***
***
Уходят.
Тихонько.
Ни денег, ни славы.
Шуршанием листьев лишь шепот вдогонку.
Ах, как безобразна улыбка костлявой
В сравнении с мудрой улыбкой ребенка,
Которым мы станем, усвоив, что зрелость
Давно миновала покои больницы.
Сегодня весь день почему-то не пелось
Не то что поэтам, а ветру и птицам.
Молиться – напрасно.
Сердиться не стоит
На дряхлый укор водянистого взгляда.
Когда-то и нас этот мир упокоит
Под мокрой ветлой или ржавой оградой.
Не надо.
Молчи
Мы ведь стали мудрее,
А значит циничней, и это зачтется.
Уходят родные
по крови,
по вере…
Еще не болит,
Но уже не поется…..
Дневник
***
Не спорь со мной. Все споры будут зря,
Пока роняет свет на мостовую
Кривой фонарь. И возле фонаря
Какой-то парень девушку целует.
Не ты, не я.
Уже не, ты не я.
Им хорошо, наверное, вдвоем
Парить незримо над ночным кварталом.
Ты в детстве тоже изредка летала,
Пока не стал похож на водоем
Твой зыбкий сон, в котором одеяло,
Как лед, обратный путь перекрывало.
Немало дней прошло с тех самых пор,
Когда с тобой мы целовались тоже.
Но время шло, сужая кругозор
До уровня гостиной и прихожей.
И стал банален каждый разговор.
Привычный быт творил свою игру;
Гремел в кроватке детской погремушкой,
И оставлял на скомканной подушке
Не оттиск страсти - слезы и слюну.
И постепенно обольщались души
Желанием обидеть и разрушить.
Не спорь со мной. Все будет, так как есть
Мы здесь, сейчас, и выбор минимален
Невольно повторяя "Даждь нам днесь"*
Глядишь во двор из затемненной спальни
Как Саваоф из сумрачных небес.
И подступает подленькая злость,
И отвращенье к собственному дому,
Но личный страх перерастает в дрему.
Пока не пелось - до тех пор жилось.
Не спорь со мной. Все будет по-другому...
Но только "по-другому" не пришлось.....
*"Даждь нам днесь" – «хлеб наш насущный даждь нам днесь» (Евангелие от Матфея: 6.9-13)
***
***
Никто не верит в то, что он живет.
На грани подсознательного счастья
Присутствует желание щедрот
Предложенных грядущей ипостаси.
Так значит в этом и таится суть
Существованья жизни на планете,
Где, повторяя иллюзорный путь,
За все ошибки отвечают дети.
Три времени
Три времени. Три формы бытия.
Как разделить судьбу на три фрагмента,
На три альтернативно-близких "я"?
Начнем, пожалуй, с первого момента.
Он пестовал анапест целый год.
Хватал за ворот всяких прохиндеев
И им читал, скривив в усмешке рот.
И те, от водки дармовой дурея,
Глядели на него во все глаза,
Кивая в такт, как будто пели песню.
Так смотрят иногда на образа
Приверженцы враждующих конфессий.
Ему казалось - он играл словами
На улице заимствуя язык.
На самом деле, просто Мураками
К тому моменту вовремя возник.
Он не связал со следствием причину,
И продолжал наивно верить в то,
Что, став по пьянке, как-то раз мужчиной,
Он также стал поэтом. И потом
Отбросив свитер, как «прикид» неброский,
Он поменял манеры и жилье.
К тому моменту и пришелся Бродский.
И сразу же закончилось свое.
Но время шло. И старость подступала,
И в зеркале царил чужой анфас,
И чувств и мыслей лишь едва хватало
На тривиальный городской романс.
«Мы были там.
Теперь нас просто нет.
Но до сих пор, с невольной укоризной,
Печальные глаза глядят вослед.
И что осталось, кроме этой жизни?
«Скудеет тяга к перемене мест».
Пересекая города и страны,
Мы так же водку пьем в один присест,
Привычно наливая пол стакана.
Как странно проплывают времена.
Вид из окна не раздражает взгляда.
Не только забываешь имена,
А даже тех, кто был когда-то рядом.
А хочется опять бежать к метро
Сквозь влажный запах городской сирени
Тебе знакомо это чувство. Но
Сгущаются полуденные тени
И пальмы ждут, не расплетая грив,
Прикосновенья знойного хамсина.
Не веруй, кто бы что не говорил.
Не вспоминай, поскольку не просили.
Ведь нам хватает здешнего тепла
И здешнего домашнего уюта.
А где-то там гудят колокола,
Как будто снова тризна по кому-то.»
Тебе воздастся полностью за все
За то, что совершил сейчас и ране;
За тоненькую книжицу Басе
Забытую в вагоне-ресторане,
За леность мыслей и реальность грез,
За инфантильность и лукавство слова,
За вовремя не заданный вопрос
Неосторожно взятый за основу.
Определись с понятием «любить»,
Пока еще дано определиться.
Не пишется сегодня? Может быть
Напиться?
Побриться?
В мутном зеркале узреть
Морщины вкупе с прядями седыми.
Определись со словом «постареть»,
И ты определишься с остальными.
Подступает время покаяния
Ненависти к ближним, подаяния,
Знания основ и постулатов.
Все когда-то было…все когда- то…..
Подступает время отрезвления,
Пения и лунного затмения,
Ощущенья собственной ничтожности
Что итожить, если не итожится?
Пройдет еще одна машина
И вновь наступит тишина.
Худой и заспанный мужчина
Спокойно курит у окна.
В стекле гвоздикой отражаясь
Мигает красный огонек.
Он никого не провожает,
И никого сейчас не ждет.
Он не скорбит, не размышляет
О вечных тайнах бытия.
И зябко плечи обнимает
Прохлада съемного жилья.
Мудрец, истец, и он же обвинитель,
Хулитель, передергиватель карт,
Презренный трус отчаянный воитель,
И бард
Неистребимый почитатель кухонь,
Читатель и музейный экспонат,
Творец, предпочитающий разруху,
и фат.
Тень на плетень, переплетенье тени,
Любитель рифмы и фривольных дам.
Небрежный оттиск сути поколенья
и хам.
Неизвестный читатель
Неизвестный читатель.
Почитатель
доморощенной философии.
С чашкой кофе, устроившись у монитора,
листает дневник ночных откровений,
немного наивных воззрений, стремлений, сомнений..
А потом, на кухне
курит в открытую форточку,
смотрит на темную улицу,
на горбатый фонарь у подъезда,
сутулится, вспоминая случайную строчку.
Но это же ночью.
А утром он забудет все напрочь,
Хотя в наличии те же приметы -
кофе, первая сигарета....
И даже где-то, на заднем плане,
маячит автор.
И героиню - богиню, дурнушку, простушку
Читатель сравнивает со своей подругой.
Так значит, автор увел из круга?
Наметил путь, показал приметы?
Но это предполагает автор,
А читатель, спрятав лицо от ветра
в легком поклоне,
не отрывая взгляда от тротуара,
спешит по делам.
Но вечером он устало
опять опустится в кресло у монитора.
Ибо литература схожа с замочной скважиной
в душе гипотетического героя.
А это притягивает.
Порою
читателю кажется, что в глубине экрана
мелькает его лицо,
что его рука вывела эти строки.
И тогда он чувствует себя одиноким,
поскольку не смог, не додумал, не понял...
Выключая компьютер, он закрывает калитку
в нечто другое, отличное от надоевшего быта,
От кухонных посиделок, от опустевших улиц.
Опять сутулясь, отправляется спать
неизвестный читатель, соавтор, соратник, и быдло.
Только что примерявший потертый скрипучий колет.
А автор стоит у окна напротив,
И наблюдает, как гаснет свет.
***
Мой папа любил авокадо.
Они вместе с дедом садились
За столик на душной веранде
И резали тонко лимон,
И клали по дольке лимона
На бледно зеленую мякоть,
И ждали четыре минуты,
Что б соком наполнился он.
И время тянулось неспешно,
И время тянулось лениво.
Пылило по улице лето.
Хронометр тикал в руке
Он был золотым, довоенным,
С массивным стеклом и цепочкой
И желтые звенья, как память,
Цеплялись похожестью дней.
Затем, мельхиоровой ложкой
(Одной на двоих управлялись)
Они, как совковой лопатой,
Вгрызались в зеленую твердь.
А после блаженно курили,
Лениво болтая о чем-то,
И слушали как Ободзинский
По радио просит: «Поверь».
Мой папа любил авокадо,
И дедушка тоже не против….
Какая смешная картинка,
Что нынче случилось со мной?
Мой папа любил авокадо
Когда бы нас раньше не бросил.
И дедушка тоже любил бы,
Когда б не погиб под Москвой.
***
По тропинке в пелеринке,
В легком платье цвета беж
Мчится юная курсистка
На свидание к дантисту.
Вечер темен. Ветер свеж.
Тридцать два ему намедни.
Спит супруга. Сын -наследник
Ест баранку на крыльце
И не знает об отце....
Романтичные свиданья -
Опазданья, ожиданья.
Постоят, сплетая пальцы.
Разойдутся кто куда.
И не будет пошлой драмы,
Ибо он красивый самый,
Ибо он галантный самый,
Ибо чувство навсегда.
Хоть девчонка, но дворянка....
Лестно.
Дальняя тальянка
Разрывает тишину.
И кричит извозчик: "Ннну...."
Все девичьи увлеченья
Вдруг кончаются в мгновение,
И заносчивая дама
Не желает больше вас
Ждет ее Париж, наряды,
Молодой политик рядом,
А его арест и ссылка
Под далекий Красноярск
Время длится, время скачет
От удачи до удачи.
Можно было и иначе,
Но судьба плетет узор.
Как же жил ты, человече,
Коль в 17-ом, при встрече,
Только криво усмехнулся
Исполняя приговор?
А теперь вступает хор.
хор:
Мы наш, мы великий построим
На белых холеных костях.
Мы гордо поднимем с тобою
Большой окровавленный стяг.
И ветры новейших историй
Умчат ощущенье вины.
Мы наш, мы свободный построим
У белой щербатой стены.
Мистегрис
Осенний день, двухцветный парадиз.
"Ах, Мистегрис, - сказала дама в белом -
Я с детства обожаю тихий риск
В уютном будуаре, телом к телу".
Закат вспотел нечаянным дождем,
За окоем перетекали грозы,
И черный всадник под ее окном
Не изменял монументальной позы.
"Ах, mon ami, - промолвил старый фат,
А ныне камергер и соглядатай -
Ведь ваш супруг ни в чем не виноват,
Здесь, видимо, природа виновата.
Ну что с того, что толст и лысоват, -
Король, по рангу, часто неподвижен.
А дамы на прическу не глядят -
Они предпочитают много ниже…»
Холодный ветер зябким сквозняком
Стонал, как баньши где-то в галерее,
А черный всадник за ее окном
В промокший плащ закутался плотнее.
«Увы, мой друг, я больше не юна,
И он мне изменяет, с кем попало.
Налейте же анжуйского вина,
И принесите шаль из будуара».
Старик поднялся и покинул зал,
А черный всадник вынул пистолеты.
Король вчера убийцу нанимал,
И камергер прекрасно знал об этом.....
Нелепая фантазия... Стихи....
Иллюзия забытого напева....
Реальны лишь сплошные сквозняки
И шахматы.
Король и королева.
Домашний концерт
Опять о времени. Опять о тишине.
Внутри, вовне - по сути, ведь, неважно.
И тот, кто завтра будет "на коне"
Испытывает тягу к эпатажу
Вальяжно оседая на диван,
Успев заметить слева, в отраженьи,
Округлый жест, которым бонвиван
Обычно начинает выступленье.
За паузой последует кивок,
А далее потянется речевка,
Из сладковатых, ладно сбитых строк
Приправленных ритмической чечеткой.
И публика невольно скажет: "Ах".
И юные девицы побледнеют.
Он прочитает свой роман в стихах
Рассеяно поглаживая шею.
Ну а когда настанет эпилог,
Под чей-то шепот: "Это новый Бунин",
Он вынет замусоленный платок
И промокнет предательские слюни.
Грядет обед, беседа... Сервелат
Сменяют свежежаренные куры,
И поглощает водку и салат
Надежда мировой литературы.
В ночи пустые улицы тихи,
Туманно-влажен воздух Петергофа.
Он будет бормотать свои стихи,
По ходу переделывая строфы,
Гордиться, улыбаться, замерзать,
Себя считать пророком и мессией.
До дома доберется ровно в пять,
И рухнет мимо койки, обессилев.
И муторно ворочаясь во сне,
Похрапывая в ритмике "vivace",
Он не поймет, что истина в вине -
Есть истина для слабых и незрячих.
***
События начала января.
В стакане стынет кофе.
Сигарета
Облюбовала блюдце и дымит.
Уходит, ничего не говоря, вчерашняя неприбранная гостья,
Блажит с экрана тенор.
Разум спит.
Гудит машина прямо под окном.
«Такси на 7.15 вызывали?»
Наверное,…Нет, точно, вызывал…
Точней – не я.
Но так ли это важно?
Свистит на кухне чайник,
Стынут пальцы,
Отчаянно яичница шипит.
И образ полупьяного страдальца определен ушедшей – «гнусный жид».
А разум спит.
А разум крепко спит.
Как встретишь, - говорят – так проведешь.
Вошь на аркане егозит в кармане.
И в зеркале живет все та же вошь
В традиционном галстуке.
В стакане
Еще осталось на один глоток.
И сигарета – на одну затяжку.
Как тяжко всем в начале января.
Условность разделения на годы
Не позволяет осознать поток
Банальности реального..
Игрок,
так увлечен иллюзией игры,
Что не заметил перемены правил,
Но это до поры.
Мы так хитры,
Что забываем за собой оставить
Хотя бы след,-
А вдруг потом найдут,
Припрут к стене,
начислят дивиденды…..
Не диссидент, но в жажде дисситенства
Присутствует желанный ореол.
Ну что, орел, плесни себе немного.
От бога не получишь ничего,
И не получишь даже «ради бога».
Тогда к чему весь этот разговор
Разглядывая тупо отраженье?
Зима располагает для скольженья
По глади дней
Той девочке, видней
Куда идти, за кем захлопнуть двери,
Во сколько вызвать скуку и такси,
Кого предать, кому на миг поверить,
Что бы потом доверья не простить.
А может быть все домыслы и скука.
И в холостую тарахтит мотор.
Разлука, не является разлукой,
Пока уверен в том, что до сих пор
Ты для кого-то был желанным даром…
Но ангелы читают приговор,
Дыша в лицо зимой и перегаром
***
Он быстро учился, но только всегда не тому.
Ему поверяли сердечные тайны девицы.
Их лица он помнил, но только размытые лица,
А тайны забыл, ибо тайны ему ни к чему.
Он верил, что святость - есть свойство отдельной души
Живущей в отдельной, а не в коммунальной квартире.
Что в мире все просто, что все относительно в мире,
А значит, не надо пытаться куда то спешить.
Он мог целый день размышлять над отдельной строкой
Не пил, но курил и мечтал обязательно бросить.
Зимою ждал лета, а летом предчувствовал осень,
И раннюю проседь подкрашивал изредка хной.
Иной бы запил, ну а этот встречался с Гюго,
Беседовал с Мастером, спорил в ночи с Ювеналом...
В тот сумрачный полдень, когда его просто не стало,
Мир двинулся вспять, но, увы, не заметил того.
***
Скрип колес велосипеда.
Сквозь поля по тропке еду.
Нажимаю на педали.
Напеваю: "Не догнали".
Фляжка с пивом на боку -
Много ль надо дураку?
Еду...еду... До обеда -
Завезти посылку деду.
И Марусе из продмага
От инспекции бумагу.
Ну а после в сельсовет -
"Фрол Иваныч, вам пакет".
Сколько времени я еду?
Сорок лет, как нету деда.
И Маруся постарела,
Растолстела, одряхлела.
Сельсовет давно не тот.
И совсем другой народ.
Нажимаю на педали.
Что родимые, не ждали?
Будет праздник и потеха.
Заводите патефон.
Каждый раз хочу остаться,
Но лежу я в третьей братской,
Возле стенки, пятый сверху -
Поселковый почтальон.
Колокольня.
Перезвон.
***
Расскажи мне историю о Фердинандо Кортесе.
Абсолютно неважно, что имя тебе незнакомо.
Пусть в ней будет любовь к неизвестной в веках поэтессе,
Что своей красотою сражала заносчивых донов.
Пусть в истории этой дуэли сменяют погони.
И наемный убийца униженно просит: «Не надо…».
Пусть движенье навстречу зависит от прихоти донны,
Что случайно коснулась роброном ноги Фердинандо.
Что сказала ему: « Ты обязан вернуться героем.
Корабли отплывают. Я буду стоять у причала…»
Ведь начало истории – это, по сути, простое
Умножение фактов на сумму грядущих печалей.
Пусть он любит ее, пусть простится, сгорая от страсти,
Пусть он ей обещает богатство и райские кущи.
Расскажи мне историю, в коей желание счастья
Пробуждает гордыню, а также звериную сущность.
***
Меркантильная дама в панаме из розовой байки.
Сорок пять, не шестнадцать.
А хочется снова шестнадцать.
Ведь, наверное, кто-то тогда называл ее "Зайка",
Нервно тискал и лез целоваться.
Остается смеяться
над светлым смущеньем девицы,
вспоминая грехи, что не стали грехами ни разу.
Моногамия сущности делит знакомые лица
на того, кто не хочет и тех, кто делиться обязан.
Полноватая дама гордится умением выжить.
Перед тем как садиться платком протирает скамейку.
И на рынке, торгуясь, бормочет сквозь зубы про выжиг,
что лишают ее заработанной потом копейки.
Проверяет счета, "подбивает" расход за неделю.
И когда высыпают на небе хрустальные искры,
меркантильная дама в халате из красной фланели
тихо грезит о принце, что так неуверенно тискал.
Больничное окно
Он не был голубым, скорей – сиреневым
С крутой борцовской линией плеча.
Ну а поскольку походил на Ленина –
Играл в театре роли Ильича.
В те времена кто только не садился
За шпионаж, растрату и разврат.
И он без промедления женился.
И, априори, стал не виноват.
Чеширский кот с повадками актера,
Выщипыватель реденьких седин.
Он называл супругу "Терпсихора",
А если злился, то тогда "Надин".
Ходил по дому в туфлях и халате,
И что бы все услышали вокруг,
Включал погромче музыку Скарлатти,
И на пол тона ниже - Миша Круг.
Он посещал сомнительные бары.
Умел удачно вставить в разговор
Цитаты из Шекспира и Ронсара
И сексуально посмотреть в упор.
Любил блины, но называл их "гренки".
Пил редко. Исключительно вино.
Дублировал мультфильмы на «Довженко»,
Писал портрет Полины Виардо.
Порою забывался. Виновато
Цедил сквозь зубы "Ёкарный бабай".
Он выдал дочь за сына дипломата,
Но, правда, неудачно и в Китай.
В начале 90-х разошелся.
В дурном запале сунулся во власть.
Был кандидатом, мэром, режиссером.
Наверстывал упущенное всласть.
Сейчас же, после третьего инсульта,
Глядит в окно, трясется и шипит.
Мигает светофор, клубится утро.
Он был провинциально знаменит…
***
Отметился в Неметчине,
Проехал Белоруссию,
Израилем помеченный
Презрительным "ми руссия".
В Нью-Йорке пил "Смирновскую",
Глотал "Мартини" в Питере,
И торговал обносками,
И "добивал" стремительно.
Считал себя художником,
Считал себя писателем
С повадками острожника
И лексиконом матерным.
Носил нун-чаки в сумочке,
Тряс волосами пегими,
И мог часами умничать
Перевирая Гегеля.
Произносил пророчества,
Как-будто в надзидание.
И верил в одиночество,
И обожал компании.
Осел на год у матери,
Она и успокоилась.
Он "съехал" окончательно
Работая в покойницкой.
Простая философия,
И жизнь, в итоге, мерзкая..
Отмечен в "Склифосовского".
Замечен возле "Сербского".
По
Неровное дыхание, порхание, мираж...
Трясет, скрипит, качается разбитый экипаж.
Разрезанная книжица. Дорожная тоска.
Лоснятся ворот вытертый и локти сюртука.
Подстриженные усики. Сплошные сквозняки.
В любом передвиженнии есть время для тоски.
И кутается изредко в богатый габардин
Сосед по путешествию - приличный господин.
Осталась сзади именем расстраченная жизнь,
Утраченная молодость, а значит не дрожи,
Не дорожи, не жалуйся, не принимай всерьез
Все то, что нам из жалости забыть не привелось,
Не уходи от милости желающих добра,
От квакерской сонливости и здравого ума.
Но он молчит, не слушает, и смотрит на холмы
Подернутые инеем в преддверии зимы.
Из горла вырывается не слог, а только пар.
Сосед достал из нессера коробочку сигар.
Сейчас он попытается затеять разговор.
Ах, как скучна осенняя дорога в Балтимор.
Обратный отсчет
Еще над Петербургом спит весна
И коммуналки катятся в былое.
В стакане возле тумбочки алоэ,
И будущность до одури ясна.
Сушняк с утра.
Вчерашний день забыт.
Знобит строку, смущает перегаром.
И всем видна отягощенность даром,
Покуда пьян, талантлив и не брит.
Вот так братан,
Я скоро буду крут,
И все поймут и примут, как пророка.
Налей же мне «Мартини» на дорогу,
И «Мальборо» с собою не забудь.
Еще над Ленинградом тщится бог
Поправить ситуацию немного.
Успеть бы выпить спирта на дорогу,
Пока не подогнали воронок.
Всему свой срок. И так тому и быть.
Кому в Норильск, а после срока – в ссылку.
Мы встретимся с тобой на пересылке
И будем долго ночью говорить.
Вот так то сын.
Мы выбрали страну,
Хотя возможно было и иначе.
Не плачь, родной. Ведь нынче много плачут,
А после признают свою вину.
Над Петроградом снегом стыл февраль,
И сквозняком скользил по половицам.
И с фотографий улыбались лица
Тех, кто пропал. И бесконечно жаль
Вдруг становилось собственной судьбы
Хотя точнее говорить «судьбины»
Мы встретимся когда-нибудь в Харбине
Осатанев от внутренней борьбы.
Вот так то друг.
Пустеет длинный стол
И не понятно кто удачлив боле.
А если ты не ощущаешь боли,
Так, видимо, безвременно ушел.
Еще над Петербургом тщится март
Пробиться через снежные заносы.
К чему вопросы, если на вопросы
Ответ один - он тоже виноват.
Но все потом – отъезд, и личный ад,
И лизоблюдство, как возможность выжить.
Мы на сочельник встретимся в Париже,
Что б подсчитать количество утрат.
Вот так то, брат...
Их всех не перечтешь,
И сорок сороков не перемелешь.
Пока живешь, невольно все приемлешь
Но только лишь покуда ты живешь.
Покуда помнишь…
Полночь – не порок.
Пророк уснул, раскинувшись в кроватке.
Еще у мамы с папой все в порядке,
Еще ни слов, ни музыки, ни строк…
***
Когда приходит время для баллады,
Не "от балды", и даже не бравады,
А посто так, мелькая впопыхах
В своих сомненьях и чужих стихах -
Не впасть бы в легковестность бытия.
Уже не я, а мой герой сутулый
Натужно поднимается со стула
Перемещаясь к пыльному окну.
И за стеклом сплошные "почему"
Вруг обретают форму человеков.
От века не не прибавится ума.
Сума не станет глубже или шире.
И сквозняки, гуляя по квартире,
Напоминают, что сейчас зима.
Сойти с ума, на самом деле проще,
Чем логикой пространство поверять,
Но мы привыкли и комфортно ропщем,-
Не знать намного выгодней, чем знать.
А в общем, все довольно хорошо, -
И парасхит*, перебирая мощи,
Уверен, что призвание нашел.
Но за окном сгущает вечер тьму
И свет настольной лампы лижет тени,
Махровый снег ложится на ступени,
И зИму пережить, как и войну,
Дано не всем, и комнатным растеньям
Назначено погибнуть на корню.
На самом деле - строки в стиле "ню"
( не путать с порнографией исхода).
К огню ладони зябко протянув,
Герой сутулится и тянет из окна
Иллюзией придуманной свободы.
И медленно проходят времена
Перед глазами ввиде хоровода.
"И будущность, до одури, ясна".........
*парасхит - низший разряд в касте бальзамировщиков мумий Древнего Египта
***
Она идет в грохочущий прибой.
Переплетаясь, бьются за спиной
Осколки солнца в мареве бетона.
Прилив урчит немного монотонно,
И мыльной пеной убегает вспять,
Что бы потом наброситься опять.
Лихой кавказец смотрит из окна,
Как движется по берегу она,
И взгляд невольно опускает ниже.
Крадется тень по черной плоской крыше,
И на веранде сонного кафе
Сидит старик с бокалом «Nescafe».
Он путает людей и времена,
На скатерти читая имена
Оставленные в виде мелких пятен.
Хозяину он чем-то неприятен -
Лощеный Вид и ломаный акцент,
Но в этот час других клиентов нет.
Старик глотает приторную тьму
Брезгливо морщась. Кажется ему
Известны все коллизии сюжета.
Случайный луч, коснувшийся манжета,
Вдруг замирает искрой золотой
На запонке с собачьей головой.
Она идет в грохочущий прибой…
***
Ах, девочка-припевочка – широкая душа,
Шагает по асфальтовой дорожке не спеша.
Походка горделивая, движеньем от бедра,
У местных воздыхателей проходит «на ура».
Ах, девочка-припевочка, холеным ноготком
Откидывает волосы и думает о том,
Что обещали вечером ей новый диск «Тату»
А ранее свидание в двенадцать на мосту.
Ах, девочка–припевочка - смешной Пигмалион,
Оранжевые туфельки, оранжевый шифон,
В глазах играют чертики, в фигуре спрятан бог.
Растрепанная челочка и восемь глупых строк.
Нежная, милая, добрая, славная,
Вот и закончилось время бесславное,
Вот и приходит эпоха известности
В местности «А», очарованной местности
Строго очерченной кругом приятелей -
Хилых пророков и иносказателей.
Время долгов, сигаретного марева.
Здесь ошибалась, но после исправила.
Там обещала, но в срок не исполнила.
И отражаются лица осколками
В строках наивно придуманной повести
Время признаний и поисков совести
И понимания самого главного -
Нежная, милая, добрая, славная.
Расставались, обнимались, обещала позвонить.
«Завтра в восемь возле сквера? Значит, так тому и быть.
Да. Я буду непременно. Нет. Я видел - текст «сырой».
Ровно в восемь возле сквера.»
Черт с тобой. И бог с тобой.
На уровне быта
По капле, по строчке, как взрезанный финкой лимон,
Выдавливать прошлое в первоапрельскую слякоть.
Ты слышишь, девчонка, не смей от бессилия плакать.
Ведь ты поэтесса. А слезы для них - "моветон".
Зубами скрипи, колоти обреченно посуду,
Сведенными пальцами винную пробку сорви.
Ведь самое страшное, что вдохновенье прибудет
Количеством образов сразу же после любви.
Все после, все позже. Когда отпылают пожары
И жаркий полет превратится в обычную жизнь.
Ведь ты поэтесса, а сущность поэта державна.
Так вот, соответствуй, и зла на других не держи.
Блажи, отрекайся... Сознанием день не измерить,
А только в подъезде услышать чужие шаги.
Ведь ты поэтесса, а избранным свойственно верить
И после, себя, за наличие веры корить.
Запить настоящее бромом приморского пляжа,
Забить настоящее фоном грядущей зари.
Тебе ли не знать, то, что склонность людей к эпатажу
Зависит от уровня опустошенья внутри.
Под солнцем задумчиво плавятся пляжные кресла.
Под тенью навеса рождается легкий сквозняк.
Девчонка, провидица, вздорная дрянь, поэтесса,
Расслабленно тянет из маленькой рюмки коньяк.
Вот так. Потихоньку. Под музыку прошлого века
Пройдут выходные и, может быть, вырвется стих.
На уровне быта мечта одного человека
Становится часто тяжелым ярмом для других.
Семья отобедает. Кто-то помоет посуду,
А кто-то, в запале, начнет городить ерунду.
На уровне быта любой монолог неподсуден,
Пока, постепенно, ни станет, похож на хулу.
В углу прорастает лианами буйная зелень,
Струится по стенам прообраз грядущей строки.
На уровне быта одно лишь присутствие лени
Всегда перевесит свои и чужие грехи.
На уровне быта забыто наличие страха.
Наивная речь обретает стальные края.
На уровне быта перо и простая бумага
Не выглядят больше как главный аспект бытия.
***
Не святая, не грешница - просто аспект бытия
Привносящий сумбур в бледно-серые зимние будни.
Что же будет тебе, по прошествии этого дня?
Несомненно одно - что-то очень паскудное будет.
Не убудет.
Сопи облегченно в плечо,
Что подставит тебе волоокий поклонник Ронсара.
Нужно что-то еще... обязательно что-то еще,
Кроме стирки, работы, посуды, детей, пеньюара.
Этим были стихи - не вино, не наряды, не бог,
Не ушедший супруг, не любовник с душою вампира.
И квартира сужалась до уровня вычурных строк,
Становясь кораблем, а не тусклой, промозглой квартирой.
И плыла над домами уютным теплом ночника,
И века оседали словами на узкие плечи,
И парила над миром движением ритма рука
Продолжая напевность не свойственной ранее речи
Но расставлены месяцы, как верстовые столбы.
Сколько раз по пути нас поймут, ну а чаще - осудят?
Что-то будет тебе по прошествии этой судьбы?
Несомненно одно - что-то очень паскудное будет.
До дна...
Ничего не хочу. Ничего не желаю.
Как же скучно мне друг, как же скучно мне бес...
Поливают дожди и ветра обдувают
Белый домик у края небес.
В том дому собираются тени историй -
Полуфразой, намеком, желаньем игры.
Здесь герои рассказов мудры априори
Ну а все героини милы.
Море бьется о камни, и ветер, играя,
Непогодой стучится в окно.
Ты ведь тоже история. Слушай, родная,
Допивая любимый "Перно"...
история первая
Сегодня как то муторно в природе.
Грохочет слишком сильно океан.
Ну как тут одеваться по погоде –
Под вечер снег, с утра густой туман?
И рот зевотой постоянно сводит.
И скука,- целый день без перерыва.
Огонь в камине, тлеют угольки.
А может, утром броситься с обрыва?
Иль удавиться вечером с тоски?
В столице только шваль и дураки…
А впрочем, нет. Мне этого не надо,
Налью себе горячего вина
И прерванную вспомню серенаду,
И взгляд из притворенного окна,
И звяканье эфеса об ограду.
«Ты сумасшедший… Боже, как я рада»…
И поцелуй в дурманящей тиши...
Два шага вбок, назад, и эскапада*.
Чем развлекаться в эдакой глуши?
Молочница сегодня не спешит...
Изгнание – всегда несправедливо.
Опять глядеть в замшелый потолок
И наблюдать, как дни неторопливо
Переплетают траурный венок.
Да я поэт! Как произнес красиво!
Все. Наплевать. Я поутру – в столицу.
Там буду вновь влюблен, задирист, пьян,
А после можно снова удалиться
И обреченно слушать океан.
Однако вы счастливец, дон Гуан…
история вторая
Я расплескался в лужах сентября
Походкой увядающего гея,-
Он здесь живет на третьем этаже,-
И целый день, от сырости немея,
Перед окном гуляет в неглиже.
Я отразился тенью сентября
В зрачках усталой пухленькой кокотки,
Что третий час маячит на углу.
Подтягивая изредко колготки..
Мне кажется, зовут ее Лулу.
Я шелестел листвою сентября
Над головой зеленщика Марселя
Сидящего у лавки под зонтом,
Над девушкой с пакетом сельдерея,
Над спрятавшимся в ящиках котом.
Я отразился взглядом сентября
В окне своей прокуренной квартиры,-
Холодного и грязного жилья.
Усталые глаза, прищур Сатира
Познавшего соблазны бытия.
Я отразился небом сентября
Над головой осеннего Парижа,
Но не сумел в нем отыскать тебя.
И потому, царапаясь о крыши,
Спускаюсь вниз дождем, как можно тише,
Раксплескиваясь в лужах сентября.
история третья
«Апрель, твоя свирель сипит.
Пора найти мелодию построже.
«Алло? Да, я. Она? Пока что спит.
Будить не буду. Лишь себе дороже».
И отключив на время телефон,
Задернув штору, и усевшись в кресло,
Я сторожил твой беспокойный сон,
Покуда ты для мира не воскресла.
Воскресный день. Упрямые часы
Колотятся секундами в былое.
Я так хотел в твои прорваться сны,
И там остаться навсегда с тобою.
К немного влажным сомкнутым губам
Хотел прижаться легким поцелуем.
Ты слишком часто доверяешь снам,
Не зная, что я здесь тебя ревную
К подушке и к помятой простыне,
К зажатому в коленях одеялу,
Но ты спала, но ты жила во сне,
В котором ты меня не узнавала,
В котором совершала свой обряд,
Свой ряд забавных перевоплощений.
Клонился день дорогой на закат.
В углах сгущались призрачные тени…»
«Ну, как тебе»? Мой друг отводит взгляд
Дрожит листок, дымится сигарета…
«Она погибла ровно год назад
Не понимаю…Не могу об этом…»
___________________________
До дна.
Отражается небо в граненом стакане.
Весна
преломляется солнечным светом на гранях.
Вина -
Не признание, а осознание факта.
До дна.
А затем улыбнуться.
Вот так-то.....
***
Ни пороха, ни вороха, ни сил, ни тишины...
Сжимает день обьятия обещанной страны.
Где чуждость восприятия низводится на нет
Славянскою грамматикой на полосах газет.
Где посиделки вечером, и погляделки в рот
Уже воспринимаются, как личный дискомфорт.
Не весело, не песенно, ни бога, ни войны...
Сжимаются обьятия покинутой страны.
Мы там остались отзвуком, причиной странных снов,
Скандальной неизвестностью и честностью взахлеб.
Мы там еще присутствуем, как фото на стене,
Невольным обвинением в непризнанной вине.
Ни жалости, ни малости, ни капельки вины...
Распахнуты обьятия совсем другой страны,
Где постаревшим мальчикам и девочкам седым
С утра дремать на лавочке, смотреть на молодых,
И утешаться мыслями, что жизнь не так плоха,
И забывать о признаках присутствия стиха.
Торный путь
Карманьольцы в душе и эстеты вовне.
Плавность жестов и мудрость прищуров.
Лица пращуров в рамках на белой стене -
Достояние личной культуры,
От которой останется менторский тон,
Одряхлевший диван и иконка.
Проступает на фото коричневый фон
И ложится на кожу потомков.
***
Все, что привычно – неодолимо.
По бездорожью плетутся дроги.
У ветра запах печного дыма,
И легкий вкус городского смога.
И мимо… мимо скрипит повозка…
Все что любимо – неодолимо.
И у возницы лицо подростка
С глазами древнего серафима.
Он правой держит небрежно вожжи,
А левой ворот простой рубахи.
И веет тленом над бездорожьем
И непонятным животным страхом.
И псы скулят, прижимая уши,
Ну а подросток глядит беспечно.
Он много лет уже возит души
К избушке Велеса возле речки.
***
Перекрестились торные пути.
И вам и нам - одно, на самом деле.
И те, что утром поднялись с постели,
Уже тогда безвременно ушли....
Понять, принять - напрасные потуги.
И остается лишь итожить счет.
А ветер, завывая от натуги,
По бездорожью вечностью сечет
***
Дышать труднее, а не легче
Приняв на плечи этот век.
И снова, некто осмелевший,
Один, пытается за всех.
И в ожидании итога
Житейских драм и вечных тем
Он образ дьявола и бога
Объединит в один тотем.
И не соврет, хотя возможно.
И не уйдет, хотя пора.
А лишь соринку осторожно
Смахнет двуперстием с пера.
И остается только слушать,
Чтобы когда-нибудь потом,
Свою непонятую душу
Сравнить c чужим черновиком.
На улице Буденного
На улице Буденного сплошные вязы с липами.
Из приоткрытых форточек «попса» сменяет джаз.
Ну, как вам там, родимые? Моими то молитвами?
Ну, кто еще в Америке помолится за вас?
По улице Буденного гуляет ветер матерный.
И вкус воспоминания - за три копейки квас.
Вам не икалось вечером? Ну, где-то в пол десятого?
Ну, кто еще в Америке помолится за вас?
На поводке у юности, среди квартала сонного,
Застыв на миг у зеркала от двух случайных фраз,
Ну, кто еще подумает, что помнят на «Буденного»,
И молятся, за девочку, покинувшую вас?
Игорь Миненков: Гоша Спектор. Интонация..