Александр Морев: Безликая.
Саше Мореву я обещала опубликовать его тексты на Точке зрения еще в октябре. С ним, как и с Игорем Корниенко, мы познакомились в Липках. Но так получилось, что все время было не до того. А потом потерялась дискета с его рассказами. Сам Саша не может опубликовать свои произведения в интернете, поскольку живет там, где интернета нет. Кстати, это ему нисколько не мешает писать, даже помогает.
«Безликая» - один из наиболее странных Сашиных рассказов. События разворачиваются здесь с бешеной скоростью, и непонятно, куда нас заведет повествование. И все это при минимальном наборе выразительных средств. Минимализм, так сказать. А точнее – философский минимализм. Просто каждое предложение в этом тексте значимо: « «Она мстила мне за спасение». Думая о ней, вывел в своей голове формулу: спасая кого-то, губишь себя. Ей суждено было умереть, а мое вмешательство нарушило эту аксиому, за что мне и было наказание»…
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
Безликая
Суббота. Только в этот день недели можно было увидеть её. Не в силах больше мучить себя, я все же решился и поспешил к ней. Оказалось, что приехал не вовремя: у них был обед. Меня попросили немного подождать. Услышав это, захотелось развернуться и уехать прочь. Но… я остался.
Не для того я проделал такой путь. Безумно хотелось её увидеть. И это мое желание уже становилось навязчивым. Как можно вообще думать о той, кого нужно забыть, вычеркнуть из памяти? Как? Я не могу ответить на этот вопрос. Вместо этого без конца вспоминаю о ней, а по утрам просыпаюсь и с ужасом обнаруживаю, что не помню её лица, а затем в течение всего дня мучаюсь, пытаясь воссоздать в памяти образ этой женщины, и от бессилия это сделать, напиваюсь. А затем, волоча ноги, с трудом дохожу до кровати, валюсь и засыпаю. Во сне она приходит ко мне. Я четко вижу её лицо, глаза и волосы, но на утро все повторяется вновь: мне опять приходится её вспоминать. И так практически каждый день. Самое странное, что несмотря ни на что, я не испытываю к ней никакой ненависти. То чувство, которое меня влечет к ней, нельзя назвать ненавистью, это что-то иное, мне непонятное. Порой чудится, что я становлюсь похожим на неё…
Полтора года назад я даже не знал о её существовании, а встреть на улице, даже не посмотрел бы в её сторону. В то время я был абсолютно равнодушен к жизни, меня ничего не интересовало. Мысли о самоубийстве, нередко посещающие людей в схожих ситуациях, обходили меня стороной. Я им был неинтересен. Мое полное безразличие не только к жизни, но и к смерти, отгоняло их прочь. Причиной подобному моему настроению, была вполне банальная история. В свои двадцать пять я впервые влюбился по-настоящему. Её звали Вероникой. Она мне казалось ангелом. Таковым она и являлась. Сейчас могу сказать, что только внешне. Внутренне, если она и была им, то скорей всего падшим. Этого, разумеется, я не знал. Полгода я просто летал от счастья. Не мог наглядеться на неё, не мог её наслушаться, любил бесконечно и все для неё делал. Как вдруг она исчезла. Появилась через месяц, чтобы забрать свои вещи и коротко объяснить мне:
- Золотце, прости. Я же рассказывала тебе о Вадике. Ну, вспоминай… наши отношения опять наладились. А с тобой я славно провела время. Не дуй губки. Каждому свое… одних любят, а другие что-то вроде перевалочной базы.
Ощущать себя «перевалочной базой» оказалось необычайно тяжело. Одно хорошо, что до конца не сломался, не стал заливать горе водкой. Спасителем моим вызвался быть Лешка Черпанов. Не друг, так приятель по работе. Нужно было кому-то все рассказать, с кем-то поделиться, вот он и подвернулся, как никак сосед по кабинету. Он меня всячески поддерживал.
- Миха, - любил повторять он, - все они стервы и одолеть их можно только в одном случае – это стать подлецом. Клин клином, как говорится.
Однажды после работы он уговорил меня зайти с ним в бар. Мы сели за столик, заказали по крабовому салатику и по кружке пива. Когда официантка нам всё это принесла, Лешка вдруг поймал меня на том, что я бесстыдно глазел на её ноги.
- Миха, корень, да ты никак возвращаешься к жизни, - хлопнул он меня по плечу. – Поздравляю, поздравляю… скоро ни одни ножки мимо тебя не пройдут.
- Да нет, - оправдывался я, – это машинально, у неё слишком короткая униформа.
- А если бы она была в пачке, что тогда? Ты бы на неё машинально набросился? Шучу! - рассмеялся он. – А знаешь, что я подумал? Тебе для полного выздоровления нужна женщина. Клин клином, как говорится.
- Перестань, - возмутился я.
- Ты не понял. Не женщина, которую нужно любить и дарить ей цветы, а проститутка.
- ?
- Поверь, я серьёзно. Проститутка – это лучше, чем напиться. Одновременно и расслабляешься, и получаешь наслаждение.
- Чистый вздор, - сопротивлялся я. – Никогда не пользовался их услугами и вообще за женщин-то не считаю.
- Да ради Бога, не считай. В этом и весь смысл, относись к ним, как к тому, что доставляет тебе удовольствие, как машина, например, или прочитанная книга, или кино…
- Порнографическое?
- Ну, это зависит от твоей и её распущенности.
- Разве они бывают не распущенные? – попробовал пошутить я.
- Они бывают разные, - сказал Лешка, выказывая, всем своим видом, что в подобных делах спец. – Встречаются такие, которые тебе запросто Байрона прочитают, причем с выражением и на чистейшем английском.
- Да ну, - не верил я.
Лешка махнул на меня рукой, затем подозвал официантку и попросил у неё еще пива и свежих газет. Через пять минут, когда заказ был выполнен, мой приятель первым делом набросился на газеты. На все мои вопросы «Что затеял?», Лешка отвечал: «Не мешай». После достал из кармана телефон и начал куда-то звонить. Тут-то до меня и дошло.
- Все, корень, я договорился, - Лешка глянул на часы. – Сейчас половина восьмого, она ждет в девять, согласилась ласкать тебя до утра. За все про все берет сто баксов. И имя, заметь, символичное – Ева. Имя первой женщины, первой искусительницы, а для тебя она будет первой проституткой.
- Не пойду я никуда!
- Уже поздно отнекиваться. Сам подумай, она тебя ждет, а значит, откажет другим клиентам, а это её заработок. Если дело стало за деньгами, то на, возьми, - он полез за бумажником.
Я придержал его руку.
- Я сам в состоянии за себя заплатить.
Так, неожиданно для себя, я и согласился на эту авантюру. Лешка дал мне адрес, начирканный на салфетке, и я отправился искать приключений.
Несмотря на свое твердое убеждение, что проститутка не имеет право называться женщиной (не в биологическом понятии этого слова, а в нравственном), я все же решился основательно подготовиться к встрече. Пока оставалось время, я зашел домой привести себя в порядок. Принял душ, сменил бельё, освежился одеколоном, расчесался и надел чистую рубаху. В общем, повел себя так, словно иду не к проститутке, а к любимой девушке. Выходя из дома (в начищенных до блеска ботинках), глянул на часы и понял, что опаздываю. Время было без пятнадцати девять. И моя чертова врожденная пунктуальность заставила меня бежать сломя голову, благо она жила не так далеко. Ровно в девять я был возле её дома. Уж не знаю, что все-таки заставило меня пойти к этой женщине: то ли действительно светлая вера в то, что подобный эксперимент спасет меня и станет моим средством от депрессии, то ли обыкновенное человеческое любопытство, а то ли просто желание расслабиться. Все эти вопросы, так мучившие меня, разом исчезли, как только я оказался возле её квартиры. Вначале я ничего странного не заметил, как принято, потянулся рукой к звонку и…
Моё внимание привлекла слегка приоткрытая дверь. Я толкнул её, она отворилась. Внутри – тишина. Мне ничего не оставалось, как переступить через порог. Никто меня не встречал. Я медленно шел по темному коридору, как вдруг впереди услышал какую-то возню, а затем и грохот, похожий на тот, который раздается, когда что-то падает на пол. Я пошел на звук и в зале обнаружил нечто ужасное. Та, которая должна была меня спасать и ублажать, сама нуждалась в спасении! От жизни её отделяло сантиметров сорок, примерно на таком расстоянии от пола находились её ноги. Ни секунды не задумываясь, даже не мысля, жива она или нет, я ринулся к ней на помощь. Схватив её за туловище, сразу же получил ногой в пах. Коварный удар, принесший мне не очень приятные ощущения, так же дал знать, что самоубийца еще жива и за неё стоит побороться. Женщина обладала неимоверной силой.
- Дура! – кричал я, пытаясь её приподнять.
Но она отбивалась от меня еще яростней. Я попробовал подставить под неё скамейку, лежащую рядом, но тщетно. Самоубийца отбрасывала её ногами.
- Что ж ты делаешь. Прекрати. Сил нет держать тебя, - уже не кричал, а умолял я.
В ответ её ногти впивались мне в голову.
- Ну и подыхай! – не вытерпел я и отошел в сторону.
Но тут же вновь подскочил к ней, и все началось сначала. Она отбивалась от меня, а я упрямо, терпя боль и изнемогая от усталости, удерживал её, не давая ей удавится. Еще минут пять мы с ней боролись, каждый за своё: один за чужую жизнь, а другая за собственную смерть. В конце концов, понимая, что так долго не может продолжаться, я бросил её и ринулся на кухню.
- Где он?! – кричал я, перебирая ящики в столах. – Куда засунула?!
Не найдя ничего, я заглянул в раковину. Там среди грязной посуды мне и попался нож. Вернувшись, я быстро взобрался на скамейку и, не задумываясь, перерезал веревку. Её тело повалилось на меня, и мы вместе рухнули на пол. После я перевернул её на спину и ослабил петлю на шее. В себя она не приходила. Если со мной при падении ничего не произошло, то она, напротив, сильно ударилась головой. Из её носа и левой брови сочилась кровь. Абсолютно не понимая, что делать дальше, мне в голову пришла только одна мысль – позвать помощь. Телефон был в коридоре. Я позвонил на скорую, коротко им объяснил, что произошло, а затем дал адрес.
Все, что от меня зависело, я сделал. Можно было спокойно уходить из этой квартиры. Однако я остался.
Когда вновь вошел в зал, она сидела на корточках. Кровь по-прежнему текла из её носа и подбитой брови. Она глядела на ковер, и, как заведенная повторяла одну и ту же фразу:
- Я жива, я жива, я жива…
- Ну и, слава Богу, - как можно радостней воскликнул я.
Она оторвала взгляд от ковра и посмотрела, но не в мою сторону, а куда-то мимо. Её лицо вызвало у меня содрогание. Оно было перепачкано кровью, взгляд какой-то пустой, а волосы растрепаны. Женщина вдруг закашлялась и, схватившись одной рукой за горло, другую направила на меня. Мне показалось, что ей нужна моя помощь, и я ринулся к ней.
- Прочь! Уйди! Не прикасайся ко мне! – что есть сил заверещала она.
Я остановился.
- Тебе не надо было меня вытаскивать… ты все испортил!
В ответ на эту реплику, сам не знаю почему, я посмотрел на нож, что валялся рядом с ней. Она перехватила мой взгляд.
- Не трожь! - закричал я.
Но было поздно. Нож уже находился в её руках, а через мгновение был у неё в груди. Она глухо вскрикнула и повалилась на пол.
Дальше все происходило, как в плохом детективе. Я, как последний идиот, подбежал к ней и, Бог знает зачем (видимо, чтобы облегчить страдания несчастной), выдернул нож. Тут-то и появилась милиция. Их оповестили медики. Оказывается, они обязаны в случае сообщений о подозрительных происшествиях немедленно осведомлять их. Меня тут же скрутили и нацепили наручники. Все мои попытки, что-либо объяснить закончились для меня печально. Мне набили морду и сказали, что легко отделался.
- У, мокрушник, гнида! Моли Бога, что не пристрелили при попытке… а то знаем эти суды… вас ловишь, а они выпускают, - сказал мне один из оперативников.
Два дня назад я посчитал бы эти слова вполне справедливыми, а сейчас только порадовался, что меня действительно не пристрелили. Когда меня уводили из квартиры, наконец-то, соизволили появиться врачи. Они особо не торопились, с ленцой, вальяжно поднимались по лестнице. Видимо к самоубийцам у них был особый подход. Как никак пациенты такого ранга вызывали меньше всего хлопот, по крайней мере, никогда не жаловались.
В милиции на меня пытались давить. Кололи, как они выражались, на чистосердечное признание. Не добившись желаемого, отвели в камеру. Всю ночь не спал. На память постоянно приходили пророческие слова Лешки Черпанова, сказанные им напоследок: «Ну, Миха-корень, не выспишься ты сегодня, красотка об этом позаботится».
Позаботилась… и не только об этом.
Утром меня привели на допрос. Из прокуратуры приехал следователь, добрый такой, обаятельный. Угостил сигаретой, налил стакан минералки и стал звать по имени отчеству. Первым делом сообщил, что дела мои не так плохи. Нож задел только легкое. Потерпевшая выжила и уже дала первые показания. У меня тут же затеплилась надежда. Я подумал, что она рассказала все, как было, и сейчас, соблюдя кое-какие формальности, меня выпустят на свободу. Действительно же все было иначе. Пострадавшую звали на самом деле не Евой. В протоколах везде значилось имя некой Ирины Бережковой. Из слов последней выяснилось, что душил, избивал и наносил ножевое ранение никто иной, как я. Все эти мучения она якобы претерпела за то, что отказывалась совершать со мной сексуальные извращения. Так вот с легкой руки (или лживого языка) Бережковой за мной закрепилась слава маньяка-извращенца. Все было против меня: множество синяков, ссадин на её теле, разорванная юбка (в пылу борьбы мог разорвать), нож в руках (и свидетели не кто-нибудь, а сотрудники милиции), показания соседей, слышавших мою ругань. Без Лешки Черпанова так же не обошлось – поведал о моих женоненавистнических настроениях. Подлец даже словом не обмолвился, что это была его идея отправить меня к проститутке на лечение. Плюс общественное мнение не в мою пользу.
Похожая история произошла полгода назад в соседней области. Нашумевшее дело Петлика. Ублюдок убил двух проституток лишь за то, что у него с ними ничего не получилось. А здесь, знаете ли, дело престижа: у соседей появился Макдональдс, а мы чем хуже. У них выставка народных промыслов, подумаешь, а у нас фестиваль народной песни. У них маньяк, а у нас свой, получите, причем не такой кровавый, почти что сувенирный. А все благодаря оперативной работе милиции. До суда дело дошло быстро, зачем тянуть, когда все и так ясно. Адвокат, спасибо ему, попался старательный. Защиту строил вокруг перерезанной веревки и моего телефонного звонка в скорую. Ничего не вышло. Суду интересней было посадить маньяка, чем оправдать меня. В итоге – приговор семь лет. По окончанию процесса невольно вспомнились слова того оперативника, что говорил о мягкотелости нынешнего суда. Хотелось крикнуть ему: «Ну, где! Где меня выпустили?» Не крикнул, хотя он и находился в зале заседания.
Очутившись в колонии, сразу же замкнулся в себе. Меня угнетало все: обстановка, атмосфера, люди, окружавшие меня, охранники, бесконечный режим, его соблюдение, а больше всего – мои глупые мысли. Иллюзии, что все это не на самом деле, что все это какая-то страшная игра и вот-вот она закончится, меня выпустят и дадут приз, как выжившему и перенесшему унизительные испытания. От этих обнадеживающих мыслей становилось еще хуже. Понимание того, что все это вздор, выворачивало наизнанку. «Где справедливость?!» – мысленно кричал я. От невозможности найти ответ, вспоминал её и тут же задавался вопросом: «Зачем она со мной так поступила?». И сам же отвечал: «Она мстила мне за спасение». Думая о ней, вывел в своей голове формулу: спасая кого-то, губишь себя. Ей суждено было умереть, а мое вмешательство нарушило эту аксиому, за что мне и было наказание. Таким образом, я незаметно себя убедил, что мои злоключения справедливы и мытарства мои заслуженны. Вслед за этим ко мне пришло успокоение и смирение. Осознавая, что все не напрасно, мне стало проще переносить страдания. Через полгода все повернулось вспять.
Посреди ночи, возвращаясь домой, один из водителей подсадил к себе попутчицу. Та попросила прокатить её с ветерком. Ничего интересного, подобные истории случаются повсюду, но с той лишь разницей, что события там развиваются по вполне мирному сценарию. Бережкова все переиначила. Дождавшись, когда водитель наберет нужную ей скорость, она принялась вырывать у него руль. Через минуту машина летела под откос. Ей опять не посчастливилось: сотрясение головного мозга и множество ушибов – это максимум, что она смогла выжать из этой аварии. Водителю повезло меньше: перелом тазобедренного сустава и инвалидность до конца дней. Дело на расследование попало в прокуратуру другого городского района. Занялся им человек очень щепетильный и честолюбивый, любящий блеснуть умом и поймать на ошибке кого-нибудь из своих коллег. Бережкова была личностью уже известной, поэтому следователь сразу же связал это дело с делом полугодичной давности. Он отыскал моего адвоката, кое-что уточнил, затем, как следует, нажал на подозреваемую, после чего и добился всей правды. Дальше уже постарался мой защитник. Написал ходатайство на пересмотр дела, и все закрутилось, завертелось, и, в конце концов, через три месяца меня оправдали и выпустили на свободу. Приза я так и не получил.
Ирину Бережкову признали невменяемой и отправили на принудительное лечение.
Свобода! Вот она! Вдыхай её полной грудью! Не вдыхалось… Клеймо маньяка за мной так и сохранилось. Что-либо объяснять людям было бесполезно. Они сторонились меня. На прежнюю работу не взяли. Так, подрабатывал кое-где. Встретил Черпанова. Посмотрел он на меня, нет, не брезгливо, не с отвращением, с жалостью, а затем сказал (не протягивая руки):
- Миша, я, конечно, догадывался, что ты псих, ну чтобы такой. - в глазах его напускное удивление. – Знаешь, я слышал, это лечится. Хочешь, я поспрашиваю у своих, найдем тебе врача…
- Пошел ты! – ни вслух, ни шепотом, а где-то в мыслях послал я его, а затем, так же мысленно, плюнул ему в лицо.
Жизнь, тем не менее, продолжалась, но уже иная, совсем не та, что раньше. Случилось какое-то перерождение. История с Вероникой, казавшаяся мне раньше чуть ли не главной трагедией всей моей жизни, теперь виделась мне не более чем мелкой неприятностью. А злость, которая должна была во мне копиться на Бережкову, отсутствовала. Напротив меня тянуло к ней, хотелось все про неё узнать, попробовать понять её. Порой чудилось, что я помешан на ней так же, как она на собственной смерти. Стал наводить справки, все выяснять. Удивительно! Жизнь Бережковой была сродни белому листу. Люди знавшие Ирину толком не могли ничего сказать. Тихая, незаметная, здрасти-до свиданья, пришла-ушла, ни улыбнулась, ни обиделась – такой вот портрет. Еще можно было добавить: жила одна (мать умерла четыре года назад), подруг, приятелей не было, работала киномехаником, затем нянечкой в детском саду. И это было все! Весь человек, вся его жизнь! И ни слова от кого-нибудь, что она была проституткой, никто этого за ней не замечал. Получается, что она вела двойную жизнь. Это могло её запутать и, в конце концов, надломить. Мне хотелось узнать всю правду. Понимал отчетливо: надо ехать к ней, там все ключи. Не мог, что-то держало меня. Забыть Бережкову тоже не получалось. Наоборот каждый день пытался вспомнить её лицо. Напрасно…
Обед, должно быть, уже подошел к концу. Я докурил сигарету и вновь направился в корпус. Еще полчаса прождал в комнате для свиданий (точнее сказать в камере). И только после её привели, она появилась в сопровождении санитара. Я впервые смог разглядеть её ближе. Раньше этого не удавалось. В квартире было не до этого, а в зале суда она постоянно находилась ко мне боком. Лишь сейчас я понял, почему не мог вспомнить её. Внешне она была заурядна. Ни красива, ни безобразна, скорей безлика. Все в ней было уж очень просто: русые волосы, светлые серые глаза, заостренный носик, обычные губы, щеки с едва заметными веснушками. И еще бледная-бледная кожа, видимо от долгого пребывания взаперти (вряд ли их выводили гулять). Глядя на нее, мне вдруг стало ясно, что меня могло тянуть к ней. Это чувство вины. Вины за то, что я отнял у неё смерть и заставил жить. Но жить не так, как, должно быть, она когда-то мечтала, а запертой в стенах, связанной смирительной рубахой и спрятанной от людей.
Около минуты мы глядели друг на друга. Похоже, Бережкова меня не узнавала.
- Привет, - выдавил я.
Она молчала.
- Я Михаил… Михаил Камолин. Ты помнишь?
- Помню, - слетело с её уст.
Между нами возникло молчание. Мы уже не глядели друг на друга, наши глаза избегали встречи.
- Ну че, уводить что ли? – вдруг пробасил санитар.
- Нет, нет, - опешил я. – Вы не могли бы нас оставить?
- Не положено.
- А если так? - я протянул ему сто рублей.
Санитар ухмыльнулся, взял купюру, похрустел ей и, засовывая в нагрудный карман, покрутил головой:
- Не положено.
Я дал ему еще сотню.
- Ладно, уговорил. Но не больше двадцати минут, - он вышел.
Мы остались одни. Молчание, стеной стоявшее между нами, сохранялось. Она первая нарушила его:
- Ты сам во всем виноват. Чего добивался? Чего добился?
- Я просто спасал. Я не знал, что смерть для тебя важней жизни.
Бережкова сделала шаг в мою сторону.
- А если бы знал, не спас бы?
- Не знаю.
Её взгляд впился в меня.
- Я действительно не знаю.
Она продолжала смотреть. Не в силах больше испытывать её взора, я выкрикнул:
- Да! Спас бы! Все равно бы спас! В конце концов, ты могла покончить с собой гораздо раньше или после моего ухода.
В ответ прозвучал смех:
- Дурак, неужели ты до сих пор думаешь, что я шлюха? Я никогда ею не была. Я нарочно дала объявление.
- Зачем? - я ничего не понимал.
- Мне надоела моя безликая жизнь. Тридцать шесть лет живу никому ненужная – это хуже смерти. Умереть тихо? Не могу. Не хочу, чтобы меня нашли через месяц опухшую и желтую, издающую смрад. И эти глупые разговоры: «Тихо жила, тихо умерла». Хочу громко, пусть называют шлюхой, пусть говорят, что дрянь, зато говорят!
Бережкова вновь сделала шаг в мою сторону. Я молчал, мне тяжело было понять, чего она хочет.
- Освободи меня, развяжи мне руки, - вдруг попросила она.
- Не могу.
- Что тебе стоит? Помоги мне. Я не должна здесь больше находиться. Мне нужно домой. Мне очень нужно домой, - не отступала она, двигаясь на меня.
Я непроизвольно стал прижиматься к стене.
- Ну, давай, не бойся, вытащи меня отсюда. Вытащи!
Мне почему-то стало жутко. Бережкова уже вплотную стояла возле меня.
- Вытащи, вытащи, - твердила она без остановки.
- Замолчи! – что есть сил, закричал я и оттолкнул её.
Через секунду в дверях появился санитар.
- Что случилось? – спросил он.
- Уберите её от меня! – указал я на неё.
Она лежала на полу, головой касаясь противоположной стены. Санитар подбежал к ней и, толкнув ногою в бок, промолвил:
- Эй, вставай! – потом вдруг попятился и едва слышно добавил: - Слышь, кажется, она того… мертвая.
- Да ну, с чего бы? - не поверил я.
- Сам погляди, - он пронзил меня взглядом.
- Я не убивал, она сама, - прошептал я и поглядел на тело.
Бережкова действительно была мертва, ей удалось добиться своего...
Февраль 03 г.
- Я не убивал, она сама, - прошептал я и поглядел на тело.
Бережкова действительно была мертва, ей удалось добиться своего. И чтобы я не говорил – именно я ей помог в этом. Моими руками она заполучила то, чего так желала. Не ведая, что делаю, я подошел к ней, присел на корточки и прикоснулся к её лицу. Провел ладонью по щеке, губам, подбородку. Кожа была гладкой и пока еще теплой. Странно, но я не испытывал никакого ужаса, ни капли отчаянья, напротив, было легко, ощущалась какая-то внутренняя удовлетворенность. И мне вдруг стало ясно: она простила меня, и моей вины перед ней больше нет.
Я свободен…
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Александр Морев: Безликая. Рассказ.
25.06.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|