Всеволод Мальцев: Из сборника: "Парализованная кукла".
Сюжеты сборника "Парализованная кукла" просты и незамысловаты, а герои рассказов – обычные люди… Да нет, вообще-то персонажей Всеволода Мальцева даже обычными людьми не назовешь, - не дотягивают они до среднего уровня обычных людей. Скорее это примитивные слабохарактерные обыватели, поступки их убоги и предсказуемы, интересы - низменны, цели смешны, а внешность невероятно отталкивающая… Один только Борис Викторович из "Хорошо быть наиром!" чего стоит: "…лысый, пузатый, с отвислой, волосатой грудью, с обеих сторон вываливающейся из растянутых лямок казалось бы постоянно одной и той же желто-белой майки… Но все это, впрочем, не так отпугивало от него собеседников, как его запах. Постоишь с таким немного рядом – сразу хочется пойти куда-нибудь подышать… "
Читаешь, и думаешь: "Ну зачем автору всё это? К чему эта чернуха, помойка, изнанка жизни?" И хочется бросить…
Да нет, не получается. Что-то притягивает, вызывает некоторый интерес, затем искреннюю заинтересованность… и вдруг ты проглатываешь это все на одном дыхании!
В чём же секрет? Да, конечно добротный слог. Да, мастерски выписанные характеры персонажей. Да, стиль, легкий для восприятия. Текст с "изюминками" и неожиданными выводами. Всё это хорошо, но… согласитесь, мало… Мало, чтобы удержать интерес читателя… А ведь интерес есть, сопереживание, есть и напряжение, возрастающее к концу каждого рассказа… Только вот концовки ни в одном из рассказов нет… Обидно. И все же, все же…
А может, секрет в том, что в персонажах Всеволода Мальцева мы узнаем себя? Только не тех себя, которых знают друзья и сослуживцы, а то глубокое внутреннее "Я", которое никому неизвестно? То низменное, позорное, которое стыдимся и гоним, подобно стивенсоновскому мистеру Хайду, не признаваясь даже самому себе в самом факте его существования…
Ох, непрост этот самый господин Мальцев, ох непрост…
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Юрий Лопотецкий
|
Из сборника: "Парализованная кукла"
2004Встреча с королевой |Гимн солнцу |Московский Титаник |Нужна любимая? |Свои люди |Хорошо быть наиром! |Яма
Встреча с королевой
Шура Ванюхин, в принципе, был малопьющим человеком. Не из тех, которые сколько не пьют, а им все мало. Он действительно не любил, а, вернее, не мог помногу и часто выпивать, знал это и, как правило, избегал компаний, в которых собутыльники ценят друг друга по тому, кто дольше всех «продержится», останется способным снять девицу, да еще поможет остальным поймать машину, чтобы целыми и невредимыми добраться до дома.
Вот и в этот вечер, возвращаясь домой от своих старых знакомых, он был вполне нормальным, слегка выпившем мужчиной в рассвете лет. Выйдя из метро и хлебнув свежего воздуха, Ванюхин вообще почувствовал себя огурцом и еще раз вспомнил о том, что еще целых три дня он, в принципе, абсолютно свободный, временно холостой экземпляр мужского пола, который очень даже не прочь использовать подвернувшийся в связи с отъездом жены шанс сделать то, о чем потом можно будет с удовольствием вспоминать. Жизнь-то одна, раз-два и пройдет вся в пустых хлопотах. Потом будешь шамкать диетический йогурт и думать: чего ни разу не рискнул, не учудил, не сделал что-нибудь необычное, хоть на самую малость не отошел от привычного распорядка дня премудрого пескаря, к которым сам себя относил.
Впереди, метрах в пяти от него, по направлению к автобусной остановке, одиноко шла довольно стройная особа противоположного пола в длинной, на вид дорогой, белоснежной шубе. «Если сейчас удастся, - подумал Шура, - за две-три минуты охмурить, договориться и потащить к себе – была, ни была, решусь. Не удастся – значит, так тому и быть: пойду, выпью на сон грядущий чашечку крепкого чая, посмотрю телек, без всяких там тёлок, и на боковую».
- Девушка, - забежав немного вперед светлой шубы, обратился он. – Такая симпатичная, и одна!
«Девушка» ничего не ответила, но посмотрела на него с интересом и, как показалось Шуре, даже немного замедлила шаг. «Странно, - подумал Ванюхин, - сзади казалась вполне молодой, а по лицу - под шестьдесят уже, никак не меньше. Полная, с двойным подбородком престарелая мамзель. Припудрилась вся, губы жирно намазаны какой-то перламутровой помадой. В общем, следит за собой. И то хорошо». Охотничий инстинкт подгулявшего начинающего ловеласа было уже не остановить. «Ладно, - решил Ванюхин, сам себя подбадривая. - Самому уже сороковник в прошлом году стукнул. Девушки скоро место начнут уступать и после «Здравствуйте!» разбегаться кто куда, визжа от ужаса. Пора уже заканчивать с особо тщательными отборами, которые мог себе позволить разве что в ранней молодости».
Мамзель продолжала молчать, но шла с ним нога в ногу, не отставала, не убегала, и это обстоятельство окончательно склонило Шуру к началу решительных действий. Он сказал, для начала, что под ногами скользко, что надо быть осторожнее и предложил свой локоть. Предложенная часть тела была сразу же подхвачена её левой рукой, идти стало заметно сложнее, но приятнее. «Главное – не молчать!» – Дал себе установку Ванюхин и старательно её исполнял, не закрывая рта до самой двери своей квартиры. Припудренная незнакомка всю дорогу молчала, и лишь изредка уукала и аакала, подтверждая, что слышит. «Уж, не иностранка ли?» - Подумал Шура и сразу же ответил сам себе: «Какая, блин, разница? Даже интереснее!»
В квартире, помогая снять шубу, Ванюхин решил, что незнакомке действительно не меньше шестидесяти. Надменный взгляд былой красавицы, большие, в принципе, симпатичные, светло-голубые глаза, почти белые, крашеные под блеск начищенного серебра, волосы, светлое в блестках платье; все в облике мамзели одновременно и притягивало и отвращало.
Он включил свет в ванне и предложил ей привести себя в порядок. Мамзель еще раз холодно взглянула на него, прошла мимо, обдав его своим морозным дыханием, и закрылась. Через пару минут послышались звуки маленького домашнего водопада и Ванюхин, сжав по рот-фронтовски кулак а-ля «враг не пройдет!», победоносно пошел накрывать маленький столик в спальне.
Дама вышла в его халате явно помолодевшая, вся какая-то распаренная и потная. Халат прилип к её телу, как будто она и не вытиралась. «Дурак! – чертыхнулся Ванюхин. - Надо было полотенце предложить!» Но теперь уже делать было нечего. Отступать – тоже. Они выпили по рюмочке из початой бутылки коньяка, оставленной какими-то гостями, закусили дежурной шоколадкой и сосредоточились на том, к чему всегда приводят такие мимолетные, ничего не обещающие обеим сторонам, встречи.
Когда мамзель вновь вернулась из ванной, ему показалось, что ей никак не больше сорока. Кожа стало значительно мягче, все тело более податливым и более гибким, лицо значительно приятнее. «Чудеса», - подумал Ванюхин, продолжая нагло исследовать свою гостью до тех пор, пока кровь вновь не зарядила его орудие. После очередного сеанса мерных покачиваний он вновь, как галантный кавалер, пропустил гостью вперед, а когда сам вернулся из душа, с заметным удивлением увидел в своей постели симпатичную двадцатилетнюю блондинку. С теми, которые лежали здесь до неё, эту девушку роднили только черты лица, как будто все женщины приходились друг другу кровными родственницами. «Что со мной? – Со страхом подумал Ванюхин. – Неужели я схожу с ума? Может, знакомые подшутили, и что-то добавляли в рюмку? Теперь хохочут себе, представляя, в какую я мог попасть передрягу с их зельем». И твердо для себя решил: «А я специально ничего никому не расскажу».
Впрочем, девушка была так прелестна, что все эти мысли не задержались надолго в пораженном сознании новоиспеченного Дона Хуана. Он взял девушку на руки и, обрадованный обстоятельством, что такая ноша для него вовсе не обременительна, немного покружил её по комнате, а затем вновь понес в ванную.
Она слабо сопротивлялась, когда Ванюхин направлял в неё теплые струйки воды, как и раньше, молчала, разглядывая хозяина квартиры с неприкрытым интересом. Потом он вытер её тремя полотенцами, и, абсолютно сухую, перенес обратно в кровать. Посидел немного, пытаясь заворожить незнакомку своими влюбленными взглядами и, посчитав, что на всякий случай надо сделать получасовую паузу в любовных утехах, пошел ставить чайник.
- Чай или кофе? – Выкрикнул он, сидя на табуретке и чувствуя себя абсолютно опустошенным и счастливым.
- Ничего, - услышал он в ответ. Голос незнакомки показался ему странным.
Вернувшись в спальню, Ванюхин чуть не вскрикнул. На кровати лежала голая худенькая девочка лет десяти. Ему показалось, что он окончательно сошел с ума, что все эти метаморфозы с мамзель не случайны, что он что-то упустил с самого начала и теперь ему уже не вырваться из этого адского круга. Ему показалось, что сейчас какие-нибудь омоновцы в черном застучат в дверь, потом сорвут её с петель, ворвутся, повалят его на ковер, придавят лицо сапогами. Потом будет суд, его непременно обвинят в педофилии. Он уже чувствовал отвратительный тюремный запах и видел омерзительные оскалы своих сокамерников. «Надо бежать, - приказывал он сам себе, - надо быстрее бежать отсюда, пока все это не началось. Но, девочка? Куда её деть? Не оставлять же её одну в его квартире, на его кровати?»
Он обхватил голову руками и, пошатываясь, вышел на кухню. Там сел, положил голову на стол и застыл, не решаясь ничего предпринимать.
Прошло около часа, прежде чем он, наконец, превозмогая себя, не встал и не вернулся в спальню. «В любом случае, - решил он, - надо её выпроводить отсюда домой; по крайней мере, вывести на улицу, а там будет видно».
Ванюхин вошел в комнату и… никого не увидел. «В прятки решил поиграть ребенок», - пришла к нему первая мысль. Одеяло было распахнуто, как будто только что кто-то откинул его и встал. На простыне темнела лужа, как будто кто-то разлил большую бутылку минералки.
На тумбочке белела записка: «Все было замечательно. Я приду еще». И какая-то чересчур замысловатая подпись, очень похожая на изображение снежинки, как её представляют в детстве.
Ванюхин вздохнул, почувствовав огромное облегчение, потом забыл все свои недавние волнения и равнодушно пожал плечами. «Придет, куда денется», - подумал он. Затем снял мокрую простынь, развесил её на веревки в ванной, постелил пару чистых, чтобы не прошла влага от матраса, и лег спать.
Снились ему какие-то огромные горы снега, разбитые зеркала, маленькие блестящие осколки, девочка и мальчик в каких-то странных старинных одеждах. Они не называли друг друга, но он почему-то понял, что зовут их: Кай и Герда. А еще он понял, что Снежная королева (а это была именно она, в этом он уже не сомневался) не обманет. Она действительно придет, как приходят весна, лето, осень, зима. Придет, а потом непременно вновь уйдет. И все будет хорошо. Его сон становился все глубже. Ему казалось, что он на даче, что дождь бьёт по крыше, а он лежит в гамаке на открытой веранде и медленно-медленно раскачивается.
Ночью началось потепление. С крыши на карниз мерно капало и капало. Утром начали проседать и подтекать сугробы, сгрудившиеся за всю зиму по сторонам дорог. Ванюхин спешил на автобусную остановку, перескакивая через лужицы, и думал, что пить надо все-таки еще меньше. А то встаешь утром, и не знаешь: что же все-таки было вчера на самом деле, а чего не было, показалось, приснилось-привиделось. Впрочем, по большому счету, ему было все равно. Он был счастлив. А счастье – это всего лишь то, о чем потом не жалеешь. Оно тоже приходит и уходит абсолютно неожиданно. И жалеть по этому поводу нет никакого смысла. Гимн солнцу
Московский Титаник
Это утро в жизни Игоря Яковлевича не предвещало никаких особых изменений. За окном стояла такая же, как и всю неделю, беспросветная серая облачность, похожая на грязный, обкуренный выхлопными газами снег. Из телевизора ведущие утренних программ повторяли вчерашние новости.
И было бы даже еще более скучно и серо, если бы не… выборы.
Если просто сказать, что Игорю Яковлевичу нравились периоды подготовки и проведения выборных кампаний, значит, не сказать ничего. Он их просто обожал: всякие там теледебаты, с обливаниями соком и мордобоями; прямые трансляции работы думцев со старыми деревенскими забавами – драками стенка на стенку, да выдергиванием друг у друга волос, у кого что осталось; круглые столы, гласы народа, свободы слова и прочие теле шоу с политическим уклоном, собирающие одних и тех же людей, кем-то когда-то куда-то выбранных.
Особенно в эти дни ему нравились, конечно, вечерние передачи, когда можно было уютно устроиться в кресле, пододвинуть к себе раскладной столик на колесиках с парой баночек пива, чипсами и вываленном на блюдце пакетике фисташек. Но, самое интересное, конечно, начиналось перед самыми выборами. Каждый из кандидатов на сокровенные места, словно студент перед сессией, считал, что лучше запомнится то, на что глаз упал в последнюю минуту, и всеми правдами и неправдами старался поставить свою точку в дискуссии.
Все эти зрелища так будоражили Игоря Яковлевича, что во время последних шоу он позволял себе и беленькую, пропуская по одной за каждый успешный ответ своего избранника. И при этом, десятая шла также хорошо, как и первая, а любые дешевые закусоны казались изысканными деликатесами.
Вот и в этот раз, он ни разу не пропустил ни одну подобную передачу, хотя в каждой из них одни и те же люди говорили, в сущности, одно и тоже, с небольшими «вариациями на тему».
Каково же было его удивление, когда в девятичасовом выпуске новостей, вместо того, чтобы вновь повторить давно известные всем «новости», абсолютно неожиданно не только для всех зрителей, но я для себя самого, диктор скорчил удивленную мину и зачитал с невидимого монитора «важное правительственное сообщение», полученное сотрудниками программы из «весьма компетентных источников». Суть этого сообщения сводилась к следующему:
- Выборов больше не будет, принято решение, что страна не может больше позволить себе разбазаривание огромных сумм на столь частые выборные кампании. Хватит! Выбрали в прошлый раз людей. Раз выбрали – значит доверяете. И пока они живы и здоровы, пусть сами и решают: продолжать начатое, или поставить на свое место более свежие подготовленные ими молодые кадры.
«И нечего, - завершая чтение сообщения, зачитал диктор выдержку из «типичного послания трудящихся правительству», - коней на переправе то и дело менять, а то застрянем между двумя измами навек, не выпутаемся».
Услышал такое Игорь Яковлевич и загрустил. «Последнюю, блин, радость у человека отнимают!» – Начал было тихонечко высказывать он свое возмущение, одновременно разыскивая пультом разные программы, в надежде сверить, так сказать, свои думы-помыслы с общественным мнением.
Как он и ожидал, в ящике на этот счет мнения были разные. Одни поддержали правительственный почин: «Действительно, сколько средств бухаем, а результат? Как сядут в кресла, так и меняются, итить их, далеко не лучшим образом!»
«Правильно! – Поддержали другие, - политика – дело тухлое. Как туда человек попал – пиши пропал. Был человек – нет человека!»
«А нужна ли нам вообще эта Дума? – Засомневались третьи. – Пусть министры работают, президент, значит, общие установки дает, и нечего туда-сюда рассуждать!»
А четвертые, как всегда неуступчивые и своенравные, со всем этим несогласные, стали призывать обсудить этот вопрос на Манежной площади. Мол, приходите, люди добрые, обсудим все, поговорим между Кремлевской стеной и Думой, чтобы, если чего надумаем, недалеко было нести свою петицию.
«Какая еще Манежная? – Удивился их предложению Игорь Яковлевич. – Её же практически не существует! Там же теперь многоярусный подземный Торговый центр со стеклянными шапками-тюбетейками наверху, да фонарями?» Но сомнения эти, впрочем, быстро развеялись. Само по себе, это предложение ему понравилось, он поспешил на «Охотный ряд» и встал в ожидании развития событий.
А там уже вовсю шла работа. С балкона гостиницы «Москва» уже ничего не скажешь. Нет «Москвы», разобрали всю и увезли в неизвестном направлении. Строят мужики на площади из подвезенных на двух грузовичках помост. Вроде эшафота получается. Да так быстро, что через полчаса на нем уже целая очередь выстроилась из народных трибунов. Стоят, руками машут, сами себя настраивая на речи забористые, искрометные. А вокруг народ толпится. Такие же охочие на дебаты, как он; понаехали со всех сторон, стоят, ждут. Настроение у всех приподнятое. Вокруг фонари красивые, во рвах фонтанчики брызжут, скульптурки на солнце бликуют.
- И что же это такое деется? – Прорвался первый из ожидающих ораторов к свежевыструганной трибуне, потрясая перед собой смятой шапкой. – Как же так? Опять без всех нас? Получается, что в нас и нужды больше не будет никогда?
Не успел он договорить свою речь, как началось нечто невообразимое. Вдруг у фонтанчиков одновременно, словно все краны сорвало, вода пошла не рассыпчатым веером, а толстыми, словно из гигантских брандспойтов, ливне подобными струями. Они быстро заполнили в начале сами рвы, а затем, перевалив нешуточными волнами через балюстраду, и вовсе, словно из переполненной ванны, разлились по всей бывшей площади сбивающей с ног ледяной массой.
Кто-то успел громко зловеще пошутить:
- Так, вот какой супер-аквариум нам обещали в столице!
Люди бросились со всех ног в рассыпную, но довольно быстро были остановлены невидимой преградой и, настигнутые набегающей волной, отброшены назад, к центру площади. А вода все прибывала и прибывала, никуда не вытекая, словно со всех сторон к площади приставили высокие прозрачные стекла.
Игорь Яковлевич вспомнил, что этот подземный торговый центр с самого начала в народе назвали русским Титаником. «Прозорлив народ наш, чутье редкостное», - подумал он не без гордости и, когда вода накрыла с головой, оттолкнулся и попытался плыть в сторону Тверской, активно отталкиваясь от кишащих вокруг него тел, многие из которых вопили что-то нечленораздельное и пытались ухватить его за руки и ноги. Приходилось отбиваться быстро и решительно, долбая кулаками по головам, разбивая носы и кроша зубы, бить, не глядя, каблуками ботинок во все твердое. Все это, правда, помогло только в первые минуты три.
Затем тяжелые прицепившиеся тела потянули его вниз. Он раскрыл под водой глаза и увидел, как на дне гигантского аквариума, словно ровная, подогнанная друг к другу, галька, искрилась подсвеченная снизу брусчатка. Словно какой-то старинный затопленный город, вдали колыхались в подводных течениях и здание Манежа, и Кремлевская стена со своими башнями.
Наверху оставались те, которые еще плескались, удерживаясь на плаву вокруг всплывших досок от несостоявшейся трибуны, фыркая и тяжело перебирая обернутыми в мокрую одежду конечностями, и те, которые уже лежали на водной глади аквариума, постепенно раздуваясь и мерно дрейфуя то в одну, то в другую сторону, повинуясь переменчивому ветрилу.
Опускаясь вниз в клубке тел, он увидел бедолаг, которые зацепились одеждой за фонари и болтались на них, словно воздушные шарики, которые и рады бы улететь вверх, да не могут.
Шмякнувшись о брусчатку, людской ком, окружавший его, распался, и он сразу же воспользовался этим, чтобы продолжить свой путь пешком, идя по неустойчивым телам, буквально за минуту обложивших дно в несколько слоев. Посиневшему от переохлаждения, с красными выпущенными глазами, ему удалось подойти к невидимой стене и увидеть людей. Одни шли по своим делам, не останавливаясь. Другие, как ему показалось, приезжие и иностранцы, с некоторой досадой рассматривали барахтающихся в аквариуме людишек, закрывающих им вид на Красную площадь.
Вдруг, на месте главного входа в Торговый центр, словно кто-то открыл, наконец, пробку и образовалась огромная воронка, моментально начавшая без разбору всасывать в свое чрево: живых и утопленников, доски и грузовики, и даже весь образовавшийся в результате недолгого пребывания толпы на одном месте мусор. Устремляясь в этот бешеный водоворот, все это словно попадало в другое измерение, исчезая бесследно.
Затем, дырка в последний раз утробно отрыгнула, справляясь с остатками, и исчезла. На её месте вновь образовался стеклянный купол входа. Площадь опустела, и только редкие лужи как-то очень отдаленно напоминали о прошедшей водной вакханалии.
Совсем низко над землей проплыло огромное красное солнце, ликвидируя лужицы и окончательно лишая дворников повседневной работы.
Стеклянные стенки исчезли и люди, как ни в чём ни бывало, ступили на бывшую Манежную площадь и растеклись по ней: кто, спускаясь в Торговый центр, а кто, прохаживаясь по верху, попивая пиво и фотографируясь.
Все стало, как прежде. Нужна любимая?
Она кубарем летела куда-то вниз и не могла остановиться, оставляя за собой след из своей надорванной, словно от работы напильника по живому, плоти. Вскоре её нагнала сестренка. В страхе, они сцепились вместе, переплелись всеми частями своих легких, почти невесомых тел и, образовав мало-мальски увесистый комочек, потеряв возможность тормозить, заскользили вниз еще быстрее. Потом опора, на которой оставался след из их плоти, исчезла, и у них началось свободное падение, которое длилось до тех пор, пока они обе не шмякнулись обо что-то твердое и не превратились в постепенно растекающееся во все стороны мокрое пятно.
- Ай! – Испуганно выдохнула Марина, увидев, как её слезинка упала на конверт и немного размыла цифры в прямоугольнике «Индекс места отправления». «Даже хорошо, - подумала она. – Пусть знает, что страдаю».
Затем провела языком по клеёному клапану, прижала его к такой же, словно отражение, полоске на кармане конверта и сделала их едиными навеки. Еще раз проверив адрес и индекс места назначения, она начала собираться на улицу, чтобы отправить конверт и, заодно, прикупить себе что-нибудь на обед. Непременно что-нибудь вкусненькое, и чтобы не надо было готовить. Раз, два, нарезал-выложил-подогрел и порядок.
Сегодня суббота. Утром, сквозь сон, Марина слышала, как собирались на дачу родаки, как выносили, в несколько заходов, вещи в свою задрипанную тачку, как последний раз щелкнул замок и по дому сладостно расползлась долгожданная тишина.
С прошлого года, отвалив, наконец, со своими уговорами поехать вместе с ними «покопаться на участке, да подышать», они перестали париться и начали оставлять её дома одну. Выходные сразу же стали для Марины самыми счастливыми днями недели. Можно было вставать, когда захочется, не убирать постель, не мыть посуду, не вздрагивать от ежеминутных выкриков типа: «Сделай то, сделай это! Почему опять не убрала! Да сколько можно говорить одно и тоже!» А, главное, в любое время уходить, в любое время приходить, так как всегда в кармане был мобильник, на который дачники-неудачники могли позвонить и узнать, что с ней все в порядке, что дом не сгорел, что никаких особых звонков не было и вообще: они могут спокойно тащиться на своих шести сотках и ровным счетом ни о чем не думать.
Только в воскресенье, к сожалению, где-то уже после обеда, надо было собирать всю свою волю в кулак и за полчаса прибирать всю квартиру, так как часам к пяти-шести они могли вернуться, не дожидаясь постоянных воскресных вечерних пробок при въезде в Москву.
Марина зашла в ближайший «Перекресток», купила нарезку окорока, багетик, сетку яблок, орешки, бутылку колы и маленький тортик. На выходе взяла огромную, похожую на журнал, газету «Большой Город» и вернулась домой.
Здесь, склевав часть из принесенного, она включила комп, вошла в инет и отослала в «БГ» два коротких бесплатных объявления. Первое – в раздел «Признания»: «Леха, я тебя больше НЕ ЛЮБЛЮ!» Второе, еще короче, в раздел «Поиск»: «НУЖНА ЛЮБИМАЯ?» После чего подумала немного, и добавила ко второму свою емелю. К первому ничего добавлять не стала. Пусть сам, урод, догадается. Тем более, что она во всем любила краткость.
Она запала на Леху месяца два назад. В начале удавалось лишь изредка видеть его в кругу резвящихся десятиклассников. Девиц, которые в эти минуты находились рядом с ним, она ненавидела. К мальчикам приглядывалась с интересом, постоянно сравнивая их с ним, и это сравнение всегда заканчивалось в пользу последнего. Все в его окружении казались какими-то безликими мелкими задницами, набитыми комплексами и проблемами, маленькими занудами из ужасных семей пьяниц и уродов. В общем, полный отстой.
Леха был выше остальных, постоянно что-то говорил, прикольно размахивая руками. Вокруг него всегда было весело. Абсолютно не напрягаясь, он умел зажигать, казалось, любого. «С таким, - думала Марина, не отрывая от него смущенный взгляд, - было бы интересно. Верняк, рядом с ним постоянно что-то происходит, все меняется. Класс!»
Одевался он всегда в какие-то яркие футболки или, когда было холодно, свитера и, непременно, широченные рэпперские штаны. Больше никакой особой инфы о нем у Марины не было. Она стеснялась подходить ближе и никогда не слышала, о чем в его компании идет бубнеж. Первая подходить боялась, даже во время белых танцев на дискотеке. А вдруг в ответ получит полный неадекват на глазах у своих одноклассниц? Вдруг – облом? Стремно.
Поэтому в то время, когда они не были знакомы, он ей однозначно казался супер; идеалом во всех отношениях, который, как говорится, наряду с тем, что писаный красавец, и поет по-английски, и ругается по-испански, и дерется по-японски, и ухаживает по-французски и, главное, говорит страстно и долго исключительно по-русски.
Так длилось целых три месяца. И вот, во время новогодней дискотеки он, совершенно неожиданно проходя мимо неё, подошел ближе и пригласил на танец. Как это было здорово! Ей казалось, что её всю трясет, и он это чувствует, галантно не показывая виду и только теснее прижимая её к себе, чтобы помочь ей справиться с этой фигней.
Потом начались его звонки, SMS-ки, долгие прогулки, поцелуи в подъезде. Оборвалось все также внезапно, как и началось. Стоило ей однажды ухватить его за слишком грубо пролезшую под её кофту руку, как он перестал в начале приглашать на танец, потом звонить, и, наконец, здороваться. Она месяц с укором наблюдала за ним со стороны, но с сегодняшнего дня все, хватит. Марина решила, что теперь главное – найти нового парня, лучше не из их школы, лучше, даже, на год-два постарше этого Лехи и привести его на танцы. Пусть видит, пусть все видят, что ей ничего не стоит подцепить того, кто ей нравится. А Леха? Что, Леха? Пусть им подавятся его вздыхательницы. Пусть теперь он попарится, почему она так быстро на него забила.
Делать было нечего. На понедельник никаких уроков не задали, а заранее учить – только зря время терять, все равно в памяти останется только то, что было прочитано или за день до урока, а еще лучше – утром, когда перед самым выходом она складывала в рюкзак учебники или на переменке перед самым уроком. По опыту знала. Не маленькая. Уже, как-никак, восьмой класс.
Она подошла к зеркалу, сделала ему глазки, внимательно осмотрела кожу на носу, щеках и подбородке и, вздохнув, отошла обратно к компу. На дисплее призывно висел заморский пейзаж с каким-то экзотичным необитаемым островом. Пальмы, мелкий белый песок, прозрачная вода – все говорило о любви, приключениях, романтике. Где все это в жизни? Ведь, все это точно есть. Кто-то всем этим пользуется. Почему не я?
Да, восьмой уже класс, блин, а у неё, в общем-то ничего интересного ни с кем не было. Даже с Лехой целовались как-то не так, не по-настоящему. Вот, Светка или Анька, они уже такое рассказывают! Конечно, много приукрашивают, да и не нужны мне, думала Марина, такие старики, как у них – лет по восемнадцать-девятнадцать. О чем с ними говорить? Все мысли у них только об институтах, разных там подготовительных курсах, да как скосить от армии. Отстой, почти такие же, как родаки. Ну, не совсем, конечно, но, живя с родителями безо всяких там старших братьев и сестер, она терпеть не могла чьи-то наставления, советы, которые всегда исходили из уст тех, кто старше. Как будто им больше не о чем с ней говорить! Выключи телевизор, перестань так долго говорить по телефону, сколько можно сидеть у компьютера и еще тысяча таких же абсолютно никчемных, только способных испортить настроение «советов».
Почему бы им просто не понять простую истину: пожили, дайте пожить и другим. У них самих тоже была когда-то молодость. Ну, конечно, не такая прикольная, как сейчас у её одноклассников, но тоже наверняка значительно веселее, чем сегодняшняя их повседневная тягомотина. Об этом можно было судить по старым фоткам. Например, по тем, на которых мама с толстой косой и в коротенькой мини юбке отплясывает, высоко, по-индийски, подняв руки вверх, а папа с длинными, до плеч, волосами на заднем плане в одной руке держит сигарету, а в другой – плечи какой-то незнакомой старомодной девицы.
Впрочем, как они провели свою молодость – их дело. А как ей проводить свою – её. Разве так сложно это понять?
Она стала искать ответ на свой простой, казалось бы, вопрос и её взгляд в начале упал на причудливые узоры ковра, потом запутался в арабской вязи и, наконец, освободившись от навязчивого составления из массы завитушек, ромбов, символических листочков и прочей фигни различных рожиц, силуэтов животных, пошел гулять по инету.
Убедившись, что почта не принесла ничего нового, Марина зашла в Рамблер, простучала два слова – сайты знакомств – и начала скрупулезно раскрывать их один за другим. Минут сорок она однообразно заполняла анкеты, вставляла свою фотку и заранее скопированное предложение знакомства, игриво обозначенное в «теме сообщения» все тем же, как и в «БГ», простым и ясным вопросом, предлагавшим стать дорогой, любимой, единственной.
Потом початилась, потусила на форумах сайтов фан-клубов, убив на это еще вялотекущий час ожидания. И только после этого, наконец, вернулась к себе на почту и с радостью увидела сообщение почтовой службы: «У Вас три новых сообщения».
Одно из них, ну, хотя бы одно-одинешенькое, подумала Марина, наверняка от Него, от того, кому нужна любимая, кто высок, красив и никогда её не бросит. С ним, с ним она всем покажет, что значит её бросать!
Она щелкнула мышкой по известию почтового сервера, раскрыла новое окно с этими тремя, отличающимися от остальных жирными буквинами, сообщениями и раскрыла первое из них. Свои люди
Хорошо быть наиром!
Давно прошли те времена, когда Михаил Топкин тесно общался со своими соседями. Ну, так, чтобы во время дней рождения не только стулья попросить, но и самих в гости звать, чтобы проблемы друг друга на кухонных посиделках решать, с детьми и сантехниками разными сидеть, когда хозяев дома нет. Когда-то, на старых квартирах так и было. Теперь – по-другому. Каждый сам по себе.
Вот и на новой квартире Михаил почти ни с кем не общался. Разве что с соседом слева, Борисом Викторовичем (в обиходе – Виктрыч): встретятся в общем коридорчике или у лифта по пути к мусоропроводу с ведрами, постоят в драных тапках и домашних трениках у старой стиральной машинки, на которой высится кипа старых газет как раз для того, чтобы по пути постелить на дно ведра, кинут туда по газете, перекинутся сами двумя-тремя фразами и по домам, к телевизору, кухне с плитой и холодильником, да телефону.
Виктрыч – лысый, пузатый, с отвислой, волосатой грудью, с обеих сторон вываливающейся из растянутых лямок казалось бы постоянно одной и той же желто-белой майки – всегда любил поговорить. И темы у него были самые разнообразные: о политике, о религии, о женщинах. Такому, не скажи, что дома чайник на плите – весь вечер простоит, и пробалаболит на все существующие и нет в природе темы.
В отличие от толстых, курчавых рыжих волос на груди, плечах и руках, растительность Виктрыча на голове напоминала местами – тополиный пух, прибиваемый в конце весны мчавшимися машинами в бордюрному камню, местами – жидкие волосенки только что родившегося шимпанзеныша. Только из носа, да раковин розовых, почти прозрачных ушей били мохнатые фонтанчики таких же толстых, как на теле, волос.
Одним словом, был он далеко не красавцем. Но все это, впрочем, не так отпугивало от него собеседников, как его запах. Постоишь с таким немного рядом – сразу хочется пойти куда-нибудь подышать. Есть такая особая категория мужиков, от которых постоянно пахнет всем, что они съели, выпили и выкурили за год. Входит такой в автобус или, скажем, в вагон метро: все, кто не очень спешит – выходят. Поэтому долго обсуждать с Виктрычем какие-либо темы в тесном коридоре не было ни желания, ни возможности.
Другое дело – его дочка Ленка. С этой хоть поговорить можно было, хотя любоваться, собственно, было нечему. Толстая, с круглым, лоснящимся жиром лицом. Да еще так не к месту гвоздик в широком ноздрястом носу со шляпкой в виде маленькой, со спичечную головку, жемчужиной, ужасно смахивающей на перезревший прыщ, который вот-вот сам, без какого-либо рукоприкладства, лопнет. Её новомодные, грязно-засаленные, джинсы, как раз подходили под комплект с жирной, блестящей кожей, и, казалось бы, никогда немытым волосам.
И только красивые голубовато-серые глаза, как бы стесняясь находиться в этой дурной компании, смотрели застенчиво и смущенно, что, в конце концов, перевешивало весь безобразный вид девицы и рождало по отношению к ней искреннюю симпатию. Она недавно окончила школу, никуда не поступила и работала ученицей кассирши в ближайшем мини, но супермаркете.
«Папаша так себя любит, - как-то ни с того, ни с сего призналась Михаилу она, - что всерьез думает: жених у меня появится исключительно из желания кого-нибудь породниться именно с ним. Представляете?»
Представлять подобное Топкин, конечно же, мог, фантазии хватало. Но представить, что в их малогабаритной двушке может в мире и согласии проживать две семьи, было абсолютно невозможно даже фантасту. Наверняка в этом случае интервалы между за стенными скандалами сократились бы до интервалов между поездами в московском метро и молодые либо разбежались через пару месяцев после свадьбы, либо активно занялись поисками съемного жилья.
Представить себе, что Ленку возьмет замуж какой-нибудь молодой преуспевающий бизнесмен с собственной квартирой, Михаил тоже не мог. Глядя на неё и исходя из старых русских поговорок типа «Два сапога – пара» и «Муж и жена – одна сатана», он считал, что на такую может запасть или иногородний ради прописки, или разведенный среднего возраста со своим большим списком прогрессирующих болезней, и малым – накоплений и приобретений в прежние периоды женатой и холостой жизни.
Знал Топкин, что сосед, уже пару лет прозябая на пенсии, что-то там пишет, ходит по библиотекам, за что постоянно, не принимая во внимание тонкие стены многоэтажки, получает от жены рецензии в устной, довольно громкоголосой и далеко неэтичной, форме. Сам Виктрыч как-то раз объяснил ему природу их ежедневных перебранок: «Знаешь, - сказал, по-простому растирая всей пятерней волосатую грудь, не то почесываясь, не то массируя сердечные мышцы, - я человек очень отходчивый. Ну, поучу, малость, дуру свою уму разуму, да и забуду через пять минут. А она, - он хотел было как-то пояснее выразиться, но, не увидев во Михаиле человека, который может по достоинству оценить язык прорабов и начальников в период сдачи квартальных отчетов, только многозначительно прокашлялся и продолжил: такой, понимаешь, замедленный бабский экземпляр… Я, к примеру, уже давно все сказал и успел, к тому же, забыть саму причину ссоры, живу другими мыслями, а она все дуется, да дуется. Пока мне все это не надоест до ядрены фене, и я так мягенько, по-родственному, не скажу: «Кончай дуться, дура! Проехали!» И только, знаешь, эту, казалось бы, естественную фразу примирения скажешь, так, снова – здорово. Все по кругу заново и закручивается. Так и живем».
Да, видно было, что мужику о многом поговорить охота. Но до разговоров ли на площадке, в тапках, да с ведрами? Вот и старался Михаил всегда уходить от каких-либо дискуссий. А все равно нет-нет, да и удавалось Виктрычу, словно обкатывая на других, подбрасывать ему ту или иную свою мыслишку, «для обмозгования», чем он жутко напоминал шукшинского Князева со своими восьмью тетрадочками с трактатами «О государстве», «О смысле жизни», да «О проблеме свободного времени».
И вот однажды, когда жена с детьми уехала в январе продлить летние деньки в Египет и делать было абсолютно нечего, Топкин не устоял перед настойчивым предложением соседа пропустить без дам «по маленькой» и впервые пошел к нему в гости.
Квартиры их были практически одинаковы, но жилье Виктрыча сразу же показалось Топкину значительно теснее: обе комнаты были заставлены какими-то неновыми коробками, словно после недавнего переезда; в большой комнате, куда повёл поначалу сосед, словно от бочки квашеной капусты, стоял тяжелый, мерзопакостный запах, от которого Топкину сразу же захотелось быстрее убежать, брезгливо задержав дыхание.
К счастью, в конце концов, сели на кухне, где было почище и поток солнечных лучей, словно рентген, высвечивал абстрактно изрезанный стол и щербатые табуретки вокруг него. Этот кусочек пространства напоминал отрезанную часть воздушного торта, состоящую из хаотично перемещающихся пылинок. К тому же, здесь была открыта форточка и предложенная хозяином табуретка была на приличном расстоянии от затрапезной, покрытой цветастым ковриком, на которую опустил свой зад Виктрыч.
Появились три бутылки пива, початая – водки, закуска; все по-домашнему, по-свойски, по-соседски.
Виктрыч разлил пиво по бокалам, которые, как он тут же с гордостью рассказал, ему ничего не стоили. Просто пару лет назад, втянувшись в одну из рекламных акций, поменял при входе в магазин собранные пивные крышки на эти высокие стаканы из расчета 11 крышек к одному. Всего тогда им было собрано 66 крышек. На этом остановился, накопив для полного комплекта для домашнего пивопития в «узком кругу». Такая цифра ему понравилась и с другой точки зрения. Дело в том, что ровно 6 стаканов входило в красивую фирменную коробку, в которой стаканы аккуратно лежали каждый в своей ячейке. Наберешь на два-три стакана – неси в руках, коробку могут и не дать. А так, и нести удобнее, и хранить. Не ставить же их в книжный шкаф, а серванта у него отродясь не водилось.
По мере переливания слабоалкогольного напитка из бутылок в халявные бокалы, в них, словно пенопластовые поплавки браконьерских сетей, поднимались белоснежные кругляши пены.
Они дождались, пока эти поплавки окончательно растаяли и пригубили янтарный напиток. Пиво пошло, как положено, в желудок, а разговор двух соседей – начал неторопливо витать над столом. В начале поговорили о проблеме отцов и детей, затем поковырялись в оставшихся где-то в прошлом воспоминаниях и, как принято, после третьей, незаметно перешли к обсуждению проблемы взаимоотношений супругов.
- В Индии, - почему-то подняв указательный палец вверх, как будто все индусы живут исключительно на небесах, - примерно полтора миллиона человек по национальности наиры, загадочно, словно открывая какую-то военную тайну, заговорил Виктрыч. – У них, у этих наиров, так все чудно по супружеской линии, я тебе скажу. Ну, прям, как в сказке.
- У-у – промычал Топкин, громко заглатывая пиво, для проформы, чтобы отметиться; мол, слушаю с интересом, продолжай.
- Так вот, - с воодушевлением повел про своих наиров Виктрыч, - их национальной особенностью является такое взаимоотношение жены с мужем, что после брака он имеет право приходить к ней только по воскресным дням.
- Да, ну, - удивился Топкин и переспросил:
- Отдельно живут?
- Это обязательно! – Подтвердил новоиспеченный лектор, сворачивая шею ближайшей бутылке водки. – Он – отдельно. Жена с детьми – отдельно. Причем, - Виктрыч мастерски одной рукой поплескал водкой по бокалам, а другой вновь сделал знак особого внимания указательным пальцем, - не принято, чтобы во время своих визитов муж вообще интересовался жизнью детей!
- Да, ну, - не переставал удивляться Топкин.
- Точно, - подтвердил Виктрыч. – Я всеми такими фактами давно интересуюсь, записываю всё в отдельную тетрадку. Много, много всякого интересного на свете между, так сказать, мужчинами и женщинами происходит.
- А еще что-нибудь? – Попросил Топкин. Тема эта ему, в принципе, понравилась. Слава богу, не о политике, не о ценах. Не молча же сидеть, друг на друга глядеть. Послушаю, послушаю, да и к девятичасовым новостям вернусь к себе, думал он.
- А вот есть и еще, к примеру, такие рыбки – чистильщики называются, - продолжил Виктрыч, вдохновленный поддержкой «аудитории». – У них как: в брачный период самец собирает себе «гарем» из самок и постоянно гоняет их, жен, значит, своих родимых, почем зря.
- А чего за ними бегать-то? Свой же гарем? – Спросил Топкин больше не из интереса, а так, чтобы разговор поддержать.
- Вот тут-то вся и загвоздка! – По привычке сделав свою фирменную жестикуляцию одним пальцем и широко раскрыв глаза, как будто обрадовано произнес Виктрыч. – Все дело в том, что если он, к примеру, надолго отвлечется на предмет поесть, например, у самок этих сработает инстинкт самосохранения на случай потери, так сказать, хозяина гарема.
- Это как?
- А вот как: самая крупная, самая сильная из самок может запросто сменить пол и встать в ихней иерархии на место выбывшего хозяина гарема. А бывший хозяин, если, конечно, не съеден кем-нибудь во время отлучки, будет бегать от нового «мужа», сделавшись самкой.
- Да, ну? – Топкин не сразу понял эту загадку природы, но, когда до него, наконец, дошло, призадумался:
- Так это, значит, наши-то бабы, если начальниками становятся, а наш брат при них в безработных ходит – тоже самое получается?
- Ну, - подтвердил Виктрыч, - а я о чем. В природе все повторяется.
Вскоре, пошопинговав по магазинам, вернулись жена и дочка Виктрыча; старшая неодобрительно покосилась на стол, сухо поздоровалась и пошла в комнату на зов уже что-то начавшей примерять Ленки.
Топкин проявил понимание, поблагодарил хозяина и пошел к себе; бухнулся на диван, включил телевизор. Как и предполагал, успел к самому началу новостей. После пары-тройки репортажей с местных торжеств и происшествий, Топкин переключил на ЕвроНьюз. Здесь показывали каких-то митингующих темнокожих людей в белых одеждах. Они били длинными палками по щитам напиравших на них, одетых во все черное, полицейских и выглядели очень недовольными. В левом нижнем углу экрана стояла интригующая надпись: «No Comment». «Интересно, - подумал Топкин, - а среди них есть эти самые наиры?» И сразу же ответил сам себе: «Да, вряд ли. Им-то что быть недовольными».
Уже засыпая, он позволил себе немножко помечтать: хорошо бы, представил Топкин, хоть в какой-нибудь из следующих жизней родиться наиром и, не дай бог, конечно, чистильщиком, с подраненным плавником, которому уже никогда ни за кем не угнаться. Яма
Юрий Андреевич Ведяев проснулся от холода, открыл глаза, пустил вверх парообразную бородку своего дыхания, осмотрелся, не поднимая головы, и ему стало не по себе. Перед ним, совсем близко, сходились сбитые трапецией желто-серые доски. Червоточины сучков навевали невеселые воспоминания о посещении кабинетов стоматологов, а некоторые из них, самые крупные, казались ему почерневшими от времени ликами святых в солнечных ореолах. Они смотрели на него сверху вниз и молчали.
Но главное, конечно, в его утреннем потрясении было то, что он ощутил себя в абсолютно замкнутом, заколоченном и ужасно промозглом пространстве. «Где я? Неужели!» - Успела промелькнуть нелепая и страшная мысль, прежде чем, как это часто бывает, не пришла ей на смену вполне здравая: «Да, не волнуйся ты, на даче лежишь, на втором этаже. Так что живи, пока, наслаждайся, так сказать, бытиём».
Эта вторая мысль, конечно, приятно успокоили его, но особо чем-то наслаждаться в такой холодрыге было явно неуютно. Он сел. Раскладушка недовольно заскрипела. Голова почти уперлась в потолок. Попытался привстать и, согнувшись, как какой-то орангутанг, прошел к небольшому, запотевшему по краям, окошку.
В мелких ячейках тюли, словно застрявшая в браконьерских сетях рыба, висели трупики комаров и мух, которых он перед сном тщательно утюжил газетой. Кое-где виднелись небольшие капельки крови. «Моя», - подумал Ведяев, и ему абсолютно не было жалко этих маленьких сплющенных телец.
Внизу стоял его старый «Жигуленок» и, как взмыленная лошадь после забега, искрился росой. Недалеко от него, на пеньке, словно битое стекло, блестели ошмотья листьев. Ведяев вспомнил, что вчера вечером топориком освобождал от зелени дикие дерева, затемнявшие грядки: стволы в одну сторону, может, еще поживут второй жизнь. Были – флорою, станут – второсортным стройматериалом. Ветки – в другую. Когда подсохнут, можно будет сжечь в бочке, когда-нибудь оживут преображенные золою в яблоках, да ягодах. Только эти порубанные листочки, пожалуй, второй жизни так не дождутся, и останутся пылью на тончайшем гумусном слое подмосковного глинозема.
Немного левее высилась куча щебня, про которую жена уже месяц повторяла недобрым голосом одно и тоже: «Теперь у тебя эта гора лет десять будет лежать, так, что ли?» Ну, и что? Разве он виноват, что продают только машинами, а в год на все про все нужно ведер десять-пятнадцать, не больше.
Ведяев спустился по узкой, такой же скрипучей, как и раскладушка, лестнице на веранду. Никого. Наверняка жена с дочкой будут спать еще часа три, не меньше. Он вышел на участок и еще раз с удовольствием выдохнул удлиненный, словно распустившийся, клубочек пара. Холодно. Немного постояв, он вернулся на веранду, накинул куртку, вставил ноги в растоптанные полуботинки, взял рукавицы, лопату и прошел на заброшенный, необрабатываемый угол участка. Ему вдруг захотелось сделать доброе дело. Все проснутся, выйдут, а тут…
Идея выкопать яму два на два, сверху поставить метровые стенки из старого шифера, а вниз набросать песчаную подушку, да несколько кусков старого линолеума, чтобы камни не уходили вглубь, показалась ему логичной и дважды полезной. Во-первых, куча - долой. А, во-вторых, два-три утра будет гарантированная зарядка для согрева. Если бы не рытье ямы, разве он стал бы здесь делать по утрам зарядку? Да, ни в жизнь. Вернулся бы в дом, сидел бы с кофеем своим, как в городе на кухне. Никакой тебе романтики, никаких полезных дел, никакой зарядки. А так, можно сказать, будет сочетание приятного с полезным.
Первые полметра лопата входила в землю как в речной песочек, запросто. Потом пошло сложнее и, наконец, когда Ведяев опустился по пояс, сплошняком, по всему периметру пошла голубоватая неуступчивая глина. Приходилось отковыривать кусочки, собирать их в кучки, и только после этого выбрасывать наверх, в стоящую рядом тачку.
Работа шла медленно еще и потому, что время от времени приходилось вылезать, развозить на этой тачке землю и глину по участку, присыпать углубления, выравнивать кучки граблями. Потом ехать к компостной куче и присыпать сверху эту глину более-менее плодовитым слоем перегноя. А иначе, была одна куча, станет две, да еще яма. Кому это понравится?
Копай себе, да вози. Все на природе, а на природе не то, что в городе. Чего там летом сидеть? Другое дело - на даче. Особенно ранним летним утром, когда все ещё спят. Выходишь в сад и просто сидишь, дышишь! Свежий ветерок сушит обрызганное под умывальником лицо. Никаких тебе ни телефонов, ни шума из соседских квартир. Благодать!
Постепенно по телу пошло тепло, стало даже жарко. Ведяев сбросил куртку, глубоко вздохнул и окинул мир взглядом из квадратной ямы, в аккурат могилки для двоих. Почему-то в голову сразу забежала маленькая пакостная мыслишка о том, что жаль, что уже давно не хоронят вместе с женами. Живут себе, по статистике, на пятнадцать-двадцать лет больше, и живут. Может, потому, что не приходит им в голову копать такие ямы, а может, потому что вообще мало думают. Это ведь полезно, меньше думать. Думы, как болезнь какая, начнут приходить – не отвяжешься.
Так, перебирая в уме мысли, словно перелопачивая компостную кучу, Ведяев постепенно опустился почти по грудь в эту ровненькую, с душою сделанную, четырехугольную яму. По вертикальному срезу, словно мелкие жиринки в копченой колбасе, белели кругляши обрубленных корней.
Когда лопата шла к небу, стремясь сверху запрыгнуть на тачку, Юра вдруг увидел красивое, высоко парящее над головой небо. «Как странно, - подумал он, - из ямы мир кажется совершенно другим. Здесь не бывает ветров, можно вблизи рассмотреть все исторические слои, узнать, на каком уровне и каких растений заканчиваются корни. А главное – небо. Высокое, голубое, с небольшими ползущими тучками. Живешь, живешь, топаешь себе по земле, суетишься, думаешь по-пустому о разных смыслах земной жизни. Нет, чтобы вот так постоять и посмотреть на небо. Сам стоишь ниже уровня земли, как в преисподней, а небо высокое-высокое, чистое-чистое. И такими мелкими кажутся все твои никчемные переживания и бестолковые мечты. И так ясно ты все это начинаешь понимать, что даже становится обидно за себя: почему до сих пор не понял этого.
Впрочем, вскоре каждый раз вылезать стало не с руки, и он стал просто выбрасывать глину наверх, как крот. Вокруг ямы образовалась покатая горка влажной глины, из которой время от времени ссыпались крошки обратно.
Бросал, бросал и настолько задумался по ходу этой своей механической работенки, что и не заметил, как чуть скрипнула запертая лишь на щеколду калитка и из утренней дымки, словно отец Гамлета, в неожиданном ракурсе вышел сосед Петруня. Огромные, давно немытые, поседевшие на сгибах кирзовые сапоги, старый рыболовно-охотничий костюмчик цвета хаки, и маленькая голова на фоне безразмерного неба.
Их дружба «по-соседски» наглядно свидетельствовала о воплощении в жизнь старого советского завета о нерушимом союзе рабочих и трудовой интеллигенции. Тем более, что у них было много общего. Петруня всю свою жизнь был связан со столичным метро. По молодости, в пятидесятых – строил, потом до пенсии проработал машинистом, мотал по темным тоннелям под землей туда-сюда. Юрий Андреевич – преподавал в автодорожном институте. Таким образом, оба были связаны с дорогой, что, за неимением более сходных интересов, их и сблизило. Тем более, что соседи по дачам, как в бане, все равны.
- Яму копаешь, - немного подумав, констатировал Петруня с высоты своего метростроевского прошлого, справедливо полагая, что ни на рытье колодца, ни даже какого-нибудь небольшого декоративного прудика Юрий не способен.
Он любил с утра ходить по соседям, узнавать новости и выяснять отношения. Встанет, возьмет початую накануне бутылку и идет выяснять:
- Пошли, Юр, ко мне, - тоном, не принимавшим никаких отговорок, приказал он и махнул, как когда-то, до установки зеркал и мониторов, сигнальной ракеткой подземная Красная шапочка, дежурной бутылкой. Одновременно поклонился, проверил, потопав сапогами, достаточно ли сам устойчив и протянул свободную руку, галантно предлагая Юрию вылезти из ямы. - Поговорить надо. Да и согреваешься ты не так, не по-русски.
- А ты лучше прыгай сюда с лопатой, быстро согреешься, - предложил Юрий.
Петруня пропал. Вернулся минут через пять, с лопатой и, кроме своей початой, полной беленькой «Стольной».
- Раз пошло такое дело, - пояснил он свою экипировку, аккуратно, встав на колени, передавая бутылки, а уже затем бросая на дно ямы вначале свою лопату, а уж затем и самого себя.
Работа пошла веселее. Петруня подровнял бутылки, чтобы было поровну, откуда-то из внутреннего кармана достал пару яблок. Копнут раз десять, и, как говорится, по паре глотков, за все хорошее. Дно, как медленный лифт, еле-еле уходило под ногами куда-то вниз. Край ямы воспарил на метр-полтора над их головами.
Соседи отставили лопаты, присели и закурили.
- Ну, чё? Споем? – Предложил Петруня.
- Сами проснутся, - пожалел свое семейство Ведяев.
Прошло еще полчаса.
Водка подходила к концу, хотелось позавтракать и куда-нибудь прилечь, размяв спину. Ведяев подпрыгнул, пытаясь уцепиться пальцами за край ямы. Скользкая глина всего перепачкала, но так и не дала за себя ухватиться. Попытался встать на подставленные сложенные в замок руки соседа – та же история.
Петруня, снисходительно улыбаясь и поплевав на свои испачканные ведяевскими полуботинками руки, попытался показать, как, не в пример вшивой интеллигенции, выкарабкивается из подобных ям рабочий класс. Пыхтел, пыхтел, тоже весь, как черт, перепачкался. Потом плюнул, выругался, присел и предложил:
- Может, крикнем?
- А-а. Спасите, помогите, мол. Скажут еще, что напились и в яму упали.
- Так, этой ямы вчерась же не было! – Резонно возразил Петруня.
- А им-то какое дело. Все равно скажут, - пытаясь отряхнуть с куртки и штанов комья грязи мокрой от глиняной жижи рукавицей, грустно представил себе предстоящий разговор Ведяев. Он почему-то позабыл о лопате и упорно зарывал носком увесистого от обмотавшей его глины полуботинка пустые бутылки в горку не выброшенного наверх глинозема.
Где-то наверху щелкнул замок, и они вначале услышали приближающийся шорох травы, а затем и чье-то тяжелое дыхание. Над ямой показалась морда боксера Баси – любимца дочки Ведяева.
- Бася, Бася! – позвал псину Юра, но собака, немного повиляв хвостом, только дважды тявкнула, словно говоря два слова: «Нашел дурака!» и осталась в позиции судьи, наблюдающего за ходом волейбольного матча.
- А еще говорят – бойцовая собака. В войну, я слышал, такие же раненых с поля боя вытаскивали, - подтрунил над соседом Петруня.
Пристыженная Бася стала лаять значительно громче, помогая себе выплескивать «голос» прыжками. Во время одного из таких прыжков передние лапы приземлились чуть ближе к краю ямы и, скользнув по жидкой глине, скуля и тормозя всем своим телом, Бася кубарем свалилась им под ноги.
- Молодец, Бася, хорошая собака, - попытался утешить её Ведяев, пока та соображала, что, собственно, с ней произошло.
Втроем они просидели ещё минут тридцать. Затем Бася нервно засучила лапами, то приседая, то, стыдясь своих намерений, вновь бегая по кругу, как на арене цирка. Так продолжалось минут пять, после чего псина жалобно заскулила, как бы понимая безысходность ситуации, и, наконец, решительно присела по своему утреннему неотложному, очень важному делу.
- Ты чем её вчера кормил? – Поинтересовался как-то слишком быстро начинающий трезветь Петруня, вставая.
Где-то наверху, там, где пели птички, и время от времени пролетали самолеты, послышался крик жены Ведяева:
- Мой у вас?
- Нет, я думала, у вас, - отвечал ей такой же поднебесный, и даже еще более далекий голос с соседнего участка.
- Врагу ня сдается наш го-ордый «Варяг», - вдруг затянул фальцетом Петруня, почти как Бася понимая безысходность и нелицеприятность развязки утреннего происшествия.
- Пощады някто ня жала-а-а-ет! – Взыграла у Ведяева мужская солидарность и, вступив своим сиплым басом, он перекрыл петрунины потуги.
- У-у-у – протяжно завыла Бася.
Солнце уже практически встало над самой ямой и, словно фотовспышкой, озарило их своими лучами.
Начинался новый день.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Всеволод Мальцев: Из сборника: "Парализованная кукла". Сборник рассказов.
19.10.04 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/sbornik.php(200): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|