Даниил Орлев: Я СУЩЕСТВУЮ.
После этого очерка я вдруг подумал, что то, что нам показывают в теленовостях, мы иногда воспринимаем слишком уж абстрактно, отстранённо. Где-то гремят взрывы, голодают беженцы, нищенствуют здоровые молодые люди, не сумевшие найти работы, где-то привычно собирают с асфальта куски человеческого мяса после теракта, - а нам кажется, что это происходит на другой планете. А ведь туда, то «другой планеты», всего три часа на самолёте. И – оттуда тоже… Этот очерк напомнил мне игру «паззл»: отдельные фрагменты-кусочки ещё непонятны, но стоит их правильно поставить вместе – и вдруг открывается ясная картина, и удивляешься, как же ты не мог видеть это раньше.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Алексей Петров
|
Я СУЩЕСТВУЮ
Вот они, голубчики. Расселись в густой коричневой пыли. Сколько их
здесь? Пятьдесят? Сто? Двести? Кто их вообще считает? Для меня
постоять полчаса на таком солнце, и головная боль до завтрашнего дня
гарантирована. После такого можно только попытаться выпить литр воды.
Изредка помогает. А эти сидят здесь с раннего утра и почти до захода
солнца. Кто они? Надо ли их жалеть? Сочувствовать? Или лучше их вообще
не замечать? Пройти мимо? Как они вообще попали сюда? Впрочем, вот уже
несколько лет, как они исчезли из поля зрения. С начала последней
интифады их пустыри заняли китайцы. Но эта картина непременно вернется
с первым же перемирием. Если бы кто-нибудь из наших
режиссеров-документалистов, положив однажды камеру на плечо, проследил
путь одного из них от порога его дома с пятью оборванными детьми до
этого пустыря. Если бы кто-нибудь показал, как он прошел сквозь
заслоны и пограничные контрольные пункты из своей деревни, где-нибудь
в Самарии или Иудее, для того, чтобы потом сесть здесь под палящим
солнцем в надежде, что его подберет мелкий строительный подрядчик и
даст ему работу. Какую-нибудь. За самую дешевую плату. Или пусть
покажут, как, бросив на неопределенное время свою семью, он нелегально
перебежал через открытые поля возле Калькилии и теперь живет у своего
дальнего родственника в Джальджулии или Тайбе, ночуя в одной комнате с
еще шестью или десятью палестинцами, в доме таких же на вид арабов, по
воле случая владеющих синей корочкой израильского удостоверения
личности. Будет ли такой фильм кому-нибудь интересен? Вообще, что это
со мной сегодня? Все от этой жары. Зачем я вообще здесь? Где эта
чертова автомойка? И так каждый раз. Всегда делаю два круга, прежде
чем найти ее. Хотя вот она, прямо перед моими глазами. Еще зачем-то
повесили на нее американский флаг. Нелепость. Ищу этот проклятый
проезд. Останавливаю машину на краю пралинового торта, обильно
посыпанного сухим коричневым порошком. Они бурно реагируют на мое
появление. Часть близлежащей человеческой массы, похожей на черных
насекомых, ползающих в вязком сладком креме, уже двинулась в моем
направлении. Только этого мне не хватало. Смотрю сквозь темные очки,
прильнув к стеклу машины. Где дорога к заветному американскому флагу?
Сейчас запою американский гимн, положив ладонь на сердце. Один из них
особенно активен. У него большой рот и лукавая улыбка на лице. Желтые
зубы. Пытается говорить со мной на ломаном иврите. Стараюсь его не
замечать. Делаю отрицательный жест рукой. Ошибся, родной. Со мной ты
никуда не поедешь. Наверное, прямоугольный зад моей машины напомнил
ему тендер. Он будет делать все. Штукатурить, красить, класть плитку,
месить раствор. Он все умеет. Надо только открыть ему дверь. Он будет
таскать землю ведрами на тридцатипятиградусной жаре. Мой рассеянный
взгляд расценивается им как поиск более подходящего экземпляра. Он
торопится оказаться первым. Теперь он должен доказать мне, что он
здесь самый лучший. Другие тоже подходят. Они уже облепили мою машину
со всех сторон. Он берется за ручку двери. Ну? Ждет моего одобрения.
Людская масса продолжает прибывать. Наверное на мгновение мелькнул
испуг на моем лице. Он это заметил и немного отпрянул назад, восприняв
как угрозу. Я нажимаю кнопку на ключе, и четыре красных столбика на
окнах, разом щелкнув, утопают, обеспечив мне мнимую безопасность. Чего
я испугался, идиот? Нажимаю на педаль газа, и автомобиль,
сопровождаемый хрустом мелких камней, несет меня подальше от
несимпатичного места, оставляя за собой облако красно-бурой пыли и
гортанный арабский гомон. А вот и узкий неасфальтированный проезд,
ведущий к автомойке. Отдаю ключи встретившему меня русскому парню, и
вхожу в стеклянное помещение. Кондиционированная гостеприимность.
Столики с салфетками. За стойкой стоит высокая блодинка с длинными
прямыми волосами. Время от времени она громко командует в микрофон, и
динамики разносят ее властный голос во все углы большого
прямоугольного двора. «Сережа! Валера! Опять стоим?! Быстрее!» После
каждого такого окрика единственный сидящий за столиком посетитель
вздрагивает и вертит головой, пытаясь понять, имеет ли это к нему
отношение. Я подхожу к стойке, протягиваю талон для оплаты. Взять
кофе? Или мороженое из холодильника? Секундная заминка. Беру «артик»
из вишневого замороженного сиропа и отправляюсь к свободному столику.
Осталось все-таки неприятное ощущение после этого столкновения с
арабами на пустыре. Надо от него как-то избавиться. Откусываю от
твердой красной льдышки на палочке и открываю лежащую на столе,
сложенную вчетверо газету на иврите. «Сережа! Ну твою мать!! Опять у
вас там очередь?! Ребята! Когда работать начнем?!» Почему я мою машину
именно здесь? Сам не знаю. Наверное, мне чем-то полюбился этот русский
островок. Израильтянин за соседним столиком вскочил, решив, что его
машина готова. Бедолага. Пора бы ему уже выучить русский язык. Надо
заранее приготовить «тип», а то вдруг опять не окажется мелких денег.
Вижу сквозь пыльное стекло, как мою машину уже чистят изнутри,
протирают тряпкой стекла, вытряхивают коврики. Все хорошо. Все
замечательно. На улице светит солнышко. Слишком много этого солнышка.
Только остался этот мерзкий осадок на душе. Сам не знаю почему.
На титульной странице газеты большая цветная фотография. Картина, уже
ставшая привычной и не способная ни у кого вызвать былого интереса.
Разбитая витрина изувеченного низкого здания. Битое стекло и мелкие
куски покареженного железа и еще чего-то застилают огороженный
оранжевыми лентами тротуар. На заднем плане снимка виднеются машины
неотложной помощи, полиция и специально выученные команды спасения. В
самом центре кропотливо работает группа длиннобородых людей в
желто-черных костюмах, с черными кипами на головах. В руках у людей
огромные целофановые мешки. Глядя себе под ноги, они с
профессиональной тщательностью изучают поверхность тротуара. По
еврейским религиозным законам все, что когда-то было человеческим
телом, вплоть до мизерных кусков спекшегося человеческого мяса, кожи
или ногтей, должно быть предано земле. На тротуаре уже не видно тел.
Их убрали. Примерно в середине девяностых годов в последний раз по
телевидению передали прямую трансляцию с места происшествия
террористического акта. Это было днем, когда все были на работе, и,
как обычно в такое время, у телевизоров находились, в основном, дети.
С тех самых пор и телерепортажи, и фотографии в газетах проходят
жесткую цензуру. Разбросанных кусков человеческих тел там уже не
увидишь.
Две картины как две стороны одной медали. Банально. Уже слышу, как
кто-то мне указывает на наличие причин и следствий. Все верно. Есть
причины, и есть следствия. Так научили нас думать древние греки. Так
привык думать весь западный мир. Но мы с тобой, дружище, не на западе.
Здесь логика отказывается работать. Или я просто сегодня перегрелся?
Сегодня говорят одни мои глаза. Скажи мне, какая из увиденных тобой
картин есть причина, а какая – следствие, а я скажу тебе, с какой
стороны баррикады ты находишься. Для людей, стоящих в стороне от
баррикад, обе картины живут рядом, бок о бок. Они – отражение одной и
той же близорукой действительности, одного безумия, занявшего здесь
прочное место, разлегшись в пыли на обжигающем ступни пустыре.
Еще раз смотрю на фотографию. Хочу увидеть самоубийцу, взорвавшего
вместе с собой два десятка новых жертв. Вот он, смотрит на меня. "Я
существую",- говорит он мне из черного проема, бывшего некогда
витриной. Я вижу, как его глаза светятся в темноте. "Я существую",-
обращаются они ко мне. "Я существую",- говорит он, стоя за спинами у
людей, продолжающих собирать чьи-то останки. "Я существую",- спокойно
говорит он им сквозь вой сирен и вопли окаменевших прохожих. "Я
существую",- произносит он, глядя огромными глазами ребенка, лежащего
под капельницей на больничной койке, только что узнавшего, что его
мать никогда не придет его навестить. "Я СУЩЕСТВУЮ",- говорит он,
глядя на ампутированные конечности детей. "Я СУЩЕСТВУЮ",- прорывается
его железный голос сквозь плач похорон. "Я СУЩЕСТВУЮ" - два слова,
выложенные из мраморных плит могил. "Я СУЩЕСТВУЮ... Или ты ослеп?.."
Сегодня жаркий день. "Завтра изменений в погоде не предвидится",-
обещает мне сводка новостей. Достаю из кармана приготовленные пять
шекелей. Пошлость. Сую монету в горячую ладонь мойщика, не
потрудившись отыскать невымытое место, которое он специально для этого
приготовил. Завожу машину. Смотрю на счетчик. Пора везти ее на
профилактику. Завтра заеду в мастерскую.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Даниил Орлев: Я СУЩЕСТВУЮ. Очерки о судьбах людей.
01.05.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|