Юля Бондалетова: Пока твой ясень не сгнил....
Если чужая душа вдруг перестанет быть потемками — возьмет и перестанет! — то, наверное, впечатления будет очень похожи на впечатления от другой планеты. Обитаемой. Плотно застроенной. И самым удивительным окажется то, что «похоже, но не такое», а не что-нибудь напрочь инопланетное.
Эта мысль как-то связана со всем, что здесь. Начиная с рифмовки, которая будто бы убедительно диктует свои, не до конца понятные правила, по которым иногда можно сцеплять в рифму однокоренные слова, иногда выстреливать холостыми ассонансами, а иногда рифмовать совершенно привычно — и как-то с этим со всем не поспоришь. И заканчивая самими стихами, даром что «земные», о чем-то знакомом, и напоминают спокойно шумящий лесной массив.
Инопланетное ощущение неизвестных тебе законов, неизвестных связей между понятиями, сохраняется и здесь. И ощущение уверенности, проверенности, выверенности этих законов и связей — временем, рефлексией, ясностью восприятия — здесь и определяет, наверное, тот специальный оттенок читательского интереса, который у каждого текста свой собственный.
"Они не черти, не ангелы, они наравне с тобой
любят горячие бутерброды и суп харчо."
Одна из тех фраз, что так и просятся вон из контекста, в цитаты, в афоризмы, в meme pool — и тогда получается, может быть, про инопланетян, а может — просто про других людей.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Николай Ершов
|
Пока твой ясень не сгнил...
Вот и снежная каша прокисла,
словно бросили корочку хлеба
бородинского. Резко и кисло
прошлогодней листвой из-под снега
пахнет март. Как по донышку ложкой
дворник утром скребёт эту слякоть,
и забытой за зиму дорожкой
ты идёшь о весне покалякать
с вороньём, что находит под снегом
мокрых семечек жалкие крошки,
и, кивнув головой, как коллегам,
тоже что-то находишь в заросшем
этом парке. Какую-то малость:
например - восемь шишек сосновых,
растопыривших жёсткие лапы,
чуть фольги, заблестевшей, как новой,
отсыревший пенёк косолапый,
сухостой, так похожий на остов
знаменитой парижской игрушки,
и никем не затоптанный остров
с горкой снега, подобный ватрушке.
И ещё три приметы надёжных,
что весна наступает сейчас же -
здесь гуляли собак. И прохожих
возмущает подобный пейзаж, да
ещё - удлинённые тени
в два-три роста хозяев своих,
и ещё - что-то крутит колени
и в простуженном горле саднит.
Знать, весна нас уже не обманет,
и готовить другой гардероб
нас с порога потянет, потянет
купол ветра за множество строп.
***
Ты исчезла из снов,
как из комнаты вынесли мебель.
Пол зарос тростником,
и пустеет супружеский стебель.
Я бы взял карандаш,
написал бы, что жизнь сиротлива,
что уходит кураж,
будто пеной из горлышка пиво,
что квартира, как пляж,
вечерами уныло пустеет :
каждый строит блиндаж,
и разрознены наши постели.
Что детей не раздашь
и что сами в плену мы у пленных.
Я бы взял карандаш,
но ты вынула грифель, наверно...
***
Ночь на исходе. Слышен стук трамвая
не меньше получаса. Свет луны
перетекает в свет зодиакальный,
и звёзды тают, словно плавунцы
в затоне неба. С берега на берег
роняя нити ямба и хорея,
и если в них запутается жерех,
то от улова только сатанея,
всё дальше стану крашеных приманок
кидать слова, надеясь на лояльность
миров небывших, рыбы небывалой,
чего-то большего, чем сущая реальность.
Но стук трамвайный перебьёт на время,
как аритмия синус пробивает
уверенность в улове. Это в стремя,
бывает, так нога не попадает.
И остановка. Пауза. Раздумье.
И спешиться приходит Моисею
простая мысль: везде вокруг - попутье,
ишак устал, и хлеб в песок посеян...
И лишь одно волнует этим утром -
как обмануть других, что море рядом,
дельфины умны, устрицы в скорлупках,
и всё устроится каким-нибудь порядком.
И в городе, где лодки спят в кладовках
и море видят только моря ради,
мои слова войдут блесной, уловкой
спасут других, как только могут бляди
спасти семью обманом и эрзацем.
Но все слова, рифмованные в столбик,
разбитые по смыслу на абзацы,
прожгут во мне, как пальцы жжёт карболкой
эксперимент, поставленный над речью,
которой ты, к несчастью, был замечен.
***
Бог может и не дать тебе сил выжить,
может утомиться тобой, как скукой,
может на кресте твоём паяльником выжечь
восемь цифр на скорую руку.
Может устыдиться себя и не пойти к заутрене,
и ты будешь в храме молиться образу,
может попытаться спастись с попутными
грузовиками по Ладожскому озеру
и утонуть. И даже вещмешок брезентовый
не всплывёт, потому что в нём долги и кое-что из посуды.
И жизнь пойдёт без его ведома
рядом со смертью. Как сообщающиеся сосуды.
***
Всё будет хорошо. Мы все умрём во сне.
Звезда вдруг ощенится водолазом,
и лай собак, бегущих по реке,
разбудит маму и умолкнет разом,
моим словам оставив тишину,
которую наполнить невозможно…
И всё, что я ещё ни напишу -
всё будет, мама, для меня ничтожно.
***
Я сегодня ветер в руках держала.
Никто не поверит, но я держала.
Он был упругим и очень бальным,
он бился в ладонях, но это банально.
И крыши скаты были ржавы,
это как-то неправильно, но были ржавы.
И голубь исполнил зюйд-вестное сальто,
и звезды стояли сугубо астрально.
Но что-то заело в этой пластинке,
как вкус во рту антигриппозной пастилки.
А весна никак не меняет дорожку,
и я засиделась с ней на дорожку.
***
Вот чайник закипает. Спит собака.
И телевизор слышен еле-еле.
И за окном такая морозяка,
что даже странно думать об апреле.
Вот чёрный чай исходит белым паром,
и серый пудель хриплым лаем тоже -
в подъезде бомж уснул, и перегаром
он чуткий нос собачий растревожил.
Вот три четвёртых кухни отразилось
в стекле, подобно сказочным виденьям.
И ночь сама себе неотразима
и нравится. И белого каленья
достигла нить накала потому, что
на холодильнике лежат очки, и дужка
сверкает так, как будто ненароком
в ней Млечный Путь свернулся в белый творог.
***
Все мои корабли возвратились, сделав круг, - а как же?
И ничего не увидели такого сверхординарного.
Жизнь всем одно и тоже кино кажет,
и много в нём глупого, а больше всего - банального.
«И что теперь?» - проснувшись, думаю, зубною щёткою
пытаясь стереть горечь и соль морскую.
Картина мира и так мне казалась чёткою,
что же я ещё к ней пририсую, а?
Какой запятой, на каком полуострове
я смогу исправить ошибку топографа,
какого таре не хватает мне в азбуке Морзе,
чтобы сказать тебе, что я - чайка без острова?
Северным ветром себя познаю - как окружность,
что подпоясал киношною лентою шар земной мне, но
с любою, совсем любою наружностью,
даже с лицом Давида, могу Квазимодо
быть, чтобы только вписаться в окрестности
наших с тобою причалов, потерь и наличностей,
чтобы менять на кило, на развес ли
всё, что мы оба считаем в количестве
денежном разве? Не может быть… Нет. Но, если потрачу
это ни на тебя, ни на нас, ни на радость,
если позволю утонуть последней твоей надежде -
ты меня убей, ты меня уничтожь, ты меня - моя радость -
сотри с лица земли
прежде...
И я увижу в этом свою гавань - как свою сдачу
с последних двух карт в одинаковой одежде...
***
Подливая водку в кружку с остывшим чаем,
я молча глушил этот рыбацкий напиток,
я был, как елец, в протоке качаем
спиртным и рессорами маршрутных кибиток.
В авоське матерчатой бродила рыба,
пойманная на воблер или ещё как-то,
и от её почти что стеклянных улыбок
щемило сердце и веяло ладожским трактом,
по которому я проходил, шипованный жизнью,
а потом отстал, заглядевшись на воду -
она разделяла подтаявшей призмой
всю мою жизнь на семью и работу.
Искрилась река. Даже муть плексигласа
её не могла пересилить уродством.
И слово во мне, разгоревшись, погасло,
и стало болезненной горькой коростой.
Я врал. И совру - если бог мне поможет.
Закроет мне рану - как тот лейкопластырь.
Но если сорву с покрасневшею кожей
обрывки прошедшего – что скажет пастырь?
***
Они питаются растаявшим снегом и пожухлой листвой,
и время без времени им самое ни на есть что.
Они не черти, не ангелы, они наравне с тобой
любят горячие бутерброды и суп харчо.
Они пугают ночами. Растворяются днём,
как плавленый сыр, как страх оказаться вдвоём,
когда приходит чужой и говорит, что он
призван служить чем-то третьим, как солдат ООН.
И ты думаешь, что всё не так уж плохо, да и судья запил...
И тебе ещё три метра до тех стропил,
которые поднесут, как труху на ладони,
всё, что ты считал достойным себе и другим долдонить
долгие годы… Пока твой ясень не сгнил.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Юля Бондалетова: Пока твой ясень не сгнил.... Цикл стихотворений.
14.07.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|