Зимний круг
…потому что зима.
Говорят, что сойти с ума
Можно в любом сезоне; мне легче – нынче.
Поутихли дома,
И морозный хрустит туман,
Умыслов полон, как голова Да Винчи.
То ли выйти на снег
И, к дрожащей припав сосне,
Поорать во всю глотку в лунное рыло ночи?
Там сегодня - ясней,
Чем обычно, и холодней, -
На январском мареве – звёзд торопливый почерк...
То ли в жаркую печь
Папиросным дымком утечь,
Обагрить кирпичное лоно продрогшей костью?
То ли лампы зажечь
И зимовье своё стеречь,
И готовиться, ждать одну заветную гостью?..
Разжигайте дрова,
Распаляйте в себе дрова –
Чтобы не сгинуть – в воющем, в белом, в чуждом;
И храните слова,
Как тепло, храните слова,
Будто локон – запах костра, потому что –
зима…
Вариации с Луной
Вся эта ночь – с пробоиною лунной
В небесном днище, с бьющим током света
Из неподвластной слову глубины,
И праздника встревоженные струны,
И Рождества морозные приметы –
Одной Тебе посвящены.
И на живые пуговки созвездий
Застёгнутый неловко Млечный Ворот,
И спелый наст, хрустящий кожурой,
Таинственные возгласы предместий
И трущийся о ноги чёрный город –
Посвящены Тебе одной.
Моя тоска январского настоя,
Стихов и слов несмелые сюжеты,
И каждый закуток в моей судьбе –
Тебе, моя улыбчивая Хлоя,
Любительница музыки и света –
Посвящены одной Тебе.
* * * * * * * * * * * * * * * *
Вот эта ночь – с пробоиной Луны
В небесном днище, с бьющим током света
Из неподвластной слову глубины, -
Вот эта ночь, и Рождество вот это,
И тихие Вселенские края,
И дышащих созвездий многоточья –
Вся эта ночь, вся эта жизнь – Твоя,
И наша - если ты захочешь.
Две ночи в старой комнате моей...
Две ночи в старой комнате моей –
Две ночи кряду, к чёрту, мне не спится!
И сапогами прошлое стучится,
И волны памяти колышут пену дней.
На что мне хоровод былых теней,
Былых речей пронзающие спицы?
Там, за окном, хохочет ночь волчицей, -
И нету никакого сладу с ней.
И я лишён заветных полномочий –
Как вырвать языки у этой ночи,
Наклеить на уста её печать?
Так просто днём крутиться в настоящем,
Быть молодым, бессовестным, звенящим, -
Но как мне ночь заставить замолчать?!
На смерть Василя Быкова
Остановилось сердце. Отошла
Какая-то божественная клемма.
Была гроза над городом бела
И русы наши головы. Трирема
Воинственной системы «грузовик»
Под бело-красным запрещённым шёлком
Влекла тебя вдоль Минска – напрямик
В Историю – сквозь дождик и хрущобы.
Остановилось сердце. Отошло,
Устав стучать на дружеской чужбине,
Устав писать славянское ФИО
В немецко-финской паспортной латыни,
Устав смотреть на хамство во плоти
И во главе страны, омытой кровью,
Устав невыносимый крест нести,
Невежеству внимая и злословью.
Остановилось сердце. Отошёл
Твой дух в покой и в умиротворенье.
Прервался фарс, на миг умолкло шоу –
На смертный миг, на вечное мгновенье;
Ты снова был не старец, а солдат,
С прокуренной улыбкой доходяга, -
Тот самый однокашник, сын и брат,
От школы прошагавший до Рейхстага.
Остановилось сердце. Отошли
Питательные жизненные соки.
Тобой воспетой огненной земли
Сошёлся люд – и повод был высоким:
В такие дни пронзительная нить
Натянута меж душами и Богом;
Сегодня мы пришли – не хоронить,
Но проводить – в далёкую дорогу.
Антильские острова
Что за дивное диво – Антильские острова!
Горьковатый голландский сладок в устах мулаток.
Звёзды тонут в волнах, но небесная острога
Их упрямо ловит и вешает на экватор.
Распластайся под ночью и пей, и считай до ста
Миллионов звёзд, или пой, расслезив глаза, о
Темногрудых красавицах города Виллемстад,
Златобедрых гетерах острова Кюрасао.
Не сердись, что я этим чужбинам даю твоё
Безрассудное имя, милый домашний берег!
Что слезою меня Атлантический водоём
Может враз смахнуть на любую из двух Америк,
И, надравшись рому, галдящие гуарани
Меня бросят за борт – просто для развлечения –
Вопреки и во имя, солёный панцирь, храни,
И влеки меня к дому тёплым густым теченьем.
Ну, а если хлебнуть мне всё-таки суждено
Непропойные вёдра лёгких из ночи дальней –
Не хотелось бы падать на это цветное дно,
Не хочу быть пустым кораллом в кусте коральем!
Ты пронзи и меня, двенадцатая параллель,
Перебравшего волн – зачерпни, Орион, поскорей за
Подбородок, за шиворот – вытяни, скромно наклей
На небесную карту, в окрестности к Бетельгейзе.
С вами, бОльшие братия, Ригель и Беллатрикс,
Наступлю лучом на Антильское побережье.
Хорошо бы вон тех бледнотелых чужих девиц
До хрустящей корочки местных – допечь, донежить!
Двадцатый век
Двадцатый век, двадцатый мой, двадцатый!
Мгновенный, огнестрельный, угловатый…
Упрямо мне твердят, что прошлый ты, -
Но ясно вижу я твои черты.
Повсюду слышу я, старик двадцатый,
Твой монолог – командный, бесноватый.
Твоих костров не гаснут огневища,
Твоих скандалов глотки не молчат.
Твои брюшины пухнут и урчат.
Твои брючины – ружья – голенища –
Наглажены – начищены – блестят.
Твои вожди улыбчивы и споры,
И палачи – подслушивают споры,
То там, то тут смыкаются в отряд.
Двадцатый век, двадцатый снег, двадцатый!
Как сталинская рожица, усатый, -
Ужели ты навек ушед с Земли?
Ужели рассорИлся ты вдали?
Нет, гулок шаг, и взор остёр и цепок.
В Москве – пиры и возрожденье кепок,
Парламент – как синоним бардака.
Закон ЗК и вольница ЧК.
Двадцатый век, двадцатый бег, двадцатый,
Остановись в преддверии конца ты,
Взгляни вокруг и оглянись назад:
Всем прадедам моим ты вбил по пуле,
А их твои исканья обманули.
И я с тобой расстаться был бы рад,
Да не могу – двадцатый грех, двадцатый…
Меня с собой в могилу не зацапай!
В нас кровь одна, да разные сердца.
Мучительно – но я срываюсь с корня,
Некормленый, а всё же – непокорный, -
Я – двадцать перв! Я больше не двадцат!
Ель не должна быть выше дома...
Ель не должна быть выше дома –
Гласит примета старины;
Переросла – и жди содома:
Несчастья, голода, войны…
Во все приметы глупо верить;
Иные бросить я не смог.
Я не вхожу спиною в двери,
Не жму руки через порог,
Не наливаю через руку,
Легко иду на риск и спор,
И не позволю даже другу
Над кроной занести топор.
С годами суеверя реже,
Но, помня о завете том,
Я ель упрямую не режу
А лишь – надстраиваю дом.
Павел Куравский: Зимний круг.