Александра Нисневич: Окончания.
Перед вами трудно читаемая проза, почти поэзия.
Как известно, нормальные люди не говорят: прозаическими диалогами, стихами (тем более нормальные люди не говорят хокку или сонетами), драматургическими диалогами и монологами, ...прозой. Не говорят нормальные люди и документальным, юридическим, научным стилем.
Но предлагаемый вашему вниманию текст - из разряда таких, какими у нормальных людей не выходит даже и проза, не то что бытовой трёп.
Не касаясь шикарных, точёных авторских метафор, остановлюсь на прямых описаниях наблюдаемых процессов:
"...я убираю руки от стекла. Окончания пальцев опухают в прежнее состояние" (Обычное=опухшее?)
"...(хотя душ и не открылся), я вешаю его на курок держателя..." (Откуда это оружейное слово?!)
"...обмотал снова вокруг горла шарф..." (Горло - передняя часть шеи. Либо анатомически внутренняя)
"...выкусывая надоевшую стружку кожи" (Насколько одеревеневшей - или металлической? - должна быть кожа?)
"Его губы сломались в брезгливую гримасу" (Опять что-то жёсткое, ломкое...)
"Она глянула на меня своими двумя колючками..." (Опять то же)
"...не глядя на абрисы людей", "Замедлив шаг возле треугольника детей..." (Мир геометризовался окончательно)
Тема рассказа - трудные отношения в однополой паре русских эмигрантов - мне не близка. Не близко мне и трудное, трагическое, вещественно-ломкое мироощущение автора. Но словесный способ, которым тот сообщает читателю своё мироощущение и свою тему, которым тот заставляет вживаться читающего в рассказ и испытывать текст всем веществом своего тела, - этот способ, безусловно, хорош.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Сергей Алхутов
|
Окончания
ОКОНЧАНИЯ
И может быть, его больше не будет. Боль - он мой, школьной грамматикой - он мой, она моя,
оно мое. И может быть, смешно выглядит мое лицо: приплюснутое,гогеновское лицо, размазанное стеклом,с малахитовой кожей от освещения тусклой лампочки,с патиной от пережженного Боль...
Это слово курсивом застыло на корке мозга.
Может быть, кто-то сейчас смог бы прочитать на моих расплющенных кончиках пальцев,прижатых к стеклянной двери,новые спирали или пунктиры,
причудливо извернувшиеся в рококо, но верно истолковать смог вряд ли бы.
Другая сторона не позволяет отчетливо видеть тонкие линии, и я убираю руки от стекла.
Окончания пальцев опухают в прежнее состояние.
Отлепливаю лицо, таитянка исчезает, патина остается, внутри – Горящий Жираф.
На переднем фоне я выдвигаю из себя пустые ящики эмоций, покачивая рожками плененного жирафа на тонких подбитых ножках.
Нет больше правил, Боль - он мой, мужской род, выдранный из старого учебника с крепким переплетом, с ветхими страницами.
Поднимаю упавшую, висящую на проводе голову душа,
пытаюсь открыть горячую воду. Ничего, кроме воды, ничего не нужно, только согреться.
Проклятие водой: я проклинаю тебя водой!
Вода не льется, упираюсь глазами в квадрат душевой кабины вокруг: запотевшие влажные
стекла, (хотя душ и не открылся, напрасно я втыкал пальцы в отверстия на круге цифр - шифров), я вешаю его на курок держателя; мокрая тяжелая ветвь бьется по стеклу, на него уже
налипла пара кленовых листьев. В горячую воду бы... Поджимаю губы, выпячиваю вперед подбородок, делаю ироничный вид и храбро выхожу из телефонной будки.
Пальто перекашивается, дергаю плечами, и одно выше другого, неудобно сидит пиджак, чешется шея
от шерсти шарфа, а он еще и влажный от мороси, и трется о раздраженную после бритья шею.
Сдергиваю шарф, запихиваю в мусорку; ветер приятно остужает; закуриваю.
Резво прохожу пару шагов, но прыжком возвращаюсь на звук подозрительного шуршания за спиной,
бью со всей силы в лицо бродяги, отбираю шарф и вытираю о мокрый куст ладонь.
Чертов шарф не влазит в карман пальто, я обматываю им руку и иду дальше, как
подстреленный и перевязанный. И недоношенный. Мама родила меня на восьмом месяце.
Папа повел ее на "Федру", и прямо в зрительном зале у мамы начались схватки. Серж говорил, что если бы мама начала меня рожать после комедии, то я был бы нормальный.
А так - псих. Нервный и недоношенный. Даже врачи не верили, что я выживу, еле спасли маму.
Но все равно она умерла через несколько лет. Я не помню ее. Мне даже все равно, какая она была.
Если бы я был доношенным, умным, веселым, меня бы любили, то я вспоминал бы о маме,
придумывал бы в детстве несуществующие истории про нас двоих, чтобы позже в них поверить. А так...
Я прикурил новую сигарету, обмотал снова вокруг шеи шарф, перешел на другую сторону улицы,
где было посумеречней. Курю левой рукой, правой скребу надоевший заусенец.
Серж однажды накричал на меня, когда я отправил большой палец в рот, выкусывая надоевшую
стружку кожи. Тогда мне хотелось плакать от стыда. Я снова содрал колючий шарф и стал
комкать его в руках, заведенных за спину. Старый, немодный, нарочитый актерский прием -
лицо безмятежное, а руки душат платок. В мусорку этот шарф. Так ведь смелости не хватит.
И пальто тоже. Он говорил, что я немодно одеваюсь, покупал мне робы с эксклюзивными
бирками, где порядковый номер был тонко выбит золотом, а мне бы лучше толстый шерстяной свитер на голое тело, рунным панцирем.
Так я выглядел, когда он меня увидел. И подсел за мой столик, улыбался, и никакие вылинявшие
джинсы его тогда не смутили, и кеды тоже.
Только потом, все происходило постепенно, так, что я пропустил невидимую, но беспрерывную перемену. Только потом меня будто током пронзило, когда Серж заставил меня подстричь
волосы, а когда я отказался, прижал меня к комоду так, что я не мог двинуться, и носом
упирался в бронзовый кувшин. Прижал и машинкой стал водить по голове.
Мне хотелось плакать, когда зеркало над комодом отразило полулысое лопоухое существо с широко
раскрытыми глазами. Но я только посмотрел на Сержа и ушел на улицу.
А в тот вечер, когда мы познакомились, он сам мыл мне голову в своей громадной квартире,
перебирал пальцами мои спутанные волосы и говорил, что я похож на печального
мальчика-пажа... И над его кроватью висела прекрасно списанная копия «Круга заключенных». В спальне. – ( В спальню? ) -
А потом, однажды, я не нашел всех своих старых вещей, которые уместились в один чемодан,
когда я переселялся к Сержу. Он сказал, что у меня есть прекрасные новые костюмы, и глупо
захламливать шкаф... А еще позже я получил по лицу, когда долго рассуждал о русской
литературе. Мы провели приятный вечер со знакомыми, я много и увлеченно рассказывал о
недавно прочтенном романе русского автора, это был редкий момент, когда я стал центром внимания. А придя домой, он, как обычно, переоделся, развесив всю снятую одежду на
плечики, одел домашний костюм, подошел ко мне, и вместо поцелуя я получил удар в челюсть.
Я попытался было ему ответить, но у меня вышла
нелепая, по-женски смазанная пощечина. Его губы сломались в брезгливую гримасу.
Отошел, мы смотрели друг на друга около минуты, я не отвел глаз, хотя они и слезились.
Потом он медленно, без интонаций чеканил фразы о том, что я никогда ничего не пойму в русской
литературе, что я все извращаю, и понять моим убогим умом такие вещи не дано.
Русская тема была его тайной гордостью, он любил ненароком упомянуть о своих русских дворянских корнях.
Но сколько руских я не знал, большинство из них имели предков графов или князей.
Пролежни аристократизма вынуждали их надменно придыхать в окончаниях фамилий на –офф, показывать фамильные драгоценности, бывшие уже и перезаложены и подделаны…
На углу дома пожилая тетка выкидывала мусор. Она глянула на меня своими двумя колючками, поджала
рыбий ротик и опустила мешок с мусором в контейнер.
Я ускорил шаг и перекрестил на другую сторону улицы. Словно подранок, метался я по разным
сторонам, перебегая дорогу, не глядя на машины, не глядя на абрисы людей.
Столбы фонарей были подобны красным флажкам, понатыканные слепым охотником.
Замедлив шаг возле треугольника детей, я прикурил очередную сигарету.
Пусть воняет изо рта.
Детки, одетые в темное, поглощенные каким-то своим заговором, развернули и уставили мне
прицелы по глазам и в лоб. Одна деточка принялась копаться в носу, задумчиво
разглядывая палец после каждого ковырка. На тротуаре покоились останки раздавленной птицы.
Патина на теле медленно преобразовалась в ил - (если под водой), в мох -(если на земле)...
Поперек пути встал мост. Гляжу в Сену, куда через мгновение плямкается мой плевок.
Картинно вытягиваю руку с развевающимся шарфом над водой; закутываю снова горло,-
(чтоб обеззвучить),- не находя сил, чтоб утопить...
Дымчато – седой Боль, Ван – Винный Боль, он мой, оно мое…
За спиной остаются вода, мост и чертополохи улиц, когда я, как градом побитая собака,
волочусь обратно. Просить прощения у Сержа.
Внутри остаются лишь окончания.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Александра Нисневич: Окончания. Рассказ.
30.06.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(112): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|