Ната Потемкина: Сопливый рассказ про любовь, или ностальгия по советскому кинематографу..
"Тем временем в стране торжественно наступало восьмое марта. Международный женский день. При написании этой фразы была допущена опечатка и автор написал «торжеНственно». Наверное, это что-то значит"… Если бы я прочла это, то не стала бы тратить время на рецензию редактора))
Хороший рассказ о ... любви, несложившейся по всем правилам советского кинематографа. Совершенно уверена, что даже если бы не видела имени автора, то угадала бы, кем этот текст написан.
Жанр рассказа не предоставляет автору свободы полета, это вам не роман. Рассказ ограничен определенными пространственно-временными рамками. Авторы, и признанные, и неизвестные, часто напоминают мне таких циничных/романтичных кукловодов. Вот есть декорации - признаки жанра, есть энное кол-во героев, и автор, дергающий за ниточки. Иногда представление получается классным, а порой наблюдаешь за скованными движениями и чересчур наигранными чувствами кукол. В любом рассказе Наты Потемкиной чувствуешь себя, как в романе. Часто встречала рассказы-повести (классический пример - произведения Чехова), но вот рассказы-романы читать приходилось лишь несколько раз.
Редактор литературного журнала «Точка Зрения»,
Анна Болкисева
|
Сопливый рассказ про любовь, или ностальгия по советскому кинематографу.
Странный дом, окнами выходящий на фасад института. Правда, между окнами и фасадом пролегала магистраль, но дому это не мешало чувствовать себя частным, а его жителям – быть, таки, мешканцами соответствующего сектора. Снаружи дом был подперт тремя, да-да, именно тремя бревнами, хоть к падению, с виду, и не стремился. Зачем подперт был – молчит история. В доме две комнаты, большая и маленькая, кухня и печка. Большую комнату Баба Люба сдает за двести карбованцев, Ленкина стипендия составляет четыреста, она экономит массу денег на проезд, ибо все, что ей нужно – перейти через пресловутую магистраль. К родителям Ленка иногда ездит, однако редко и без особого желания: мать нагружает ее соленьями тайком от отца, имеющего на эти соленья сопутствующие алкогольные виды.
Ленку привела, как сейчас говорят «сосватала» в качестве квартирантки однокурсница, знающая бабу Любу по миллионным разам гостей, в т.ч. из профессорско-преподавательского состава: однокурсница – дочь одного из преподов, таскаемая папой за собой везде, включая пьянки через дорогу от корпуса.
Ленка боялась запахов, угля и диктата хозяйки-старушенции, однако из страхов оправдался только уголь. Его нужно было закупать раз в год, в декабре, а Ленка вселилась в феврале и участия в отгрузке избежала, но он (уголь) был, валялся в ящике под печкой и пачкал иногда пол. Вполне терпимо.
Квартирантских гостей баба Люба любила, кормила и поила, однако и своими собственными не брезговала. К ней иногда приходили из соседних домов попить водки, а иногда и несколько с другой целью: у бабы Любы был Любовник Лёнька, семидесяти пяти лет. Любе было восемьдесят шесть.
У Ленки тоже было что-то вроде этого, что попахивало скорее дружбой и собутыльничеством до гроба, нежели какими-то сердечными направлениями. Ленке хотелось влюбиться. Только не в Саньку, а в кого-нибудь другого. Санька был слишком домашним.
Баба Люба по гороскопу была львом, родившимся в год тигра. Однако голосок у нее был ласковым, на звуки сафари совсем не похожим. Этим нежным, почти не старческим голоском, она как-то зачитывала Ленке вслух не столь давнее письмо своих родственников, живших где-то далеко, и обрадованных внезапной вестью об активизации Любиной личной жизни. Поведала им эту новость, естесственно, сама Люба, и они «были рады, что теперь за нашу Любушку не нужно волноваться, теперь у нее есть сердечный друг, который будет заботиться о ней и скрашивать не одинокие уж вечера».
Комната, сдаваемая Ленке, сдавалась, на самом деле, всегда, и всегда же – студенткам того самого института, беспрерывно: ушла одна, тут же пришла другая, а иногда и по две приходили, ибо дивана в большой комнате было тоже два. На самом же деле Любовь Николавна ни от кого не скрывала, что хотела бы себе в квартиранты мальчика, однако мальчики ее почему-то побаивались, предпочитали общагу. Мужской пол был столь любим бабулей не всегда, а конкретно после того, как одна из давнишних квартиранток разбудила как-то бабЛюбу поутру и попросила:
- Тёть Люба… вы крещеная? Перекрестите меня, я сегодня аборт делать иду…
У самой же тёти Любы детей не было. Она была вдовой пограничника, с которым провела вместе 34 года, часть которых – на границе с Ираном. Соответственно, очень хорошо понимала, что такое конопля и гашиш – но это детали. Дважды Люба беременела, однако первый раз у нее произошел выкидыш, когда мужа ранили какие-то уроды, а второй раз беременность была внематочной и ее прооперировали. А потом муж умер. Его военные, нерезко-зернистые фотографии висели как раз, почему-то, в Ленкиной комнате. Это был усатый мужчина в форме, с черными близкопосаженными глазами. Хотя черными глаза сделал, возможно, ретушер. Тогда это было очень модно.
Женщиной одинокой Любовь Николавну назвать нельзя было ни в коем случае, и не только ввиду существования Лёни. Помимо него, у нее было много друзей и подруг примерно ее возраста, разве чуть младше. Иногда, хоть и редко, но они собирались, пили водку и вспоминали молодость – в смысле, у кого она была… Да, конечно же, Люба не брезговала спиртным, однако старалась в меру.
О существовании Сашки бабЛюба не просто знала, но и, несмотря на «старую закалку», а может, и наборот, благодаря ей, его существование и нежное к Ленке отношение всячески приветствовала. Правда, некоторые особенности их отношений (например, отсутствие любви до гроба) от нее были скрыты и додумывались ею уже самостоятельно.
Ленка, тем временем, фотографировала. В смысле, пыталась фотографировать по-настоящему. Не институтские вечеринки и не семейные сборища. Экспериментировала с выдержкой, подачей света, перевезла от родителей фотоувеличитель. За неимением другой натуры, просила попозировать бабЛюбу. Это был, хоть и неосознанный, однако тонкий психологический ход: БабЛюба была настоящей женщиной. Хотя автор данного произведения в каком-то смысле против определения «Настоящий мужчина, настоящая женщина». Мне ближе процентная характеристика. В этом смысле бабЛюба была женщиной процентов примерно на 95. Процесс собственного портретирования в интерьере ей безумно нравился.
Все центровые друзья Ленкой, вопреки традиции, были заведены еще до поступления в институт, альма же матер была бедна продвинутыми кадрами, исключая однокурсницу – ту самую преподавательсткую дщерь. Общение происходило в основном с Сашкиными товарищами, богатыми на разнообразные вылазки в лес-на шашлыки и просто… только вот происходить оно стало значительно реже с момента вселения Ленки к бабЛюбе – причем по сугубо территориальным… ну, или географическим причинам. Однако в компании принято было в самом разнообразном смысле этих слов не забывать друг друга.
Препдочь (пусть она и далее фигурирует под этом сокращенным именем) поймала Ленку после первой пары и потащила в курилку, «выручи!».
- Что случилось?
- Ко мне друг приехал… давний очень. Из Бреста.
- Друг?
- Ну, именно друг. Просто друг. Не трахаемся мы… дружим просто. Давно.
- Ну, и?
- Ему жить негде…
- А у тебя…
- Ну как у меня-то? У меня родители.
- Так вы же не трахаетесь! – в те времена сей факт обычно облегчал ситуацию, а не усложнял ее.
- С ума сошла? У бати запой как раз… мать опять депрессует – да, действительно… Ленка частенько видела его последнее время в институте слегка… пошатывающимся… а сейчас и вовсе перестала встречать.
- А че ж он без предупреждения?
- Че-че. Так получилось. Он всегда, как щас помню, приезжал без предупреждения…
- И ты хочешь…?
- Ну пожалуйста. Пусть он несколько дней поживет у тебя. Выходные как раз будут, 3 штуки, 8 марта.
- Ага. А я на выходные надумала к предкам свалить. Я уже даже Бабе Любе сказала, что свалю…
- Лена! Баба Люба – золотой человек, ты не поняла еще? Она ничего тебе не скажет в том случае, если ты вдруг возьмешь и не свалишь к предкам на выходные.
Вообще-то, это препдочь, как вы помните, нашла для Ленки баблюбину комнату, посему откзывать ей было не очень-то удобно.
- Где он – спросила Ленка?
- На лавочке сидит. Возле черного входа.
На скамейке курил молодой человек в ветровке защитного цвета, то ли с бородой, то ли просто подзапустивший с бритьем. Рядом с ним лежал небольшой зеленый рюкзак.
- Вот! – довольно произнесла препдочь. – Это Вовка…
- Здравствуйте. Ну, пойдемте, я вас познакомлю с хозяйкой.
- Стой, у тебя же вторая пара начинается… - нелогично полувозмущенно произнесла препдочь.
- А… - махнула рукой Елена. – Опоздаю на 15 минут, ничего страшного.
Как разруливать сей пикантный вопрос с бабулей моральных принципов старой закалки, Лена не знала, да и никогда раньше об этом не задумывалась. Поэтому, когда они вошли в дом и напоролись на недоуменный вгляд старушки, Лена выдала следующий самопредательский экспромт:
- Баб Люб… Познакомьтесь. Ко мне брат приехал. Володя.
Для того, чтобы повнимательнее рассмотреть юношу, Любовь Николаевна достала из тумбочки используемые лишь в крайних случаях плюсовые очки. Глазные яблоки ее моментально увеличились и стали напоминать голубоватую яичную скорлупу, затерянную под треснувшим, плохо промытым стеклом, пятнышками на которой вяло темнели зрачки цвета мокрого асфальта. Когда-то они, наверное, были ярко синими.
- Брат? Ну, заходите. С наступающим тебя, Леночка…
И уже потом, в комнате, Лена сказала Володе «Располагайся. Здесь два дивана. Верхнюю одежду можешь сюда положить…». Тонкими длинными пальцами Володя расстегнул молнию на ветровке, подошел к окну, потрогал ставни, как бы проверяя их на прочность, и спросил:
- А ты сейчас вернешься на пары?
- Ну… да.
- А ты этого очень хочешь?
- Что-что?
- Мне нужно сидеть все это время в доме, да?
И тут Лена представила себе, как следующие пять с половиной часов незнакомый молодой человек будет сидеть за столом с бабой Любой и та будет задавать ему вопросы о «сестре».
- Вообще-то ты прав. Нужно уйти куда-нибудь до вечера – сказала Лена.
- Я уже забыл, что в этом городе где находится… - опустив голову, признался молодой человек.
- Ладно. Пошли погуляем.
Когда спрашивают, «большой ли у вас город», почему-то почти всегда имеют ввиду цифру, обозначающую население. Дескать, если население велико, то и город не мал. Ошибочная, по-моему, тактика: величина городов вычисляется всегда индивидуально, подсознательно, по совершенно другим, не-цифровым критериям. В тот день Ленкин стандартный промышленный центр с полуторамиллионным населением показался им обоим древней архитектурной жемчужиной ранга Владимира или Суздаля, наполненным тайниками, знаковыми территориями и ландшафтами, на которые можно сутки смотреть, не отрываясь. Проходя по блошиному рынку, Володя притормозил у какого-то бомжеватого деда, наклонился к нему и что-то спросил. В ответ дед указал на блестящий предмет, лежащий в куче каких-то краников, пружин, плоскогубцев, на которую кучу Ленка уж никак не обращала внимания. Володя вытащил из кармана деньги, отсчитал какую-то сумму, и, протянув ее клошару национального пошиба, получил тот самый блестящий предмет, оказавшийся при ближайшем рассмотрении антикварной серебряной флягой грамм примерно на двести пятьдесят.
- Держи – он протянул ее Ленке.
- Это что?
- Это подарок – рассмеялся «брат».
- Ну ты что… ну не надо было. Ну я так не могу.
В течение следующих десяти лет жизнь учила, и научила ее принимать подарки так, как их действительно следует принимать – спасибо, кокетливая улыбка, не менее кокетливое рассматривание и последующее укладывание подарка в сумочку, в идеале процесс должен занимать не более семи секунд.
- Бери-бери – сказал Володя. Это тебе… за беспокойство.
Темнело в это время года где-то часиков в шесть – полседьмого, когда они проходили мимо одной из калиток, находящихся по пути к дому, в реденьком, просвечивающем заборном частоколе они заметили высокого полуголого худощавого жилистого старика, отплясывающего нечто похожее на туземные танцы у толстого стального бювета, располагающегося в центре двора. Вода из бювета толстой струей громко била по обледевшему земному пространству. Старик периодически подносил к нему маленькое алюминиевое ведерко, затем выплескивал набравшуюся ледяную жидкость себе на лысину, плечи и живот. Потом растирал раскрасневшуюся кожу руками.
- Это дядь Лёня – шепотом сказала Ленка, - Баб Любин любовник.
- Чего? – вытаращил глаза Вовка.
- Ага. Честно тебе говорю. Он к ней приходит иногда… Стены трясутся.
- Врешь.
- Неа. Повезет – сам увидишь…
Любовь Николаевна встретила их набором специфических запахов: подсолнечное масло, сгорающие в печке дрова, томатный соус из банки, водка и Ленкины соленья. Сняв куртки, ребята получили по сто грамм и истекающему рассолом помидорчику. С мороза.
Ленка выпила и съела помидор. Володя понюхал стакан, слегка лизнул водку и поставил стакан на стол. «Ты чего не пьешь?» - Лена беззвучно указала взглядом на одинокую посудину. Володя отмахулся от нее, как ей показалось, раздраженно. Пустяки. Ерунда. Я не замерз почти.
- Картошку варить буду, с селедочкой. – довольно сообщила бабЛюба.
- Давайте я сварю – предложила Ленка. – Вы отдыхайте.
- Нее, Ленка, я тебе не доверю. Ты соль ножиком отмерять будешь, я знаю.
- А как надо? – удивленно поинтересовался Володя.
- А надо пальчиками. Берешь так аккуратненько соль двумя пальчиками, пальчики – они же сами чувствуют, сколько соли нужно, чтоб не пересолить, а ножом ничо не выйдет. Я вон Ленкину картошку есть не могу – недипломатично заключила Любовь Николаевна, – вечно, будто влюбилась.
Поев и тщательнее распробовав водочки, бабЛюба пожелала всем спокойной ночи и удалилась к себе, плотно закрыв дверь.
- Здесь можно курить? – спросил Володя.
- Ага. Только аккуратно. В печку. – шепотом произнесла Ленка.
- Давай покурим…
- Давай.
- Ты спать хочешь?
- Неа. Я поздно ложусь. И выходной завтра. Восьмое марта.
- Блин. С наступающим!
- Спасибо. Подарок ты мне уже подарил.
- Это не на восьмое марта. Это просто так.
- Да ладно… - боковым зрением, или же взглядом, который собеседник, как правило, не замечает, Ленка скользила по Володиному лицу и оценивала его взглядом фотографа, не формулирующего свои выводы из-за привычки мыслить образами. Глубокопосаженные глаза теоретически не должны были сочетаться с курносым носом. Вообще курносого носа у мужчины быть ни в коем случае не может – считала тогда Ленка – курносый нос есть чисто женская прерогатива. Так сказать, привилегия. А нижнюю часть лица из-за бороды и вовсе не было видно. Хорошо все-таки мужикам, у них борода растет – подумала она. Бородой можно что угодно неприятное в лице скрыть – скажем, недоразвитую нижнюю челюсть, или какие-нибудь явно лишние родимые пятна… Хотя, возможно, Володя не обладал ни тем, ни другим.
- Я даже могу тебе открытку нарисовать.
- Прямо сейчас?
- Ну, или стих прочесть. Собственного сочинения.
- Ты пишешь стихи? – удивленно спросила Ленка. И устало. Видимо, слишком устало, потому что…
- Хм… «Сейчас он будет читать стихи…» - саркастически процитировал Вова ее якобы собственные мысли.
- Я не люблю стихи. Правда. Извини – сконфузиласть Лена
- Почему?
- У меня, наверное, отсутствует какой-то орган понимания поэзии.
- Странно… Мне показалось, что ты несколько другого типа человек.
Почему-то после этих слов Ленке сразу же стало стыдно. В двадцать лет мы еще не понимаем, что вовсе не обязаны оправдывать чьи-то ожидания.
- Пойдем в комнату.
Выключатель центрального комнатного освещения нетрадиционно располагался возле Ленкиного дивана, напосредственно возле его спинки. С одной стороны это было удобно: почитав на ночь и отложив книгу в полусне, ей не приходилось вставать и идти выключать свет, она могла это сделать, просто протянув руку. С другой – войдя в темную комнату, его приходилось долго нащупывать.
- Можешь отвернуться? – такие фразы всегда звучат по-идиотски. Лучше было сказать «будь добр на сто восемьдесят градусов», постфактум подумала Ленка, - Я переоденусь. Ты тоже можешь пока…
- Мне не во что – сказал Володя и жестом указал на валяющийся на полу крайне невместительный рюкзак.
- Ты знаешь, а у меня и постельного белья только один комплект. Правда, одеяла два и подушки тоже две.
- Ничего страшного. Давай одеяло. – сказал Володя и принялся обустраиваться на втором диване. Диван был кожаный, ну – или дермантиновый, с полукруглым, слегка возвышающимся в центре ложем и двумя валиками по бокам. Когда он натянул одеяло до подбородка, Ленка выключила свет и собралась было заснуть.
- Слушай – в темноте произнес Володя.
- А?
- А почему ты сказала бабке, что я твой брат?
Вопрос поставил Ленку в откровенный тупик.
- Ну, как это почему… Чтобы она не… - что говорить дальше, Ленка не знала.
- Ну, мало ли кто к тебе может приехать. Или придти. Тебе ведь уже больше восемнадцати.
- Да. Но я подумала… зачем… - Вообще-то к Ленке действительно мог придти кто угодно. Ну, или почти кто угодно. К примеру, против Сашки бабЛюба ничего против не имела. Но почему-то Ленке не понравилась сама тема разговора.
- Давай покурим.
- А здесь можно?
Вообще-то было нельзя. И Ленка никогда раньше в этой комнате не курила. Но вставать и идти к печке не хотелось, тем более что по дороге можно было нашуметь и разбудить бабку. А так ее можно было и не разбудить вовсе… а дым все равно полез бы в печную вытяжку, которая находилась прямо над Ленкиной кроватью, чуть повыше выключателя.
- Можно – сказала Ленка. – Но только в вытяжку. Она вон она, прямо над моей головой, видишь? – Действительно, на освещенной с улицы лунным (или фонарным светом) белой стене чернела дыра неизвестного для Володи назначения.
- Хорошо, тогда подвинься.
- Зачем?
- Затем, что я к тебе сейчас приду и буду курить в вытяжку.
Ленка придвинулась поближе к стене. Ставни были полуоткрыты. Ночное небо было ясным, луна – растущей. Постричься бы – подумала Ленка… успеть, пока месяц молодой. Волосы быстрее расти будут. Вообще, они читала, что все что делается на растущей луне, имеет минимум последствий – волосы и ногти отрастают быстро, порезы быстро заживают, отношения, начавшиеся на растущей луне, быстро угаса…
- У тебя есть пепельница?
- Неа. Возьми на столе блюдечко.
- Ага.
Диван слегка прогнулся под тяжестью вновьприбывшего, но не скрипнул. Володя лег на спину и положил пепельницу себе на живот.
- Слу-ушай, как у тебя тут все красиво… в окне. Мне с моего дивана не видно!
И тут Ленка сделала вещь, о которой с одной стороне потом долго жалела, причем потому лишь, что, по ее представлениям, женщине не следует никогда так поступать вообще, правда, почему именно не следует, ей так никто толком и не объяснил, мама просто в детстве всячески пыталась намекать о невозможности подобных действий с женской стороны, вот и все, собственно, а с другой стороны ей вдруг показалась, что поступать так нужно уметь обязательно, просто обязательно, это же на уровне школьной программы, ее особенного личностного аспекта, но не в смысле подобной формулировки, тут было слегка не формулирования чего-либо, просто внутри заработал какой-то особенный маятник душевного комфорта, «я могу», «мне можно», «позволено», «мне вообще все сейчас позволено и это очень… очень хорошо».
Короче, Лена развернулась на правый бок, убрала с Вовкиного живота пепльницу, попытавшись поставить ее на пол максимально беззвучно, туда же кинула вырванную из его рук сигарету, и уткнулась носом в пространство, находящееся примерно между мочкой его левого уха и затылком, сжимая на его плечах пальцы. Глубина посадки глаз и курносость носов не имела в от момент совершенно никакого значения.
Тем временем в стране торжественно наступало восьмое марта. Международный женский день. При написании этой фразы была допущена опечатка и автор написал «торжеНственно». Наверное, это что-то значит…
***
В плохих американских фильмах любовники просыпаются обычно в тихой комнате, залитой солнечным светом, в белых простынях и – иногда, в случае особенного режиссерского вдохновения - под чириканье птичек за окном. В хороших советских перестроечных фильмах герои просыпаются всегда в разных ситуациях. И чем эти ситуации губительнее для психики, тем лучше. Лена проснулась от резкого скрипа входной двери в комнату. На пороге стоял Саша. Он был в зимней куртке, шарфе и ботинках. Щеки у него были красные от мороза. Он молчал. Кроме удивления, лицо его не выражало ровно ничего. Он закрылза собой дверь и вплотную подошел к кровати. Володя лежал на ней также молча, судя по всему, проснувшись примерно за минуту до Сашкиного появления, и, по-видимому, мало что соображая, также с любопытством поглядывал на внезапно появившегося гостя.
Немая сцена рисковала затянуться. Саша протянул руку к Володиному лицу и почти радостно произнес:
- Александр!
- Володя… - вытащил руку из-под одеяла и пожал ее.
- А ты… (глядя на онемевшую Ленку) – пожалуйста, встань и подойди к окну.
- Я… не могу.
- Я сказал, встань и подойди к окну. Тебя люди поздравить пришли, а ты…
Лена в ужасе прошептала, судя по всему, безадресно:
- Отвернись, пожалуйста…
Она нащупала в ногах чью-то футболку и чьи-то штаны и в считанные секунды напялила все это на себя, не особенно заботясь о том, кому из них принадлежат вещи. Судя по всему, Володе, ибо к окну она шла, здорово путаясь в штанинах и спотыкаясь о них периодически. Володя продолжал молча лежать в кровати в позе покойника.
Лена подошла к окну и настежь открыла ставни. Под окном стояла вся Сашкина гоп-компания – Нинка, жена его брата, их соседи – Паша и Славик, парень по прозвищу «Слон», Машка – Нинкина подруга, и еще несколько человек, лица которых Ленка откуда-то знала, но в данный момент они почему-то не вспоминались. Сзади раздался Сашин голос:
- Я уже понял, что мы не вовремя. Но ты хоть поздоровайся, что ли…
Под ставнями, вообще-то, располагалось стекло, иначе в зимнее время жильцы дома умерли бы от холода. Стекло было звуконепроницаемым. Глядя на толпу, Лена натянуто улыбнулась и помахала им рукой. В ту же секунду сообразив, что люди могут понять сей жест как приглашение зайти в дом, Лена сложила руки, словно в японской индуистской молитве, ладошка к ладошке, и отрицательно помотала головой, пытаясь сделать максимально извиняющееся выражение лица. Толпа, судя по всему, поняв в чем дело, покивала головами, в следующую секунду к окну подошел Саша и жестами умело изобразил фразу «Подождите немного, я сейчас выйду». Толпа снова покивала. Саша полуприкрыл ставни, развернулся к Елене, и, пристально глядя на нее, произнес:
- Теть Люба не хотела меня сюда пускать. Я вошел и попытался пройти в твою комнату, она загородила мне проход и стала шептать «Не входи, Саша, девочки спят!». Я сказал ей «Теть Люба, ерунда какая, я же вас с праздиком пришел поздравить» и как-то умудрился ее тактично отодвинуть… и пройти… (шепотом) а девочка – то с бородой… ладно, все хорошо… все хорошо…все просто отлично…А еще у нее какая-то другая бабуля сидит, и дед.
Только сейчас из кухни начали доноситься какие-то незнакомые голоса.
- Ладно, я пойду – сказал Саша. – Пока.
Лена молча проводила его взглядом. А после молча, тяжело рухнула на кровать.
- Это кто? – спросил, наконец, Володя.
Вместо ответа Ленка глубоко вздохнула, но на выдохе дверь в комнату снова скрипнула и в комнате показалась бабЛюба, кулаки которой были уперты в бока и лицо которой не выражало ничего позитивного.
- Брат к ней приехал, брат приехал. Да, брат к ней приехал - шептала бабЛюба. Затем, несколько повысив голос, затароторила: - Да я Сашку сюда пускать не хотела, он ничо не понял, вошел. И что теперь с Сашкой будешь делать, что теперь с ним делать будешь, а?
- Теть Люба… - попыталась как-то экспромтно оправдаться Ленка, но куда там…
- А кто обещал на выходные к родителям уехать? А? Кто обещал? И чё не уехала? Понятно, понятно, чё не уехала.
Затем она повернулась к Володе и, обращаясь явно к нему, театрально и медленно произнесла:
- Что! Натрахались? Довольные лежите?
И, сделав не менее театральную паузу, продолжила:
- А мне теперь что делать? Ко мне вон гости собираются, Прокофий с Аней пришли уже, скоро Ленечка с бутылкой придет. Я им третьего дня сказала, что пусть у меня дома будет на праздники, пусто. Можем мы посидеть своей компанией, можем – я спрашиваю?
И, снова после паузы:
- А теперь сидите тут, нечего выходить! Нечего у меня тут путаться под ногами, ко мне гости пришли!
И вышла, захлопнув дверь.
Гробовая тишина в комнате была успешно восстановлена. Лишь голоса за дверью по-прежнему что-то говорили, но слов нельзя было разобрать.
- Весело тут у тебя – наконец произес Володя.
Лена молчала.
- Она трезвая вообще? – спросил он, вероятно, о бабеЛюбе.
Лена пожала плечами, по-прежнему не издавая ни звука.
Тут дверь в комнату снова открылась. На пороге стояла бабЛюба с подносом. На подносе что-то было.
- Вот, нате вам, поешьте.
Она поставила поднос на стол и снова удалилась.
Лена встала с кровати и подошла к столу.
- Гречка, рыба жареная и чай. Две тарелки. Будешь?
- Не знаю.
Лена присела на кровать, держа поднос в руках.
- Давай, правда, поедим.
- Да нет, я чаю только.
В этот момент дверь снова открылась, на пороге снова появилась баба Люба, на сей раз с огромным пластмассовым ведром.
- Не обоссытесь тут.
Поставила ведро на пол рядом с дверью и исчезла. Голоса в кухне становились все громче и все бессвязней.
- Сними мою одежду, пожалуйста – попросил Володя.
- Зачем?
- Ну… твои джинсы вряд ли на меня налезут. А ничего другого у меня нет.
Ленка быстро, нервно разделась и улеглась под одеяло. Поднос с едой и чаем остался остывать на полу.
Володя встал, натянул брюки, подошел к столу, взял лежащий на нем кофр с фотоаппаратом и спросил:
- Можно?
- Тебе зачем?
- Да так. К чаю. Зенит-19? Хороший аппарат.
- А ты тоже снимаешь?
- Ну, так. Иногда. Пленка есть?
- Ага, там еще, кажется, пара кадров осталась.
- Положи руку под голову, пожалуйста.
- Зачем?
- За шкафом – и подошел поближе, выстраивая показатели выдержки и диафрагмы.
- Темно.
- Нормально.
Володя не дошел до кровати рекомендованные фотоинструкцией пару метров и опустился на колени, прицеливаясь к Ленке объективом. В этот момент в дверь постучали.
- Войдите… - удивленно произнесла Ленка – БабЛюба последние раза три входила исключительно без стука.
На пороге стоял раскрасневшийся, веселый, подвыпивший Лёнечка.
- С праздником, барышня! С днем восьмое марта! – прокричал он. – А чего это твой хлопец на коленях стоит? Предложение делает? Потом сделает, скажи ему. А сейчас пойдемте к нам, нам молодежи не хватает!
- Да не, дядь Леня, мы тут поси... дим... – прошептала Ленка.
- Давай-давай, никаких разговоров, вставай, я жду! Люба вас ждет, мы тут все вас ждем! – обстоятельно, стараясь выговорить каждое слово – язык, видимо, уже плохо слушался, - произнес Ленечка.
- Сейчас… мне одеться нужно.
- Ждем-с!
И захлопнул дверь.
Которая тут же снова открылась уже усилием бабЛюбы.
- Давайте-давайте. Выходите. Водки дам! – сердито выкрикнула уже тепленькая Любовь Николаевна.
Они привели себя в порядок, Володя даже зачем-то полез за расческой, Ленка натянула джинсы, футболку, пригладила волосы, посмотрела на себя в зеркало.
- Присядь на секунду.
- Зачем?
- Я спуск так и не…
- Здесь?
- Нет, возле зеркала.
- Вот так?
- Волосы распусти?
- Так?
- Помотай головой немножко.
- Ну?
- Угу, где-то так. – Володя, наконец, нажал кнопку.
То, что они увидели, когда вошли в кухню, мало чем отличалось от, опять же большинства кадров советских перестроечных фильмов. Обычный стол, на котором стоят обычные водка, квашенная капуста в тазике, соленые помидоры и огурцы, вареная картошка с маслом. За столом подвыпившие люди пенсионного возраста, Теть Люба с Ленечкой во главе стола, еще одна пожилая пара по бокам - говорящие, смеющиеся, полупоющие - однако квартирная звукоизоляция осталась в предыдущей сцене и теперь слова можно разобрать.
- Проходите, проходите, садитесь – тоном тамады зазывал Ленечка, указывая на пару стульев в пустой, второй главе стола. – берите стаканчики, и огурчики берите, огурчики у нас хорошие, с огорода, Люба сама делала…
- А это вот Прокофий и жена его, Анечка – Люба указала на пожилую пару, сидящую по обе стороны стола, - уж двадцать лет дружу с ними! На каждый праздник приходят! Вот, давеча когда на Рождество были…
- Люба, ты чего? Не были мы у тебя на Рождество! – возмутился Прокофий.
- Как так не были? А шо мы это с вами недавно… ну, когда еще Леньке плохо стало?
- Так это у нас золотая свадьба была, Любочка!
- Да вы чего? Ох, склероз – почти притворно вздохнула Люба, а затем громче, уже, вероятно, в адрес молодежи: - Вот! Люди пятьдесят вместе ужо! На золотой свадьбе мы ихней пили! Вот как жить надо. А то молодежь пошла последнее время… такая… что пришел, потрахался и ушел! Так, поматросили друг друга и бросили! Ох… поганая нынче пошла молодежь…
- Да ладно, перестань, Люба, что ты вечно «молодежь, молодежь»… Хорошая у нас молодежь, умная! Вот глянь, какой хлопец у Ленки твоей хороший!
Четыре старческих выцветших зрачка уставились на Володю.
- Тебя как зовут? – спросил Прокофий.
- Володя – произнес хлопец.
- Ух ты. Хорошее имя Володя, знатное… - одобрила Анна.
- Неее – выдохнул Ленечка – У Володьки вон… я знаю… серьезные намерения. Я видал сегодня, как он перед Ленкой на коленях… стоял. А Ленка лежала, на кровати, как барыня! Видали такое? Как барыня!
- Вы, мужики, это… Володьке-то водочки-то налейте…
- Нет-не, спасибо, мне не нужно…
- Как так не нужно? Праздник же у нас! – Прокофий пододвинул стакан поближе к Володе и налил ровно половину. – Давай.
- Ну ты парню – то закусить положи, изверг! – вдруг закричала Анна, и Прокофий сразу же засуетился в поисках тарелки, привлекая всеобщее внимание.
Пользуясь возникшей заминкой, Володя шепнул Ленке на ухо:
- Лен, я не могу пить. Вообще.
- Что такое? – шепотом ответила Ленка.
- Мне нельзя. Вообще.
- Почему?
- Я желтухой неделю назад переболел.
- Чё, серьезно? А почему ты не сказал? – шепотом можно было и кричать.
- Вот тебе огурчик, Володенька, помидорчик, капустки возьми… - засуетилась подле него Анна сразу после того, как нашлись столовые приборы – закусывай, не стесняйся, у нас праздник сегодня… Вон барышне твоей надо налить… тебе налить, Ленка?
- Чего ты спрашиваешь, наливай, конечно – скомандовала Любовь Николаевна.
- Вооотт… Ну чего? Выпили быстренько все за наших замечательных де… (Прокофий оглядел затольную общественность и слегка осекся) женщин! Во!
Володя поднес стакан ко рту, создал видимость пития, затем поставил стакан на место.
- Дааа дна, Володя, да дна! – закричал Ленечка.
- Дядь Леня, ему нельзя! – закричала Ленка – Он желтухой болел! – и поймала на себе Володин взгляд настолько негативного качества, что лучше бы она в этот момент смотрела в другую сторону.
- Желтухой? Ну и что? Теперь в праздник, что ли, как дураку, без водки сидеть? – разозлился Ленечка, - от ста грамм ничего не будет, пей давай!
- Отстань от хлопца, Леонид – сказала вдруг погрустневшая баба Люба. – Нельзя поить насильно.
- Правда, Лень. Отстань, - добавила Анна – Ты, Володя, хоть картошечки поешь… а то как-то… не сидеть же голодному.
- Картошку ему можно, можно. И трахаться ему можно. Водку нельзя, а трахаться можно – хозяйским тоном заключила Любовь Николаевна.
- А че, нельзя разве трахаться-то? Раз хочется, значит можно, я считаю – робко сказала Анна.
- Аня! – заорал на нее Прокофий. – Ты что это такое говоришь?
- А что? Пока берут, надо давать – осмелела Анна. – Это у тебя, дурака, уже не стоит, а вон молодежи всех трахать надо, пока может. Правильно я считаю, Люба?
- Шас получишь у меня, жена, за слова такие! – Прокофий слегка приподнялся над столом и сжал кулаки.
- Так, а ну не трогай ее, хочешь внушение сделать – дома сделаешь! А тут прилично себя изволь вести! – закричала Люба.
- Да что она говорит такое! Вы послушайте! Не стоит! Да разве можно мужику говорить такое? Своему! С которым пятьдесят лет душа в душу!
- Так уж и душа в душу!
- Да! – похвастался Прокофий. – Душа в душу! Вам так не жить, молодые, слыхали? Не жить вам так! – выкрикнул он из последних физических сил, видимо, в адрес молодежи, и снова рухнул на стул, устало опустив голову.
БабЛюба тихонько наклонилась к Анне и спросила шепотом, который, правда, во вдруг возникшей тишине стал слышен абсолютно всем присутствующим:
- Ань. А ты вообще когда-нибудь кончала?
В доме воцарилась какая-то неестественная тишина.
- Ага. – тихо и счастливо сказала Аня. – Давно это было… лет уж двадцать поди. Но было.
Любовь Николавна молча кивнула ей, затем взяла два стакана, свой и ее, налила по стольнику водки, вручила Анне огурец, взяла такой же себе, чокнулась с подругой, выпрямила сгорбленную спину, выпила шумно, со вздохом, закусила огурцом, и неожиданно громко сказала:
- И я. Я тоже кончала. Хорошее это дело. Тонкое. Только в резинке – никогда. Не знаю, может, аллергия…
Лена посмотрела на скрючившегося за столом Володю. Видимо, от смеха у него все сотрясалось внутри. Очень заразительно. Лене пришлось отвернуться и несколько секунд сидеть со свернутой шеей, дабы не обнаружить улыбку до ушей. И тут она услышала целый комплект странных, ужасающих звуков. Грохот, крики, высокий бабий визг… - и Ленечку, неподвижно лежащего на спине рядом с опрокинутым стулом. Пока старики суетились вокруг него, пытаясь поднять и уложить в Любину маленькую комнату, на кровать, Володя встал, метнулся в помещение, из которого недавно вышел, вынес оттуда Ленкины ботинки, куртку и сумку, сунул все это ей в руки, и прошептал: «Одевайся быстро, уходим».
- Может, скорую вызвать? – спросила у него Ленка, когда они оказались на улице.С неба в безумном количестве падали хрупкие белые хлопья.
- А где тут автомат?
- Вроде метрах в тридцати, за углом, был.
- Ну пошли.
Дойдя до автомата, Володя спросил:
- Монетка есть?
- Не знаю, сейчас поищу.
- Ищи. У меня точно нет. У меня несколько крупных купюр осталось.
Получив монетку, Володя попытался запихнуть ее в автомат. Монетка была успешно проглочена, однако автомат от этого не заработал.
- Вот фигня какая.
- Ты знаешь… а я ведь даже адреса не знаю…
- Как не знаешь? Ты же живешь здесь?
- Живу. Кто в гости хочет, всем говорю – дом строго напротив моего института. Все быстро находят, никто еще не заблудился.
- Значит, не судьба… Собственно, они сами виноваты. Нафига так бухать?
- Бывает. С тобой разве не было?
- Не помню. Теперь зато точно не будет.
- Куда пойдем?
- Не знаю. Куда хочешь.
- Поехали в центр, что ли. Я кафе одно знаю, там все наши собираются.
- Кто ваши?
- Ну, Сссс… - она хотела сказать «Санька», но вовремя осеклась.
- Там же народу в праздник – не продохнуть, наверное.
- Вряд ли. У нас в праздники – наоборот, кафешки пустые… все по квартирам квасят.
- Хм. Я думал, это только у нас так. Ваш город поди побольше Бреста будет…
- А при чем тут это?
- А ты не замечала разве? Чем меньше город, тем больше вероятность того, что праздники народ будет отмечать ДОМА.
- Хм. Никогда раньше не думала об этом. А почему так?
- Потому что менталитет. Деревня отрывается от земли по мере приближения к городу.
- При чем тут земля?
- А может, и вправду ни при чем. Может, у жителей больших городов просто денег побольше. Вот они в кафе и бухают, чтоб посуду потом не мыть. Курить будешь? – и достал пачку сигарет.
- А тебе курить, кстати, можно вообще?
- Не знаю. Но знаю, что мне нельзя жареного, острого и жирного. И маринада. И кофе. Если ко всему этому списку мне запретить еще и курить, я, наверное, умру.
- Тогда, наверное, кури – впервые за день улыбнулась Ленка.
Они сели в троллейбус и практически молча доехали до центра города. Пресловутое кафе располагалось напротив памятника Ленину, который с некоторыми вариациями присутствует практически в каждом более-менее крупном городе.
Перед тем, как зайти в кафе, Володя остановился, глянул как бы сквозь Ленку и грустно произнес:
- Жалко мне этого мужика, вообще-то. Паршивая у него жизнь, наверное.
- Какого мужика?
- Ну, этого… как там его зовут? Пантелей? Поликарп?
- Прокофий…
- Хотя, конечно… его дело.
Войдя в кафе, они действительно обнаружили кучу пустых столиков, однако ирония судьбы в данном случае заключалась в том, что один из них был гарантированно занят Ленкиной и Володиной – общей – подругой, пресловутой препдочерью.
- Ни-фи-га-себе, ребят! Приветик, С праздником, Ленка! Ну как вы там?
- Нормально – ответила Ленка. Интонация почему-то получилась предельно грустной.
- Че там – бабЛюба не сильно возмущалась?
- Вообще нет – соврала Ленка, - у нее своих дел по горло. У нее там праздник, друзья, Ленечка…
- Слушай, так у вас там толпа – не дыхнуть – ни перднуть… блииин. А у меня как раз вчера папика в диспансер отвезли. Мать с ним поехала. Так что у меня пусто теперь. Может – вдруг осенило ее – я Володьку к себе тогда заберу?
Фраза прозвучала как нечто само собой разумеющееся, отчего Ленке стало вдвойне не по себе. Она не ожидала этого услышать так, она надеялась разрулить ситуацию как-нибудь по другому. Она внимательно посмотрела на Володю – вдруг он… не захочет ехать? Вдруг он скажет «Тогда забери нас обоих, пожалуйста!».
Но Володя сказал нечто другое.
- Лен. Ты хочешь, чтобы я уехал?
- Ну, ну… конечно, хочет! – закричала препдочь – у нее там наверное такой бардак сейчас, куда еще тебе там… хватит напрягать человека – затараторила она – одну ночь помучали и хватит.
- Лен, мне ехать? – снова спросил Володя.
Ленка будто бы онемела, ей хотелось сказать, причем именно тихо, спокойно сказать « Нет, конечно, нет. Пошли домой лучше. Гости хозяйские уже разошлись, наверное…», но когда-то… когда-то давно… мама навязчиво дала ей понять, что таких вещей говорить никогда нельзя, именно мужчинам, именно от женского лица и нельзя… хотя, впрочем, автор этого рассказа уже писал об этом.
- Как хочешь, Володя. Хозяин – барин – сказал Ленка.
- Ну, тогда поехали! – радостно заключила препдочь. – Сейчас же еще не поздно, ты же домой доберешься сама, без проблем ведь, правда?
- Доберусь, конечно, не вопрос. – Лена встала из-за стола и направилась к выходу.
- С праздником еще раз, Ленкин! Давай там! Держись.
***
Когда Ленка снова вошла в недавно покинутый дом, в кухне она не обнаружила там никого, кроме бабЛюбы. Гости разошлись, из маленькой комнаты раздавался ритмичный храп Ленечки. Любовь Николаевна сидела за столом и рыдала в голос.
- Ох, Ленка! – заголосила она, завидя квартирантку. – Ой, что делается!
- Что случилось, бабЛюба? Что с Ленечкой? Мы пытались скорую вызывать, автомат не работал…
- Да что там скорая. Скорая бы только поругалась и уехала бы восвояси. Напился он просто сильно, напился и все. Оттого и упал.
- А что ж вы плачете-то тогда, Теть Люба? – удивилась Ленка, – с кем не бывает?
- Да так… давно это у него.. климакс у него, понимаешь?
- Что-что у него? – переспросила Лена
- Климакс! – в фонетику слову всхлипнула Любовь Николаевна.
- Это как?
- Да как-как… как у нас, так и у них, Ленка… Уже не пройдет. А если и пройдет, то только вместе с жизнью.
Попрощавшись, бабЛюба удалилась в свою комнату, оставив на столе недопитую бутылку водки. Ленка пошла к себе, включила свет, разделась. И вдруг заметила лежащую на столе, подаренную ей вчера флягу, - вчера же, видимо, вытащенную из сумки.
Она взяла фляжку, вернулась на кухню, к оставленной недопитой бутылке, остатки жидкости перелила во флягу, вернулась в комнату, открыла ставни, пододвинула к окну стул, села, глянула на растущий по-прежнему месяц, поднесла флягу к губам, сделала глоток, опустила голову на подоконник и тихо заплакала.
На дворе был год 1991. До дефолта оставалось 7 лет.
Код для вставки анонса в Ваш блог
| Точка Зрения - Lito.Ru
Ната Потемкина: Сопливый рассказ про любовь, или ностальгия по советскому кинематографу.. Рассказ.
16.08.05 |
Fatal error: Uncaught Error: Call to undefined function ereg_replace() in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php:275
Stack trace:
#0 /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/read.php(115): Show_html('\r\n<table border...')
#1 {main}
thrown in /home/users/j/j712673/domains/lito1.ru/fucktions.php on line 275
|
|