая ночь!
Напиться тишины,
рассыпаться дождем к ногам асфальта,
дрожащей каплей в ласковой пыли
застыть анахронизмом в чреве смальты!
В ладонях мягкий свет окон сжимать,
ловить щекою оплеухи ветра
и то ли слышать, то ли вспоминать,
как взрыкивает тихо Армстронг где-то…
Какое там «уснуть и видеть сны»,
когда луна в соку волненье множит?!
Пропитана безумством ночь весны,
как добрым коньяком воздушный коржик.
Как никогда в контексте бытия
со мною alter ego органично,
бутылкою крепленого вина
сознание до уровня «отлично!»
от-кон-вер-ти-ро-ва-но…
Господи прости!
Порыв души сдержать смогу едва ли,
и, выходя из роли травести,
я заору, поправ табу морали,
в ночь, в пустоту дворов безликих глядя:
«Даниииии-сси-моооо!»
Ну что, не ждали, б…?!!
*** (Апогей затяжной депривации…)
Апогей затяжной депривации…
Проходя мимо книжных развалов,
вяло взглядом лущу аннотации
без претензий достигнуть финала.
Жизнь без права на переиздание.
Carpe diem! Житейски цинично
ароматом дневного камлания
веет вслед от соседней шашлычной.
Помня всех проходящих по имени,
в трех шагах от лотка книголюба
улыбается матово глиняный
сторублевый штампованный Будда.
Шепчут в спину витрины: «до скорого!»,
вызывая озноб от рефрена.
Ночь подкралась изнанкою города —
мир просвечен фонарным рентгеном.
Мне предписаны сном ингаляции:
никотин на сто грамм несвободы.
Алогизм затяжной депривации
коллапсирует медленно в годы…
Любовь к одному апельсину
Когда ты чистишь этот апельсин,
Скользя ногтем по краю жесткой кромки
И кожуру вминая пальцем тонким,
Ты так сосредоточенно раним…
И так податлив фрукт в твоих руках,
Доверчиво смущенно обнажая
Литую мякоть — солнце урожая,
Созревшего на южных берегах.
И сок бежит по линии любви —
В твои ладони сладостью истек он.
На радужке тонированных стекол
Твоих очков его слеза дрожит.
И пальцев быстрых вальс неутомим,
А губ изгиб волнующе печален —
Я перебить тебя боюсь молчаньем…
А ты все чистишь чертов апельсин!
Визуализируй…
Нервы щекочет ядреным дурманом полынь,
Ветка в медвяных разводах янтарной смолы
Ласково тронет пушок на затылке: остынь!
Долгое лето и долгие лета весны…
Охнет в ладошку нежданной слезой молочай,
Пальцы взъерошат пробор пожелтевшей травы.
На спину, в осень, наотмашь упав невзначай,
Взглядом вычерчивать вязь муравьиной тропы.
Тихо подкрасться и робко спросить у воды:
Примешь? Смеется заливисто, звонко ручей:
Кто ты, дурашка? — а голос как будто внутри —
Камо гредеши, откуда, чудак, и зачем?
Правда, зачем мне чужие тревожные сны?
След на висках от рассветной росы серебра.
Лета — забвенье и лето — знаменье зимы…
Я только эхо того, кто прошел здесь вчера.
Наталия Шиндина: Визуализируй….