***
Глинтвейн и дымящийся пунш.
Бордель. Распродажа. Столица.
Вам – Зальцбург, стареющий муж.
Мне – Прага, чумная девица.
Мы видели горы и снег,
мы видели плиты и шпили.
Мы воду просили у рек
и жадно, до одури, пили.
Не спали в разверстой ночи
рябых европейских идиллий
и с картой при свете свечи
по мерзлой брусчатке ходили.
А Моцарт – над всей глухотой –
сводил расстоянья в сонаты
в тональности сыгранной той
последней щемящей расплаты.
Багеты. Кудрявая прядь.
Январь. Черепичные крыши.
Вы знали, что им – не понять.
Я знала, что Вам – не услышать.
***
Был первый месяц осени и первый день дождя,
которому идти до новогодних тостов.
Нам нужно было встретиться немного погодя.
Но все загадки короля разгадывались просто.
В кармане мокрые ключи и пачка сигарет.
И мы попали в точку «А» в заглавии Арбата.
На безнадежные стихи отчаянный запрет.
Был час полуденных забот, преддверие шаббата.
Беседа отвлеченная напоминала храп.
А кошка, что чернее тайны преступлений,
бросала страсть и тишину подушечками лап
то в руки влажные твои, то на мои колени.
Она-то понимала: в воду кинули – плыви.
Ее звериное чутье не выносило фальши.
Был первый месяц осени, и первый день любви,
и безнадежные стихи о том, что будет дальше.
***
Рокочут волны – так рокочет рок.
Стихи не совладают со стихией.
И волю – да услышат и глухие.
Об камни – да запомнится урок.
Над синей пеной – синяя гора:
две силы, безусловных, словно имя,
две вечности, и вечно между ними
не злость, не искушение – игра.
***
Безыскусно и просто:
тополя и погосты.
Лошадиная воля –
речка, сонное поле.
Сколько черти носили,
все: Россия, Россия,
гомон баб у острога
и – дорога, дорога…
***
Что столица любви, что столица заботы –
бестолковые мысли не знают субботы.
Беспричинные слезы не знают урока –
что в столице жары, что в столице порока.
И – в объятья травы, и – в горячее сено –
у подола Москвы, у подножия Сены…
***
***
Забытое в пустячном разговоре
и Богом, и тобой,
замерзшее и замершее море.
Закованный прибой.
Мгновение, застывшее снегами
на сколе янтаря,
затоптанное стылыми ногами
в начале января.
И гребень горизонта – на седины
стихии неземной.
В оконной раме – леденцы и льдины
и Юрмала зимой.
***
Последняя любовь.
Над Майори – закат.
На карнавал Богов –
за припасенный лат.
На сумасшедший бал.
Звенящая слюда.
Метель, девятый вал.
И пена изо льда.
Январь. На небе – горб.
В глазах – восторг и грусть.
И в дюны, и в сугроб –
монетку – я вернусь.
***
Волна споткнулась и застыла.
На белом теле – синий лед.
Ни горизонта нет, ни тыла.
И память просится в полет.
В полет по замершему морю,
по звонкой линии стволов –
туда, где кошка на заборе,
туда, где не хватало слов.
А заколдованная пена
заснула – только поцелуй –
и волны вырвутся из плена,
лаская загорелый буй.
И ты зажмуришься от света,
и оживет янтарный дом.
И в Юрмале наступит лето
своим обычным чередом.
***
***
***
***
***
Мне было пройденного мало.
Мне было тесно в букваре.
Глаза ленивого коалы.
Соседний столик. В октябре.
К исходу долгого парада
страна себя хотела сдать.
«Невыразимая отрада:
ночной попойки благодать».
И поступь ручки по бумаге.
И проходной московский двор.
Немного требовал отваги
незаключенный уговор.
Опухшее хмельное веко.
И это был последний шанс.
Начало суетного века –
постренессансный декаданс.
Наталия Тебелева: ГЕОГРАФИЯ.