Светлана Янгулова: Дерево-мальчик авокадо.
Удивительно красивый рассказ о далекой стране, в которой я никогда не была и, наверное, вряд ли побываю. Яркий образ служанки Мари, живое дерево авокадо, трогательная птичка - всё это четко рисуется в воображении.
Есть несколько замечаний, как мне кажется, заметила несколько шероховатостей в тексте - "Но при всех этих обстоятельствах , Мари не любила дерево-мальчика авокадо." А потом, буквально через абзац "Мари была способна разговаривать с деревом –мальчиком авокадо, но относилась к нему как настоящая женщина: строго и взыскательно, не баловала совсем, но считала членом семьи." Повествование немного сбивчивое, неровное, наверное, но... Текст проглатывает, затягивает от первого фразы до последней, уносит куда-то далеко, создавая ощущение дежа вю.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Natella Osmanli
|
Дерево-мальчик авокадо
Посвящается сестре Татьяне
Лимонное дерево вдруг начало цвести. Среди плотных, спрессованных тяжестью ветвей листьев внезапно возникли влажные душистые цветы, как крошечные разжатые белые кулачки. И сразу, отозвавшись на этот ослепительно- белоснежный звук, как на высокую ноту камертона, в углу зацвела приземистая гуайява. Серая ящерка замерла на расщелине старого, нагретого весенним солнцем забора. В горячей с испариной тишине даже чудилось нежное журчание двинувшегося по стволу вверх древесного сока, от самых корней до коричневой верхушки.
Лишь молчало главное дерево – дерево авокадо. Его посадили давно, лет восемь назад. Оно круглым скользким ядрышком перекочевало из салатницы прямо в землю, где пролежало, зарывшись там, во влажном недоумении несколько месяцев, пока не выпустило на свет опушенный зеленой бахромой стебелек Через три года это уже было деревце, но болезненное: кора на нем была под цвет серым бороздчатым ящеркам - лагартихам, шнырявшим вокруг листьев, прозрачных, как бутылочное стекло.
Я принесла в мешке удобрение и закопала его под тонкое трехпальчатое корневище. Дерево авокадо отнеслось к моему вмешательству благосклонно, подросло и даже окрепло. Но каждый год упорно отказывалось цвести.
Мой сосед, старый индеец майя дон Хосе Кордова мне сказал, что цветут деревья -девочки, а деревьям - мальчикам цвести не положено, их надо выкорчевывать. С этого дня на дерево-мальчика авокадо пало всеобщее презрение, и моя мучача Мари совершенно безбоязненно навешивало на него бельевую веревку и сушила там свой пестрый скарб: красные синтетические панталончики и вышитые мелким юкатанским крестиком сарафаны- уипили.
Мари мне служила верой и правдой, с точностью швейцарских часов, пять дней в неделю. В субботу, ровно в пять часов дня, с бельевой веревки исчезали красные атрибуты и прощально хлопала входная дверь. Под вечер я встречала её сидящей на скамейке в муниципальном парке, окруженной разнообразными воздыхателями и пехотой пивных бутылок. Она делала вид, что меня не узнаёт. Но в понедельник, в семь утра, Мари с утроенным рвением наводила порядок в доме: суровая, трезвая как стеклышко, неподкупная и даже надменная.
Но при всей своей склонности к мужскому элементу,
Мари недолюбливала дерево-мальчика авокадо, поскольку считала, что прямая обязанность этого дерева - быть в согласии с отведенным ему богом женским полом,не противиться ему,а исправно цвести и давать в срок нужные хозяевам коричнево- черные плоды. Вскоре она привязала к нему гамак и после обеда проводила в нем «сиесту», покачиваясь в нем, как на радужных волнах, и горячо шепча католическую молитву. Она молилась на своем метисском языке за маму, оставшуюся в далеком обедневшем ранчо, за умершего от старости мужа и за своего ребёночка, вознесшегося в младенческом возрасте на небеса, как смуглый ангелочек.
Мари было 30 лет, в 16 её отдали замуж за 70-летнего вдовца. Ему было все равно, что Мери была совсем «карманной женщиной», ростом с десятилетнюю девочку, и что ее невинный мозг заснул где-то на перевалочном пункте от детства к раннему отрочеству. Они жили счастливо и безбедно, нянчили своего первенца, муж был добр, непритязателен, все еще полон почти юношеского пыла, что и привело к его преждевременной кончине. На девятый день после похорон, когда Мари, по- детски всхлипывая, вторила хору женских голосов, возносящих молитву богородице – заступнице, её отозвал старший сын мужа и велел подписать какие-то бумаги, на которые, все еще всхлипывая, Мари наложила отпечаток своего большого пальца, поскольку не умела ни писать, ни читать. Через полмесяца у неё умер ребёночек, а через месяц Мари посадили в автобус и отправили обратно к матери. В доме было бедно, мать была стара, и Мари пошла в люди обстиривать чужие семьи.
Дерево-мальчик авокадо стояло, не просыпаясь весь февраль: по его веткам и листьям, по стволу, мурашками по спине, пробегал солнечный ветер, но лишь слегка колебал разросшуюся верхушку.Как ребенок или дикий зверек, чутко реагирующий на язык природы, а,может, движимая инстинктом своего древнего народа, Мари иногда сурово
разговаривала с деревом – мальчиком авокадо, навешивалв на него свои ленты и даже запачканные пеленки соседского полугодовалого карапуза, била дерево хворостиной, чтоб пробудить в нем стыд и совесть за свое неправильное поведение, и чтоб оно бы вспомнило о своем материнском предназначении в этой жизни.
Это случилось в среду, в середине марта, в разгар тропической весны. Этому событию предшествовали две недели совершенно райской погоды. Цветы лимонника раскрылись в полную силу, чтобы превратиться в мелкое зеленое драже, нежное как щёчки, в колючем венце цитрусовых шипов. И в густой листве дерева-мальчика авокадо начали летать разноцветные бабочки, моргая с небывалой быстротой парчовыми крылышками.
В это утро Мари мне постучала ногтем в стекло окна. Все жалюзи были приоткрыты под прямым углом, но Мари голоса не подавала, лишь царапала своим коричневым полудетским мизинцем по ребристой поверхности рисунка, выдавленного в стеклянном листе. Я выбежала на ее зов и остановилась в недоумении. Мари полезла по деревянной лестнице, прислоненной к стене, и я - вслед за ней, вскоре мы очутились на плоской крыше нашего дома.
Там Мари села на корточки, вытянула шею и стала смотреть на дерево-мальчика авокадо сосредоточенно и серьёзно. Я встала на колени рядом с ней и заглянула в глубь кроны. Там, в густо-зеленой пазухе веток, как бы подвешенное на паутинке, висело круглое гнездышко, в котором, как три белых фасолины, лежали игрушечные птичья яички. И тут же запорхали над ними две бабочки, которые оказались совсем не бабочками, а миниатюрными, с наперсток величиной, пташками, окрашенными в яркие тона.
Одна пташка опустилась на гнездо и тотчас села на яички, а другая полетела прочь, трепеща цветными перышками. Мы легли поудобнее на животы и стали ждать ее возвращения. Она вернулась и села на гнездо, круглая и яркая, как пасхальное яичко, и тут же прочь полетел другой будущий родитель. Мы слезли с крыши и отставили лестницу подальше. Мари перестала качаться в гамаке и порой, стоя посередине двора-патио, глубоко вздыхала, глядя на крону дерева - мальчика авокадо.
С тех пор, как зацвело лимонное дерево, в нашем патио, совершенно обособленно, сам по себе, расцвел и ожил свой внутренний мир. Мы перестали стричь траву на газоне, и она выросла по пояс. На песчаном бугорке, возле муравейника вылез из земли жгуче-крапивный перец-чиле амащито в форме зеленых и фиолетовых ягод. В обед мы, обжигаясь, ели лапшу с курицей, давили чиле о край тарелки, вытирали брызнувшие из глаз слёзы и вылавливали из мучных водорослей барахтавшихся в супе рыжих муравьев.
Наше так никогда и не расцветшее дерево-мальчик авокадо заблестело на солнце, как лакированное, своими многоярусными ветками. И мне под утро приснилось, что оно начало цвести, покрылось душистыми крупными бутонами, и пташкам уже не надо было улетать из гнезда за сладким нектаром: скатерть-самобранка расстелена у самого крыльца крошечного домика. Потом мне приснилось, что эти белые цветы превращаются в хлопья снега и падают на мой далекий сибирский Абакан, на крашеную деревянную беседку городского парка, на крыши, на незамерзшую еще реку.
Я проснулась оттого, что в самом деле было холодно. Это был тот редчайший в тропиках год, что приходится раз на десять лет, когда весной вдруг наступает резкое похолодание. То ли задул прямой ветер с послезимнего Атлантического океана, принес дыхание оттаивающей Европы. То ли с севера, из Канады или США, прошмыгнул леденящий сквозняк.
Цветы лимонника сморщились и пожухли. Нежнейшие золотистые лепестки дерева манго начали осыпаться в подол травы под резкими взмахами северного ветра, пошёл дождь. Холодная погода в тропиках не совместима с их сущностью. Большой процент влажности, растворенной в воздухе, оседает скользким холодным слоем на стенах, пронизывает до костей. Еще вчера тёплый влажный воздух обвевал лицо полуденным морским бризом. А сегодня – это сырой холод, ревматический туман, погасшие краски, серое небо.
Я достала из верхнего нацыпочкиного ящика свитера и одеяла,отключила кондиционеры, закрыла окна и двери и стала варить густой местный шоколад для поднятия тонуса и температуры. Зашла Мари, внесла в дом забытые под навесом игрушки моей дочери: чайную посудку, пару кукол, деревянные детские стульчики, лакированный китайский подносик. Села возле меня, уронив в подол дочкину куклу: большие голубые глаза, белокурые косы, модное платье контрастировали со смугло-коричневой кожей Мари, её шершавыми руками, простым рабочим платьем, обрисовывавшим её выпуклый живот и поникшую грудь матери-сироты.
Мы молчали. Я думала о Марином смуглом ангелочке, вознесшемся на небо, а Мари, наверняка, о завтрашней ночи, когда можно будет забыться в чьих-то объятиях после горького опьяняющего пенистого напитка. Никто Мари замуж не брал, поскольку была она убогонькой, никто также не брал её и на работу, опасаясь её субботних вакханалий и отчаянного самосожжения в костре холостой мужской любви.
Ко мне она прибилась случайно. В тот день, по случаю понедельника, Мари была трезва как стеклышко. Это был год, когда начал извергаться вулкан Чичональ соседнего штата Чиапас, он засыпал пеплом все окрестности. Засыпал он пеплом и наш маленький цветуший город. Я наняла Мари сметать пепел с крыши и со двора. Сами же мы со всеми соседями сгребали пепел в мешки, накрепко завязывали их бечевкой и увозили за город на поля. За четыре дня мы очистили наши дома и улицы, и город снова зажил обычной жизнью. Я щедро оплатила Мари её самоотверженный труд, и она попросила меня взять её на работу. Но в субботу она исчезла и вернулась в понедельник с кругами под глазами. Мне тут же доложили о ее недостойном поведении. Я сказала ей, чтобы она собирала свои пожитки и уходила. Мари села и сразу заплакала, начала на своем косноязычном языке объяснять мне, что она никому не делает вреда, что «это» - единственная отрада её несчастной жизни, и что, может быть, бог смилостивится над ней и пошлет ей другого ребеночка, как щедро посылает детей местным счастливым женщинам. Тем не менее, если надо, она клянется пресвятой Девой Марией, что этого больше не повторится.
Клятва не подействовала, и в следующую субботу она сидела в кругу своих воздыхателей в муниципальном парке. Этот парк, с фонтаном, беседкой и музыкой, являлся по сути центральной площадью городка, что было обязательным для колониальной архитектуры большинства провинциальных местечек. В них по выходным дням стайками прогуливались местные барышни, по кругу и по часовой стрелке, кидая ответные стеснительные взгляды на молодых людей, двигавшихся им навстречу или сидевших на боковых лавочках. В этом бурлящем брачующемся котле влюблялась местная молодежь, но находилось место и для одиноких зрелых сердец, жаждущих огненной тропической любви. Как туберкулёзники, изнемогающие от страсти в панцире своих постоянных 37.5 градусов, так и местный мужской холостой пол изнемогал от переполнявших его гормонов в парной тридцатисемиградусной жаре. И летели некоторые, как бабочки на свет, на пунцовое зарево, пылающее под вышитым крестиком уипилем, все на одно лицо, но подведенные под общий знаменатель, потому что для убогонькой Мари они были просто собирательным образом долгопротяженного страстного мужа – сеятеля детей и сладких ощущений.
В понедельник, когда я вернулась с работы, дом сверкал чистотой, свежевыглаженное белье было сложено стопкой на столе, цветы политы, собака накормлена и лежала у ног пристыженной Мари. Причем по щекам Мари катились самые настоящие горючие слёзы. Тут же она у меня попросила прощенья и сказала, что это было в последний раз. Этот последний раз растянулся на неделю, потом ещё на одну и ещё и ещё. Плакать Мари умела по-настоящему горько, по-детски, с причитаниями о своей неудавшейся жизни.
Так вот, спустя три дня после необычного для тропического климата похолодания, мы сидели на кухне и пили горячий шоколад, все еще кутаясь в тёплые платки. В полдень внезапно выглянуло солнце, и вскоре патио превратилось в парник, лишь на земле, смешанные с грязью и травой, остались лежать сбитые ветром и дождём цветы лимонного дерева.
Вдруг вбежала Мари и посмотрела на меня большими тревожными глазами. Я выбежала вслед за ней и начала карабкаться по лестнице на крышу. Мари молча показала мне рукой на крону дерева-мальчика авокадо. Среди ослепительно сверкающих капель, срывавшихся с верхних веток, как лодочка-каноэ, там покачивалось крошечное гнездышко-колыбелька. В нём, в восковой неподвижности, лежала мертвая птичка, раскрыв холодные крылышки в последнем усилии отогреть нерожденных еще птенцов. И без того маленькая, она усохла, исхудала в ожидании своего товарища.
Кто знает, куда залетел её напарник в поисках нектара в эту суровую погоду, кто прервал его полёт: то ли сбила его другая птица, то ли камень озорного мальчишки, но самочка не посмела вылететь из гнезда, движимая высочайшим инстинктом материнства, самопожертвования и самоотречения, слыша под собой биение трех крошечных сердец. Она продолжала греть яички своим остывающим тельцем, как кусочек радуги, упавшей с солнечного неба.
Сосед, дон Хосе Кордова сказал, что дерево-мальчик авокадо не только не умеет цвести, но не способно дать жизнь даже маленькой птичке. И что его надо обязательно срубить. И дерево-мальчик авокадо как будто услышало свой приговор и вскоре засохло само. А потом вслед за ним умер и старый индеец майя Хосе Кордова.
Мехико, 1993 г.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Светлана Янгулова: Дерево-мальчик авокадо. Рассказ.
17.04.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|