Искусство говорить обиняком...
Искусство говорить обиняком
И мастерство уклончивых ответов...
Ты где так долго был? Увы, Джульетта,
Колесный транспорт бастовал все лето.
Поэтому пришлось идти пешком.
Из пункта "А" до точки рандеву,
Через Москву, от Кушки до Пекина,
Я так спешил, любезная Мальвина,
Увидеть Вас и в колыбели сына.
Но вырос сын и укатил в Москву.
Возможно, что я даже с ним знаком. -
В пути сменил я не одни штиблеты -
Полсвета - годы, люди, километры...
Ах, мастерство уклончивых ответов,
Искусство говорить обиняком.
Безумие ветра, холодная ярость эриний...
Безумие ветра, холодная ярость эриний,
Выдавливай в глине судьбу, обжигай на огне,
Читай получившийся ребус, угадывай клинья,
Которыми писана поздняя осень. Извне
Вникай во внезапность и необратимость распада,
Расклада, разлада. Ладонью прикрой мотылька,
От слякотной мути, от хлесткого снегопада,
Ему трепыхаться пока в этом мире рука
Его накрывает, скрывает масштабы метелей.
Привычному миру приходит банальный виток.
Грядут декабри. А сие означает на деле:
что стелет зима колыбель; И все чаще восток
Уже по утрам не алеет, он болен зимою;
И синему в мире поставлен надежный заслон;
Палитры нависшего неба напитаны тьмою.
И вот: мотылек замирает до лучших времен.
не стерпится. не слюбится. не сбудется...
не стерпится.
не слюбится.
не сбудется.
затянется, останется рубец,
и, словно след на оживленной улице,
сотрется и...
финита ля...
пиздец.
а морю что, -- по-прежнему волнуется.
и раз и два, и замирает в лед. --
тоска пройдет. не надо, ты же умница --
сама всегда все знаешь наперед:
наладится, со временем и с опытом;
поселятся покой и мир в душе.
лишь иногда далеким горьким шепотом:
Не слюбится, не сбудется уже.
Все будет хорошо. Как заклинанье...
Все будет хорошо. Как заклинанье.
Ходить по клетке, как тот самый зверь,
что меряет шагами ожиданье --
окно, торшер, трюмо, входная дверь.
опять трюмо, мелькает отраженье --
конечно я! -- кому еще здесь быть! --
в движении, в бессмыслице круженья
преддверье пораженья... обвинить
тебя во всем, сказать адью, родная,
живи как хочешь, мне пора, пошел...
И повторять как кукла заводная:
Все будет, будет, будет хорошо.
героиню романа не выманить на манок...
героиню романа не выманить на манок.
сколько маны не набирай -- неминуем распад:
нелюбимая женщина, в трещинах потолок.
обязательный файф-о-клок, канонический ад.
героиня романа иначе ведет сюжет
и поэтому все погано, -- сплошной раздрай,
киснет суп в кастрюле, таится в шкафу скелет,
И просвета нет. -- обычный циничный рай.
героиня романа меняется на глазах
ускользает прочь с исписанного листа.
и уже не свет, не ангелы в небесах. --
Только звон в ушах, под ложечкой пустота
Вымерзаю насквозь, от того, что такая погода...
Вымерзаю насквозь, от того, что такая погода.
От того, что мы врозь, от того, что все время метет. --
Время года -- зима -- очень долгое время года.
И под камень лежачий вода не течет, ибо -- лед.
Вымерзаю насквозь, до костей, до дрожащего звона,
Заунывного стона истошного ветра в трубе.
До нижайшего "до", до предсмертного обертона, --
Звука лопнувших струн, до бездонной тоски по тебе.
Как ни крути - выходит поперек...
Как ни крути - выходит поперек.
Вино не впрок, да и вода не лучше.
Звезда-полынь задела наши души
И выжгла напрочь наш с тобой мирок.
И срок отмерен - с пятки на носок,
Еще шажок, и Карфаген - разрушен,
И эпилогом падает на душу
Полынный смог. Прах отрясая с ног,
Обидой и виной себя не мучай. -
Таков расклад, судьба-злодейка, случай.
Но прежде чем шагнуть через порог,
Замедли шаг и до конца дослушай:
Звезда-полынь спалила наши души
И в вышних не зачли нам наш урок.
Двадцать какое-то, черт его знает, число...
Двадцать какое-то, черт его знает, число...
Слышится звон, - это бьется в осколки посуда,
К счастью, должно быть, соседу опять "повезло", -
Судя по звуку хрусталь, ваза весом в пол пуда.
Ну, да и ладно, окрепнет в неравной борьбе,
Может на пользу ему, что жена истеричка...
Так и сижу я, под звон хрусталя, и тебе
Письма пишу, за сегодня второе... Привычка
Складывать в стол, на досуге сто раз перечесть,
Вычеркнуть лишние знаки, поправить повторы...
Чу, иссякает хрусталь, но фарфор еще есть,
И, есть подозренье, - надолго не хватит фарфора.
Двадцать какое-то... Письма пылятся в столе.
Надо ли их отсылать, и кому это надо, -
Скучная сказка о том, как однажды белел,
Там далеко-далеко, и, на фоне заката,
Сгинул в борьбе, на далекой чужбине пропал, -
То ли на риф наскочил, то ли стал чьим-то призом,
То ли нашел, что когда-то, по-дури, искал,
То ли не смог себе выдать обратную визу.
Двадцать какое-то... Плачет на солнце февраль
Жалко ему уходить, вот и плачет, бедняга.
Горько рыдает соседка за стенкой, ей жаль
Чайный саксонский сервиз, ее мучит люмбаго,
Сплин и хандра, и тоска, (тяжело целый день
Ваньку валять, разгоняя безделье и скуку)
А так же мигрени и прочая женская хрень.
Встречу соседа, пожму, обязательно, руку...
Так и живем-выживаем, всем бедам назло.
Век коротаем в борьбе, плавим золото с медью.
Двадцать какое-то, черт его знает, число,
Черт его знает какая страна и столетье.
Отвратный век, отвратные сердца...
Отвратный век, отвратные сердца,
И лам-ца-дри-ца плавно в гоп-ца-ца
Перетекает и вливается
В настырный хор осатанелой лжи.
Радеет о спасении души
Холеный вор, И снова учит жить
На муки осужденный Агасфер,
Отвратный век. И каждый лицемер -
Борец за правду, но на свой манер.
И каждый потрох, каждый сучий гад
Радеет за свою дорогу в Ад, -
Что Харя Кришны, что маркиз де Сад.
И всякий шизо-мазо-нарко скот
Своей дорогой подыхать зовет,
Что бизнес-твари, что элитный сброд -
Все - суть гримасы одного лица, -
Кривляются, выеживаются.
Отвратный век, отвратные сердца.
мало мама мыла раму...
мало мама мыла раму
вот и наказали маму
поперек опасной бритвой --
по рукам-венякам --
кто сказал, что волки сыты? --
дверь открыта, веллкам.
ночь темна, война под боком.
что ж ты мать-перемать
не подохни раньше срока --
рвань-тряпье -- бинтовать
вас-ист-дас? -- такое дело --
мама раму проглядела
шишел-мышел, вышел срок
нажимаем на курок
потолок измазан серым
на потеху изуверам
поперек визгливой скрипкой
кулаком по стеклу
жил с гримасой, сдох с улыбкой
вон он бля на полу
некроплазма в вязкой жиже
подходи взгляни поближе
натюрморт в оконной раме
душно что-то вечерами
Когда, прохладу ощущая кожей...
Когда, прохладу ощущая кожей,
ты выйдешь майской ночью насладиться.
В такой вот миг таинственный прохожий
окажется коварным проходимцем.
Он вежливо попросит сигарету,
Небрежный жест.
И все.
Кирдык поэту.
Борис Панкин: ИСКУССТВО ГОВОРИТЬ ОБИНЯКОМ.